Курс вест-норд-вест, семнадцать узлов, с учетом наиболее вероятного пути отхода русских к своим базам. Нам везет: всего через пару часов видим мачты на горизонте. Три корабля, идут встречным. Я думаю, что фортуна повернулась к нам лицом. Нам достаточно лишь чуть отойти в сторону, идеальная позиция для атаки — это на курсе цели, чуть в стороне. И лишь ждать, когда противник сам впишется в прицел.
Странно только, что не было сообщения от U-403. До атаки или после, но она обязана была выйти в эфир! Ведь судя по курсу, русские, если это были они, прошли прямо через ее позицию!
Пора погружаться. Готовимся атаковать. И тут русские меняют курс, идут прямо на нас, увеличивая ход. Стрелять торпедами прямо в лоб плохо, пробуем незаметно отойти в сторону. Акустик докладывает изменение пеленга, сдвиг к корме, но что-то медленно. Решив, что сместились довольно, решаю для уточнения поднять перископ.
И вижу, что русские корабли по-прежнему идут на нас! Они снова изменили курс — словно видят лодку. И до них меньше десяти кабельтовых. Повторить маневр мы не успеваем!
Мне это не нравится. Пожалуй, спокойнее будет отказаться от атаки — риск слишком велик. Ныряем на сорок метров. Русские эсминцы приближаются, их винты слышны уже без всякой гидроакустики, будто лавина накатывается. Наш партайгеноссе, как обычно, что-то чиркает на своих бумажках. Оторвавшись на минуту, задает мне глупейший вопрос: не опасно ли? Хочется рявкнуть на него, как фельдфебель — но ведь не забудет, потому отвечаю вежливо.
Русские совсем близко. И тут то ли страх, то ли опыт… Командую: самый полный вперед! Лодка будто прыгает — и за нашей кормой рвутся бомбы, на том месте, где мы только что были. Причем точно по нашей глубине. Русские не просто шли курсом на нас — они нас видели и заходили в атаку. Как?
В Атлантике мне приходилось слышать английские «асдики». Ни с чем не спутаешь, корпус лодки звенит, как от дождя. Здесь этого не было, но даже асдики не позволили бы так точно атаковать. Как русские нас засекли?
Доклады из отсеков: у нас отказали кормовые горизонтальные рули и туго перекладывается вертикальный. В кормовых отсеках полопались лампочки, перешли на аварийное освещение. Доклад акустика: эсминцы разворачиваются, заходят снова. Пытаемся затихнуть. И тут слышно, как по корпусу кто-то постучал снаружи — цок-цок. Через четверть минуты — снова. И снова… В этот раз мы не расслышали бы, как бы ни старались, за приближающимся шумом винтов эсминцев.
У русских есть локатор, превосходящий британские. Вот, значит, как погибли наши в Карском море. Однако же он работает прерывисто, и в этом наш шанс. Максимально уйти в сторону — в промежутке между импульсами. Русские почти над лодкой, пытаемся повторить наш трюк. И это почти нам удается. Мы уклонились — почти.
Страшный удар где-то в корме. Я чувствую, как трещит корпус. Разлетаются лампы — уже по всей лодке. Осмотреться в отсеках — и доклад из шестого: поступает вода. Не пробоина — если б так, некому было бы докладывать, и лодка сразу свалилась бы в дифферент на корму. Наверное, разошелся шов по сварке или повредило забортную арматуру. Представляю, как команда шестого накладывает на поврежденное место деревянную подушку, ставит брусья-упоры, подбивает клинья. Еще доклад: вертикальный руль отказал. Снова доклад из шестого: заделали, но прекратить поступление воды полностью не удается.
Еще одна атака русских — и нам конец. Мы с трудом управляемся и не можем погрузиться глубже, с повреждениями это опасно. Надо всплывать, вступать в артиллерийский бой с тремя эсминцами, это почти верная смерть, но оставаться под водой — конец гарантированный. А наверху… Сумели же макаронники, нам не ровня, в Красном море в сороковом году: субмарина «Торричелли», на поверхности ведя бой с тремя британскими эсминцами, утопила «Хартум» и серьезно повредила «Сторхэм» — до того как погибла сама.
Молчаливый партайгеноссе сжался в углу отсека, смотрит с ужасом — герой! Блокнот валяется рядом.
Командую на всплытие. Доклад акустика: эсминцы разворачиваются, ведут зенитный огонь. Люфтваффе вовремя, на помощь? Радость на душе — живем!
Я первым выскакиваю на мостик. За мной артиллеристы. Вижу, примерно в миле — русские эсминцы, два новых, один старый трехтрубник. А около них кружатся два «Хе-115», поплавковые двухмоторные торпедоносцы и разведчики. Русские бешено огрызаются зенитным огнем, и «хейнкели», заметив нас, идут в атаку на более легкую, как им кажется, цель. Идиоты, мы же свои!!!
Выручили нас, как ни странно, русские, открыв по нам огонь. Тогда лишь торпедоносцы поняли, что происходит, отвернули. Хотя я не разглядел, подвешены ли у них торпеды. В патрульный полет разведчиков могли выпустить и с бомбами, или вообще без всего. Нет, сколько помню, нам рассказывали, что пару стокилограммовых бомб брали всегда.
Мы не можем уклоняться, не можем маневрировать. Что у нас с вертикальным рулем?! Пробуем управляться дизелями, получается плохо. Самое плохое — от вибрации при работе «враздрай» усиливается поступление воды в шестой отсек. Ну хоть как-нибудь отбиться — и домой, база же близко!
Нет, не отобьемся. Первый залп русских лег недолетом, второй нас накрыл. Снова удар, взрыв, пламя — я цел и даже не поцарапан, а сигнальщику рядом разбило голову осколком, достало и кого-то из артиллеристов. Русский пятидюймовый фугас взорвался на корпусе, два с половиной сантиметра обшивки не выдержали, сразу в двух отсеках, четвертом и пятом, начался пожар. U-435 потеряла ход.
Следующий залп был бы для нас смертельным. Спасают «хейнкели», заходя на русских в атаку. Идут низко над водой — есть все же у них торпеды? — и русские стреляют по ним из всего, включая пятидюймовые, на время оставляя нас в покое.
Я приказываю извлечь и подготовить шлюпку. Нет смысла погибать всем. Кто-то должен выжить и рассказать о новом оружии и тактике русских. Матросы исполняют приказ, молча, но я знаю, они сейчас задают себе вопрос: кто те шестеро, вытянувшие счастливый билет на жизнь?
— Герр корветтен-капитан, — говорит наш партайгеноссе, — я должен буду доложить, что экипаж погиб за фюрера и рейх. Вы ведь не хотите, чтобы ваших родных, как изменников…
Я молча отбираю у него блокнот. И перед тем как швырнуть за борт, открываю на первой попавшейся странице. «По команде „срочное погружение“ производятся действия…», «Экипаж субмарины делится на два дивизиона: технический (дизелисты, мотористы, радисты, торпедисты) и морской (рулевые, сигнальщики, артиллеристы, боцманская команда)». Вместо ожидаемых доносов… Так ты ни черта не смыслил в морском деле? И всего лишь обучался, весь экипаж в страхе держа? При этом имел право отменять мои приказы? Меня, кавалера Рыцарского креста, водил за нос штафирка?!
Нет, я не пристрелю эту тварь. И даже не дам ему в морду. Потому что как без него мне объясняться с гестапо?
Я, корветтен-капитан, кавалер Рыцарского креста и Железных крестов обоих классов. Моя жизнь для Германии более ценна, чем жизни всего экипажа, вместе взятого. Мои знания и опыт (семь достоверно потопленных) будут невосполнимой потерей. Ну а лодку и тех, кто внизу, все равно не спасти. Значит, разумно будет, если одно из мест в шлюпке достанется мне. А партайгеноссе авторитетно подтвердит, что лодка уже затонула, когда мы спаслись.
Как раз четверо на весла — двое уцелевших сигнальщиков, двое артиллеристов. Прыгаем в шлюпку и спешим скорее отгрести. Последний раз оглядываюсь на нашу U-435 — пустые палуба и мостик, развернутая пушка с задранным стволом, дым и пламя над дизельным отсеком — выглядит как покинутая командой, если не знать, что внизу на боевых постах остались тридцать пять человек. Но в большинстве это всего лишь матросы и унтер-офицеры, которых можно обучить за три-четыре месяца, а сколько времени потребовалось бы подготовить такого, как я? Черт возьми, а вдруг лодка не затонет и как-то сумеет спастись вместе с экипажем, если русские сейчас не будут ее добивать? Стоп, дальше не грести — если так, то успеем еще назад!
Нет, русские снова стреляют. Сразу два попадания — представляю, что творится внутри! Еще одно… И бедная U-435 наконец скрывается под водой навсегда.
Надо поискать какую-нибудь белую тряпку. Если русские захотят нас подобрать, чтобы не расстреляли сгоряча. Нет, они явно уходят. И «хейнкель» летит в нашу сторону. Один? А второй все же сбили? И это удачно получилось, что летчики не видели, как тонула U-435.
Ящик с аварийным запасом сюда! Ракетницу! Вот так… Сядет на воду нас подобрать или пришлет помощь с берега?
Садится. А русские уходят. Через пару часов будем дома. Надо срочно обговорить, что скажем на допросе. Лодка затонула, мы последние, кто остались живы, успели с палубы в воду… Как шлюпку объяснить, когда и зачем мы успели ее извлечь?
Сел, здорово промахнувшись. Неуклюже разворачивается, рулит к нам. Видим наведенные на нас пулеметы, орем — мы свои, экипаж U-435! Поверили, дозволяют нам подгрести, даже помогают забраться. Моторы ревут, самолет начинает разгоняться — и тут будто что-то с силой бьет снизу, слышен треск, «хейнкель» подбрасывает, и он тут же падает обратно, втыкаясь в воду носом и правым крылом, правый мотор рубит винтом по воде и захлебывается, левый же ревет и раскручивает нас штопором, мы сейчас так и уйдем под воду! Кто-то визжит, как поросенок. Наш партайгеноссе? Я тоже кричу что-то. О Боже, если Ты есть, я присягал отдать жизнь за рейх, но не готов, не хочу этого прямо сейчас!
Левый мотор наконец замолкает. Самолет остается на поверхности. Плавает скособочась, потому что правый поплавок подломился, конец крыла — в воде. Воет партайгеноссе, с размаху влепившись рожей о борт. Одному из артиллеристов повезло меньше: он разбил голову и лежит без сознания, у одного из сигнальщиков сломана рука. Взлететь мы не можем, сколько так продержимся, неизвестно, и в завершение летчики обнаруживают, что рация повреждена. Вы хоть сообщили, что обнаружили русских, ведете бой в этом районе? Нет, герр корветтен-капитан, нам не удалось этого сделать из-за непонятных радиопомех. Шлюпка у вас на борту есть? Так точно, но лишь на экипаж самолета. Я вылезаю наверх, оглядываюсь. Нашей шлюпки нигде не видно.