Макс дописал предложение и отложил ручку. Ум и сердце, казалось, были расколоты. Сердце хотело одного, ум сопротивлялся. Желая принять решение, Макс сердцем чувствовал, что оно единственное и правильное, однако ум полагал, что это не так. Мозг плавился, мысли путались, сердце отчаивалось. Казалось, он шажок за шажком приближается к чему-то непоправимому. То, что считалось единственно верным, вступало в неразрешимый конфликт с разумом сердца. Гела вдохнула в него жизнь, отогрела, но вместе с тем заставила посмотреть на себя со стороны. Он и так в глубине души сожалел о том, чем занимался большую часть жизни. Но всегда находил оправдание и отодвигал нравственные законы, которые этому противоречили. Сейчас же навязчивый вопрос – имеет ли он право быть рядом с Гелой – требовал ответа.
Все. Хватит колебаний. Пора действовать, Макс схватил со стола тяжелое пресс-папье. Расколовшийся стеклянный столик в углу разлетелся по комнате осколками гранаты.
Вбежала Гела:
– Макс, что случилось? – и замолчала, увидев незнакомые, холодные, смотрящие в одну точку глаза мужа.
– Выйди, – металлические нотки резанули слух.
Ноги приросли к полу. Гела не могла пошевелиться. По ее лицу пробежала гримаса ужаса и неприятия. С трудом справившись с собой, она участливо спросила:
– Я могу чем-то помочь?
– Нет. Выйди, прошу тебя! – срывающимся шепотом выдавил он.
Гела вышла. Прислонившись спиной к двери по ту сторону кабинета, она чувствовала, как от макушки до пят ее тело пронизывают маленькие, въедливые иголочки. Лица не ощущалось. Вся голова была словно воспламеняющимся огненным шаром. Желая сбросить с себя охватившее ее раздражение, она прикрыла глаза и с трудом восстановила дыхание.
– Гела, прости, я сегодня сорвался, – извинился Макс вечером, протянув ей бархатную коробочку. – Это тебе.
Гела открыла. Ожерелье ослепляло изумрудным блеском. Она удовлетворенно кивнула.
– Извинение принято.
– Обещаю: это не повторится, – Макс с нежностью обнял жену.
Небольшая размолвка, казалось, ничего не изменила в их жизни. Однако Макс все больше замыкался в себе. Перестали радовать их поэтические вечера. Пикники сошли на нет. В душе вновь кровоточила старая рана. Как тогда, когда из-за безденежья и безысходности он согласился на то, за что проклинал себя всю жизнь.
Гела, казалось, ничего не замечала. Была такой же внимательной и заботливой. Это удручало. Было невыносимо осознавать свою порочность рядом с ее искренностью и чистотой.
И Макс решился. Достав из сейфа старый кнопочный телефон, в контактах которого был всего один номер, он нажал на вызов. И, услышав несколько грубоватое, но привычное «Что у тебя?», хрипловато выдавил:
– Я хочу выйти из игры. Пора на пенсию.
– Ты же в курсе, что профессия – наша ментальность. Бывших не бывает. Да и зачем тебе это? Если ты о жене, блажен, кто в неведении. Пусть живет в свое удовольствие.
– Ты не поймешь. Она у меня такая светлая, возвышенная. А я – убийца со стажем, весь по гланды в крови. Узнает – не простит, уйдет. Не переживу. Хочу покоя. Хотя чего уж теперь. Грехи бы успеть замолить.
– Хорошо, я поговорю с шефом. Но учти: отступные будут высокими.
– Неважно, лишь бы покончить со всем этим.
Макс долго еще сидел за столом, положив сцепленные руки перед собой и глядя в одну точку. Наконец он тяжело поднялся, достал из сейфа потрепанную тетрадь и вышел в сад.
Его дневник. Путь нормального человека, ставшего киллером, убийцей. Максу казалось, что хаотичные мысли в его голове будто замедлили свой бег, покрывшись коркой льда. Рука, ставшая вдруг непослушной, открыла пожелтевшую от времени тетрадь. Глаза отказывались видеть написанное: буквы расплывались и прыгали маленькими мерзкими мошками. Макс подошел к мангалу и, с брезгливостью бросив туда свою так бездарно прожитую жизнь, с удовлетворением зажег спичку. Дождавшись, когда догорит последняя страница, он облегченно выдохнул и пошел к дому. К Геле. К своей новой жизни.
Поднимаясь по лестнице, он услышал доносящийся сверху нежный голос жены.
– Ну да, дорогая, еще раз повторяю: ничего нового я от тебя не услышала. Я давно знаю, что он киллер. Ну и что? У каждого своя работа. Главное – чтобы она приносила хорошие деньги. Это позволяет мне получать от жизни гораздо большее удовольствие, чем можешь позволить себе ты, имея зарплату своего гения-ученого.
Частой дробью забилось сердце: оно будто вырвалось наружу и пульсировало где-то рядом. Перехватило дыхание. Как будто кто-то перекрыл его жизнь. Перед глазами померкло. Макс, ухватившись за поручни, грузно осел на ступени.
– Что? – жена на минуту замолчала, слушая подругу, а затем продолжила: – Конечно, нет. Какие муки совести? При чем тут я? Каждый сам распоряжается своей судьбой. В конце концов я не просила его класть жизнь на алтарь моего отечества. Это его выбор, которым я в принципе довольна. А на что еще он способен после своего славного военного прошлого? – рассмеялась она.
Тело покрылось липким потом. Трясло. Макс с трудом сдерживал эмоции – будто держал в упряжке необъезженных лошадей.
«Она знала. Знала. И позволяла. Так кто же из нас хуже: я – ставший убийцей ради того, чтобы она ни в чем не нуждалась, или она – с молчаливого одобрения которой я это делал? Кто вообще в этом мире более виновен: те, кто идут и убивают, исполняя чужие приказы, прихоть и делая на этом деньги, или те, кто посылает и потворствует?» – Макс почувствовал, что стало нечем дышать. С усилием поднявшись, он шагнул в комнату.
Гела стояла вполоборота. Глядя на совершенно чужое лицо, Макс кожей ощутил, что впервые видит его без маски. А она все говорила и говорила, усмехаясь, ерничая и жестикулируя свободной рукой. Подойдя к зеркалу, Гела привычным жестом поправила волосы. И рядом со своим отражением увидела, наконец, его. Резко оборвав разговор, она растерянно пролепетала:
– Максик, ты что, дома? Я перезвоню…
Последнее, что он помнил, были расширившиеся зрачки незнакомой женщины и выпавший из ее рук мобильный.
Елена Гулкова.ОБНИМАЯ ПУСТОТУ
Закрывать глаза он не разрешал.
Она смотрела на потолок, ровный и белый. Ни трещинки, ни мушки, ни комарика. Зацепиться взглядом можно только за светильник. Его купил муж, как и все в этой квартире. Лепестки белого цветка закручивались вокруг матовой лампочки. Если цветок вертеть глазами по часовой стрелке, то он вгрызался в потолок, выдавливая пробку. Показывалось голубое небо.
Воронка свободы манила.
Тикали часы, оглушающе громко, подпевая пиле, которой благоверный вскрывал ей череп. Делал трепанацию, копаясь в мозгах. Что он там хотел найти? Перебирал извилины, больно тыкал вопросами и сам на них отвечал.
* * *
Полина вернулась в реальность.
Семейный спектакль длился тридцать минут и всегда заканчивался одинаково: «Ты должна быть идеальной женой!» Она отбросила волосы назад, стряхивая паутину последней фразы.
Соседи – неизменные слушатели – мысленно аплодировали. Отзывы – завтра. Правда, только от самой преданной фанатки.
– Деточка, – тетя Люба вздыхала, как опара дрожжевого теста, с трудом перетаскивала ногу на ступеньку, – как ты это терпишь? Вспоминаю своего Федотыча. Кровушки сколько моей выпил… Царство ему небесное!
Она перекрестилась, шумно втянула затхлый воздух подъезда.
– Вечно всем недоволен… – было непонятно, про кого это. – Так он-то алкаш! А твой Даниил? Чего зудит? Вроде приличный такой… С виду-то.
* * *
Даниил не просто приличный, он прекрасен: непроницаемое лицо, благородный нос с легкой горбинкой, упрямый подбородок – впору разведчиков играть. Подкупали сдержанность, серьезность и главное – стальные, светящиеся изнутри глаза.
Влюбилась ли она? Неизвестно. Он притянул ее как магнит гвоздик. Выбора не было: прилипла намертво, сопротивляться было бесполезно.
Очнулась в идеальной квартире, с идеальным ремонтом, с идеальной мебелью, с идеальным мужем.
– Мне нужна идеальная жена, – вчера Даниил закрепил на ее пальце кольцо и мягко улыбнулся, а сегодня с незнакомой интонацией сделал выговор: повесила полотенце сгибом влево.
– Ой! Ожидается апокалипсис? Бунт белья! – молодая жена расхохоталась, а он нахмурился.
– Бардак начинается с мелочи, – вздернул подбородок, тщательно выбритый, вкусно пахнущий. Она приподнялась на носочках, поцеловала его.
– Строгий мой муженек, люблю тебя!
Даниил не ответил, уголок рта дернулся, он перевесил полотенце по-своему: ровно, сгибом вправо. Как все остальные – сгибом вправо.
* * *
В роль жены Полина включилась сразу. Вскакивала в пять утра: душ, макияж, завтрак для мужа. Вот она, я! Твоя куколка. Всегда свежая, ухоженная. С приветливой улыбкой.
Даниил уходил в семь – начищенный-наглаженный, в ослепительно-белой рубашке. Только в белой!
Иногда ей хотелось нарядить его в растянутый свитер, чтобы никто-никто на него не смотрел. Он только ее!
* * *
– Счастливая ты, Полька! Такого мужика отхватила, – эту фразу Светка повторяла ежедневно, облизывая полную нижнюю губу и руками приподнимая грудь. – В гости чего не зовешь?
– Не обжились еще, – Полина отбивалась месяц, придумывая разные причины. Боялась ее циничных глаз, развязных поглаживаний бедер. Помнила, как Светка обнимала Даниила на свадьбе, обвивая его щупальцами рук, как осьминог, скользкий, прилипчивый, мерзкий…
Запускать домой других женщин не хотелось. Боялась. Нет, не конкуренции. Выбрал же он ее. Боялась потерять. Утратить непривычное чувство собственницы – обладательницы мужчины, – оно возбуждало, возвышало Полину в своих же глазах: «Он мой! Только мой!»
Полина почему-то стала смотреть на все глазами мужа: подруги пустые, думающие только о нарядах и мужчинах, самая близкая, Светка, – озабоченная, завистливая самка. Неидеальные, короче.