* * *
Уйти к родителям? Стыдно. Только зажили они просторно, сделав и спальню, и гостиную. В общежитие? Будет проблематично. Не начало учебного года. Прописка городская. Нет! Разговоры-пересуды. Светка с ехидными глазами. Нет! Терпеть? Стерпится – слюбится? Прошло шесть месяцев. Полина задохнулась от мысли: «А вдруг беременная?» Нет! Муж настроен категорично с самого начала: «Никаких детей!» У него – бизнес, у нее – учеба. «Все должно быть по плану!» – сверкнул сталью глаз, отрезав путь к уговорам. «Он был прав!» – Полина почувствовала что-то вроде благодарности к мужу: ребенок усложнил бы все…
* * *
– Даниил! Ты уже не любишь меня? Может, разойдемся?
Зря она задала вопрос мужу.
– Что-то много разговариваешь, – Даниил накрутил хвост жены на кулак и рванул вниз. – Забыла свое место?
Она стиснула зубы: «Разговаривает как с собакой. Нет, как со свидетелем своего падения».
Муж ударил ее под колено – нога Полины подогнулась, он отпустил волосы – она упала на пол. Волосы рассыпались, закрыв искаженное лицо.
«Так мне и надо!» – она прикусила щеку, почувствовала вкус крови.
Обида сжимала сердце, как губку, выдавливая остатки любви, надежды на… На что? Ничего не осталось! Не было даже страха.
– Глаза не закрывай! Ты что, тупая? Сколько раз говорил: глаза не закрывать! – по его лицу пробежала судорога, запульсировала жилка у правого века, уголок рта опустился, ноздри подергивались.
«Демонстрирует брезгливость?» – Полина видела эту гримасу уже несколько раз.
Она открыла глаза. Выбрала точку. Закрепила взгляд. Сегодня – ваза: тонкое стекло, бронзовая подставка в виде тюльпана, обнимающего сосуд. Изящество, хрупкость и тяжелый металл.
«Почему он любит цветы? – эта мысль давно мучила. Его злость и цветы сливались в безобразный комок. Сразу не подобрать ассоциацию. – Кладбище, искусственные веточки. Угрожающее спокойствие. Аксессуары смерти», – Полина неосмотрительно усмехнулась.
– Лыбишься? – он опять схватил ее за волосы, притянул голову к паху. – Я сделаю из тебя жену. Идеальную послушную тварь. Без мозгов.
«Отключайся. Не думай. Не провоцируй», – советовал кто-то, подавая голос, холодящий нутро. Это всегда помогало: Полина становилась вялой, бессмысленно смотрела, кивала – так нравилось мужу. Он остывал, успокаивался. Просил прощения. Призывал мириться.
Сегодня оцепенение было другое: презрение вперемешку с жалостью захлестнуло с головой: «Он болен». Выдавила из себя обессиленную, измотанную надежду, от которой осталась тощая тень. Она выбросилась из окна… Полина усмехнулась глазами: «А от меня ты не дождешься!»
«Надо уходить, – полились слезы, словно открыли кран с горячей водой. – Вот и цветы… на могиле… любви. Фу, как по-театральному. Не хватало еще всплеснуть руками…»
Упрямое воображение рисовало картину: она с лопатой на краю прямоугольной ямы. Сбросила туда потрепанную восторженность невесты, ложную гордость счастливой жены, стыд обманутой супруги, униженное достоинство… Хотелось представлять так! На самом деле внутри ничего не было. Выбрасывать было нечего! Разве что изгарь – отходы любви.
– Что молчишь? – взвизгнул муж и пнул стул. Удар о батарею прокатился до первого этажа.
– Ты запретил говорить…
– Голос подала? – он в бессильной ярости искал глазами на жене место, куда бы ударить. – Сомневаешься, что я идеальный?
– А ты сам себе нравишься? – не сдержалась – Даниил скорчился от вопроса, как от удара под дых.
«Попала в точку, – она горько улыбнулась. – Не понимает, бедный, что все рассыпалось. Это конец».
В дверь позвонили. Постучали.
– Полина! Открой, деточка! – голос соседки отрезвил Даниила, отпустил жену, она ватной куклой осела на пол.
Тетя Люба продолжала стучать, выкрикивая:
– Я полицию вызову!
– Попробуй вякнуть, – наклонился к уху жены Даниил.
Подошел к двери:
– У нас все в порядке!
– Полину… позови! – тетя Люба задыхалась.
– Пошла ты!
Полина смерила его взглядом с ног до головы: этого человека она любила. Какая же это любовь?! Замылила ей глаза, из урода сделала человека… Может, ее, любви, вообще нет?! Иллюзия? Или самообман? Думать об этом было горько. А больше – жалко себя. Нет! Стыдно признаваться себе… Это как проигрыш. Поражение. Убийство самой себя.
* * *
Тетя Люба поджидала Полину на лавочке. Дрожащей рукой в пигментных пятнах протянула ключи.
– Уходи от этого изверга, деточка. Уходи. Вот… от квартиры моей дочери. Только через три года вернется. Копает в Египте что-то.
– Что вы! – Полина испугалась: надо принимать быстрое решение?
– Держи-держи. Вот адрес, – соседка насильно вручила и листок, и ключи, – спрячь в сумку. Супостат он, Полюшка. Глаза нехорошие: так и режет по живому. Уходи, пока ребенка не прижили.
Последняя фраза отозвалась больно, Полина сжала руку в кулак, ключи впились в ладонь.
– Не сплю я. Слышу, что он с тобой творит, – тетя Люба задышала тяжело, воздух засвистел в горле, слова вырывались порванные, нездоровые. – Скажу, как на духу: порешу я его. Возьму грех на душу. Порешу. Я и к батюшке вчера ходила, каялась. А он… Промолчал. Значит, одобряет.
Полина ужаснулась лицу соседки: лопнувшие капилляры окрасили белки глаз, тряслась каждая морщинка, синеватые губы дрожали.
* * *
Сидела на лекции. Слушала, не понимая смысла.
Пульсировал висок: «Уходи! Уходи! Уходи!» Нервное оживление корежило тело – кто-то дергал невидимые ниточки: «Беги!»
Было страшно, как перед прыжком с тарзанки. По спине скользнул холодок.
Ужасно и любопытно шагнуть в неизвестность.
* * *
Она спешила домой. Надо успеть до прихода мужа. Вдруг раньше заявится? А она сломается, притихнет, будет блеять, как овца, со всем соглашаться.
Возле подъезда сидела тетя Люба, опираясь на палку.
– Деточка! Неужто решилась? Уходишь?
– Как вы догадались? – сердце сжалось: соседка считала по лицу?
– Глазенки горят, румянец… Давно я тебя такой не видела. Беги, беги! Я ирода твоего придержу, чуть что…
Тетя Люба угрожающе постучала палкой по асфальту. Поднесла руку ко лбу: «Господи, помоги!» Зашептала, перескакивая с молитвы на молитву.
Полина взлетела по лестнице. Не смогла сразу попасть ключом в скважину.
Скинула туфли, попутно сбив с полки обувь мужа.
Проснулось озорство, забытое и забитое: заскочила в ванную комнату, перевесила полотенца, открутила колпачок с тюбика, выдавила пасту на раковину, повалила шампунь.
Засмеялась, представив лицо Даниила. Обулась. Забралась на кровать, попрыгала – постель осуждающе сморщилась.
Красный чемодан заглотил все ее вещи – их было на удивление мало.
Сняла кольцо и бросила в графин с водой. Сразу стало по-детски легко, жизнь представилась длинной-длинной. Счастливой.
– Я тебе ничего не должна! – написала помадой на зеркале.
Взгляд наткнулся на свадебную фотографию: счастливые молодожены прильнули друг к другу.
Полина открыла рамку, неровно оторвала себя, полюбовалась: Даниил улыбался, обнимая пустоту.
Екатерина Чудинова. БЕЗВРЕМЕННИК
Максим отложил ручку, когда Александр Георгиевич в очередной раз напомнил о том, что Станиславский советовал начинать систематический анализ пьесы с определения события. Точнее, с действенных фактов, их последовательности и взаимодействия. Максим посмотрел в окно на проезжающие машины. Каждая оставляла на мокром асфальте свой след, на который тут же наезжала следующая. Затем третья. И так бесконечно, пока на перекрестке перед институтом не загорался красный свет.
– Случайность предстает перед нами как неожиданность, а затем как необходимость и закономерность, – продолжал Александр Георгиевич.
Лекция по теории драмы подходила к концу. Но Максим совсем перестал слушать. С каждым словом преподавателя росла его тревога, страх перед будущим, которое подстерегало за пределами институтских стен. Сможет ли он создать «свое» отношение, свой «взгляд». Свой след. Максим посмотрел на небо. Облака, с самого утра затянувшие весь город в свою серость, светлели. Мелкими, тонкими лучами солнце пробивало себе путь. К концу лекции оно высушило все следы на мокром асфальте. Дорога стала ровной и гладкой, будто ни одна машина никогда не проезжала по ней.
– Зотин! Ты решил остаться здесь один? – Александр Георгиевич стоял у выхода из аудитории. – Я ухожу. Дверь закроешь. Ты последний.
Максим замешкался. На асфальте у обочины он пытался разглядеть что-то, но не успел понять, что именно. Он быстро сложил в сумку вещи и поспешил к выходу, но на полпути вернулся: забыл ручку. В окне все так же виднелась дорога. Максим постоял с минуту, глядя в окно и вертя в руках ручку, которую поднял со стола. Пять машин стояли на светофоре, загораживая казавшийся издалека уже почти белым асфальт. Максим снова посмотрел на обочину, но не нашел предмета, который прежде привлек его внимание. Он бросил ручку в сумку и вышел из аудитории. В коридоре на него налетели две девушки в школьной форме и с косичками, за ними парень в женском сером костюме с юбкой и в очках. Парень схватил Максима за плечи и порывистым шепотком спросил у него:
– У тебя ручки нет? Надо пару слов записать, а то все время забываю.
Максим дал ему ручку, а сам нетерпеливо ждал, пока тот закончит писать. И как только парнишка скрылся в соседней аудитории, откуда доносился пионерский марш, Максим повернул назад – к своему окну. Теперь он шел по пустому коридору института, его мысли были заняты смутно проявляющимися сценами будущей пьесы. Вдруг он услышал знакомый голос, который вернул его к реальности:
– Эй, Макс, ты что тут без дела маешься? У вас закончились пары? Пойдешь на читку? – это был Леха, его друг, веселый рыжий парень.