Леха учился на режиссера, во всем он видел большой потенциал, в том числе и в Максе.
– Ты знаешь, я видел там в окне… и хотел записать кое-что, пока пришло вдохновение, – начал Максим.
– Вдохновение? Ты что, первый день учишься? Нет вдохновения – есть работа. Работа, Макс, работа. Начнешь работать, и оно появится. Ну, пошли. На читке будет Романовский, режиссер, актеры Вилков и Лепицкая. А еще будут журналисты, газетчики, в общем, я уже договорился, будем обсуждать наш проект.
Максим посмотрел на дверь аудитории по теории драмы, словно она вот-вот должна открыться, из-за нее покажется Муза и поведет его за собой. Леха тоже повернулся, чтобы узнать, куда он смотрит. Не найдя ничего стоящего, он повторил свой вопрос.
– Да конечно, Леха. По оплате проекта ты тоже договорился? Дана хотела поехать на море после сессии, будет очень кстати.
– Все в силе, Макс. – Леха потянул его за собой. – Вилков, как тебе сказать, он на сцене такой маленький кусающийся енот, но в паре с Лепицкой видно, что он кайфует от того, что вот они вместе на сцене и у них все так здорово, но как будто все время грызутся. Я долго уже наблюдаю за ними. Голые нервы, мышцы, сердце – все нараспашку, все на виду… Наш проект зайдет, точно говорю тебе. А «Прощание»? Ты видел его? Говорили, что он про композитора. Но он о любви. Вообще, театр, искусство – это всегда про любовь. Согласись же, да? Муза твоя, опять же. Нужна она музыканту, автору, режиссеру или нет? Я считаю, что нет. Придумали отмазки. Что думаешь? Да что ты киваешь? Макс? Ты вообще меня слышишь?
– Да-да, конечно, – Максим качнул головой в знак согласия. Леха всегда долго и много дискутировал. Ему нравилось, когда его слушают. Максим был готов помочь в этом. А Леха помогал ему реализоваться как сценаристу, предлагал то один проект, то другой. Правда, ни один пока не давал результатов, только занимал время, но Максим продолжал участвовать. Дана хотела свой уголок, он обходился им недешево. Еще всякие мелочи для уюта, пледы, посуда, цветы. Максим вдруг вернулся к мысли о своей пьесе. О той детали, что не хватало ему для четкого сюжета, для остроты конфликта. В голове снова замаячил тот кусок дороги, где какая-то неуловимая мелочь привлекла его внимание. Что там было? Перчатка, цветок или всего лишь мусор? И почему он так неотступно думает об этом? Возможно, здесь кроется что-то важное, нужное для его замысла. Нужно было писать. Нужно было вернуться. И он с собой продолжал вести беседу, спорить и с собой же соглашаться, кивать или задумчиво восклицать «хм». И Леха на подходе к репетиционному залу, Леха, который был убежден, что он выслушал и принял к сведению все его инструкции о том, как вести себя на этой «звездной» читке, удовлетворенно сказал ему:
– Теперь удачи, не зевай. Подойдешь, когда позову, – и он стал протискиваться вперед между заполнивших зал студентов.
Максим последовал за ним в темный зал, где было семь рядов кресел. На сцене стояли стулья, на которых уже сидели актеры. Он выбрал место в середине верхнего ряда, чтобы все было видно. Актеры действительно были хороши, как говорил Леха. Два часа удерживать внимание разномастных студентов при отсутствии декораций, просто сидя на стульях или стоя около них, – нужно очень постараться. Иногда Максиму казалось, что прямо на глазах происходит колдовство – пара человек заставляет поверить в абсолютную реальность рассказанной ими истории, пустая сцена оживает на глазах… Движения актеров были точны и выверены. Они напомнили Максиму те автомобили на перекрестке. Останавливался один и продолжал другой. Пауза. Снова реплика. Вторая. Третья. Мигающий свет. Он изредка мелькал из небольшого прожектора, который освещал говорившего, и Максим вспоминал заветы Лехи. Но лишь на время. Читка закончилась, началось обсуждение. Потом завершилось и оно. Зрители, актеры, все разбились на кружки. Леха мелькал все время то в одном конце зала, то в другом, с кем-то разговаривал. Максим так и просидел на своем месте до конца. Знака от него не последовало. Значит, проект сорвался. Опять. Максим встал. Он подходил к сбившимся в группы гостям, прислушивался к разговору, кивал и задумчиво восклицал «хм». Но с каждым новым обсуждением его «хм» становилось все тише, рука все чаще потирала подбородок, глаза тщательно осматривали ботинки.
– Максим! Ты тоже был здесь? – послышался за его спиной мягкий, мелодичный голос. Максим тут же выпрямился. Это была Нина, его однокурсница. Нина предложила пойти вместе. Максим подал ей куртку. Вместе они вышли из здания, и Максим стал делиться впечатлениями о читке. Нина внимательно слушала. А когда они вышли и свернули к перекрестку, сказала:
– Меня позвали ребята-режиссеры, но они почти сразу разбежались кто куда, а я просидела всю читку одна. Жаль, тебя сразу не заметила. Кстати, тебе работа не нужна? Как у тебя со временем?
– Нужна. Дана хотела поехать на море после сессии, будет очень кстати. Что-то нужно написать?
– Нет, не совсем профильная, конечно. Отцу в театр декорации привезут, а людей на разгрузку и монтаж не хватает. Возьмешься?
– Возьмусь. Когда нужно?
– Хоть сейчас или завтра. Здесь недалеко, провожу.
– Хорошо, идем. – Максим быстро достал телефон и написал Дане, что задержится.
Они подошли к светофору. Тот был сломан и мигал желтым светом. Нина переминалась с ноги на ногу. Темнело. Автомобили не останавливались. Некому было подсказать, некому отрегулировать движение. Редкие снежинки стали появляться в мерцающей желтизне вечера. Максим оглянулся на окна института, потом посмотрел вниз на землю. У одной из опор ограды в узкую щель пробивался маленький упрямый сиреневый цветок. Этот цветок, несмотря на позднюю осень, распустил свои лепестки, напоминая о том, что красота и сила рождаются даже в самых суровых условиях. Снег усиливался, мелкая мокрая пыль от дороги лезла в глаза. Максим надел капюшон. А Нина сказала:
– Жаль, что цветок скоро заметет и он замерзнет. Зачем он зацвел так не вовремя? Идем быстрей, а то и нас снегом заметет.
Весь вечер Максим провел в театре, разгружая грузовик с декорациями. Пыль от них оседала на его кожу, ладони скоро стали липкими и серыми, даже несмотря на перчатки. Но мысли Максима были далеко от этого груза. Он представлял темный зал, как на читке, и как в нем на сцене оживают его герои, как зрители затаив дыхание следят за каждой их репликой. Максим взвалил на плечи очередной деревянный ящик и медленно направился к задней двери театра. В голове всплывали образы, диалоги, сцены, но они были размытыми и неуловимыми, как ускользающий сон, который хочется вспомнить. Его руки ныли от усталости, мышцы болели, но он продолжал работать, ведь деньги нужны были не только на жизнь, но и на мечту – повезти Дану на море. Он представлял, как они лежат на горячем песке, а волны накатываются на берег; как Дана будет смеяться, когда вода коснется ее ног. Поставив на пол ящик, Максим остановился на мгновение, вытер пот со лба и посмотрел на сцену театра. Здесь, в этом полутемном пространстве, все казалось возможным. Он видел и то, как его пьеса разворачивается перед глазами зрителей, как аплодисменты заполняют зал, а он сам стоит за кулисами, дрожа от волнения и счастья. И все вокруг замирало, время останавливалось, а не убегало, не исчезало, как следы машин на мокром асфальте.
Разгрузка длилась бесконечно долго. Все, чего он хотел после: добраться до дома и упасть на кровать. В голове гудело, мысли путались. Он думал о том, как снова не успел ни на минуту сесть за свой стол, начать писать. На улице, под вечерним небом, Максим остановился и глубоко вздохнул. «Все не то, совсем не то, – думал он. – Но Дана! Дана хочет на море». Он снова представил ее лицо, когда она впервые увидит море, ее радостный смех и восторг. Максим застегнул верхнюю пуговицу пальто. Была еще ранняя осень, но сейчас вечером холодный ветер пробирал до дрожи. Он свернул в парк. Его туфли завязли в грязи. Видимо, пока он был в театре, снова шел снег. «Снова снег. Как тогда…» – он не закончил свою мысль. Думать об этом было горько. Да, он хотел бы остановиться, хотел бы вернуть время, потому что где-то там было вдохновение. Муза. Настоящая муза. Он присел на скамейку у пруда. Огляделся. Пруд был полон воды, но кое-где блестели под светом фонарей ледяные островки. Они были уже крепки, но дождь старался стереть эти первые следы зимы. «Начну с начала», – решил Максим. Он закрыл глаза, пытаясь вытащить из вороха событий насыщенного дня ту мысль, промелькнувшую в институте. Потом долго смотрел в темноту и, наконец, достал телефон, чтобы все записать. На экране высветился силуэт и номер Лехи. Максим смахнул влево, чтобы ответить.
– Макс, ты где потерялся? Звоню тебе сто раз, ты не берешь. А мне пришел срочный, срочный запрос. Платят хорошо. Срок – месяц. Завтра же начинай писать. В этот раз точно поставят.
– Леха, стой. Я тут на пруду. Писать не буду.
– Ты вообще меня слышишь? Садись за пьесу.
– Да я как раз про пьесу говорю. Только про свою.
– Ах, это… Макс, не смеши. Ну напишешь? Кому она нужна? А сколько мы с тобой можем заработать? Я дело тебе говорю. Когда начнешь писать?
Максим отложил телефон. Леха продолжал что-то громко говорить в трубку. «Когда-нибудь…» – подумал Максим и снова бросил взгляд на пруд. Льдины, еще совсем тонкие, потрескивали, сталкиваясь друг с другом. Теперь они кружили на одном месте, гонимые стремительным и равнодушным потоком ветра, неспособные выбраться из этого бесконечного водоворота.
– Макс, Макс, ответь! – кричал настойчивый голос в телефоне. Максим поднял телефон со скамейки.
– Завтра. Завтра начну, – буркнул он в трубку и ускорил шаги, стремясь поскорее оказаться дома.
На входе в подъезд он долго отряхивался от снега, который уже шел стеной. На улице было светло, как в их узком коридорчике на входе. Дана настояла на том, чтобы пойти на кухню, выпить чаю и согреться. Максим говорил о постановке на читке, о Лехе, о декорациях. Дана налила чаю. Он рассказал о своей пьесе, о мелочи, которой ему не хватает. Дана разогрела котлеты. Максим поделился, что теперь думает о цветке, который рос у дороги. Дана принесла свой плед и набросила на Максима.