Клац! Она села на пол, привалившись к обшарпанной двери, и заплакала.
* * *
– Как вы тут без меня? – Настя распахнула двери и вошла с каталкой.
Мужская палата травматологического отделения радостно загудела. Кто мог усаживался на кровати, подставляя под спины подушку. Самый шустрый больной – он быстрее всех поправлялся – подхватил под локти костыли и, выпучивая глаза, смешно, на несгибающихся ногах, как циркуль, заковылял кругом под дружный хохот.
Настя улыбнулась. Она любила свою работу и была на своем месте. Сколько помнила себя, всегда хотела стать врачом. В детстве бесконечно бинтовала кукол, ставила им градусники и уколы, а в детском саду сразу бросалась поднимать упавшего. Жалела. Сейчас она сама нуждалась в помощи.
Разложив по тумбочкам лекарства, она подошла к лежачему больному и ласково сказала: «Немножко надо потерпеть, Андрей Иванович. Доктор говорит, что вы очень хорошо поправляетесь», – и, откинув одеяло, ловко сделала укол. Андрей Иванович коснулся ее руки: «Не грустите, Анастасия Сергеевна. Все наладится».
* * *
Настя закончила смену и перестала держаться. Ощущение безвозвратной утраты снова захватило ее всю, не оставив никакого просвета для свободного вдоха и счастливой легкости, так свойственной ей. Когда, в какой момент они перешагнули эту грань, когда стали возможны такие слова, когда возник этот вакуум между ними? Или он был всегда, а она, светящаяся, ошалевшая от свалившейся на нее любви, не видела, не чувствовала этой расщелины, разросшейся в пропасть? Ей так важно было быть всегда рядом, ощущать своего любимого, помогать ему.
Никита не звонил. Настю опять заколотило. Она переоделась в сестринской и причесывалась у зеркала, глядя на свое отражение. Больные глаза, из которых – достаточно нечаянного слова – хлынут слезы. Больной, скривившийся от запертых рыданий рот. Все больное – плечи, грудь, ноги. Душа.
Зазвонил телефон.
Схватила. Не Никита, Людка.
– Настюш, подмени, пожалуйста. Очень надо. Едем машину покупать. Мой без меня не справится. Должна буду! Подменишь?
– Подменю.
* * *
С сумками в руках вошла тетя Проня, шумно дыша после подъема по лестнице.
– О! А чего не Людка? Опять вместо нее?
Настя кивнула и хотела быстрее проскочить в дверь, но тетя Проня уже поставила сумки и в упор смотрела на нее.
– Устала. Зачем все время ее прикрываешь? Ты молодая, красивая, свою жизнь должна устраивать. У Людки вон муж есть. Ей есть к кому прислониться.
Настя молчала.
– Чего Никита? – начала было тетя Проня, но сразу умолкла, увидев ринувшийся наконец поток слез. – Ну, будет тебе. Не плачь! Возьми, скушай пирожок с капустой. Мой фирменный.
* * *
На третий день она позвонила ему сама. Он разговаривал с ней, будто ничего не произошло. Не было обидных слов, не было жестокого молчания. Когда она услышала в трубке его голос, у нее мгновенно радостно подпрыгнул внутри живота маленький веселый зверек, поселившийся в ней с тех пор, как она повстречала Никиту. Она не знала, что это за зверек, не дала ему имени, но он всегда прыжком сообщал ей о встрече с Никитой и грядущем счастье.
Они договорились увидеться на выходных.
* * *
Настя прижалась к Никите.
– Я же холодный, Настя. Дай разденусь. Простудишься, – он высвободился из ее рук, аккуратно снял и повесил куртку.
Настя запрыгала-закружилась, как школьница, подхватив руками подол красного платья, ненадеванного до этого вечера. А потом потащила Никиту к столу.
Она сидела с пустой тарелкой и то подкладывала ему еды, то просто смотрела на него и улыбалась.
– Чего сама не ешь, Настя?
– Не хочется! Лучше расскажи, как у тебя дела?
– Да все нормально.
Когда Никита поел, Настя поставила музыку. От дяди ей достался проигрыватель и ящик с пластинками. Она перевозила это богатство с одной съемной квартиры на другую. Ей очень нравилось Perfidia в исполнении оркестра Глена Миллера.
– вибрировал в ее теле глубокий низкий голос.
Можно было не понимать слов, но сама мелодия и этот хрипловатый тембр говорили яснее всего.
Настя изобрела свой способ танцевать с Никитой. Она едва своей макушкой доходила ему до плеч. Поэтому поставив пластинку, Настя увлекла Никиту за собой, легко вскочила на диван и, став повыше, положила ему руки на плечи. А потом они переминались с ноги на ногу под нежную мелодию, он, обхватив ее крепкую тонкую фигуру, иногда поднимая на руки и кружа по комнате, а она – положив ему голову на плечо.
Никита уснул сразу. Настя долго еще при свете уличного фонаря – она не любила плотных штор – всматривалась в его лицо, ища какие-то изменения, знаки, что у него есть другая девушка. Она пыталась понять, как вот так легко он может не видеть ее день, два, неделю. Как можно быть такими близкими, вдвоем кататься на велосипедах, вместе смеяться в кино, жарить картошку, а потом пропадать на дни. А она не может. Не может прожить без него ни дня. А он может! Почему?
Она подтянула свои замерзшие ноги к животу и подсунула их под Никиту. Он не проснулся, а она уснула не сразу.
* * *
В канун восьмого марта в больнице проводили собрание. Всем женщинам уже вручили тюльпаны. Закончив смену – Люда почему-то не подошла принять больных, Настя помчалась в актовый зал. На входе ее поймал лаборант Гришечкин, вручил тюльпаны и усадил в зал.
Настя огляделась и удивилась, увидела рядом Люду.
– Ты чего не в отделении?
– Ничего с ними не будет. Успею, – отмахнулась Люда. – Раз в году можно и опоздать.
Главврач сказал подобающие случаю слова и приступил к вручению грамот.
– За высокий профессионализм и добросовестное отношение награждается…
Женщины поднимались одна за другой, подходили к трибуне, главврач вручал, жал руку, вызывал следующую.
– …награждается Людмила Антоновна Бочарова, – услышала Настя, а Людка, уже поднявшись, протискивалась между ее коленками и передним рядом кресел.
Людка шла неспешно, держа высоко голову и обтянутую водолазкой грудь. Юбка тоже была пригнана по фигуре. И хоть ниже груди ничего выдающегося не было, почему-то все мужчины смотрели ей вслед. Может их гипнотизировало расслабленное движение ног, заводившее все, что было выше.
Настя усмехнулась своим мыслям. Немного волнуясь, говоря себе, что ничего не ждет, она все же, как ребенок, который верит, что взрослый сам догадается подготовить и вручить подарок, терпеливо ждала, когда вызовут ее.
Но на Бочаровой все закончилось. Были сказаны всякие хорошие слова, вручена путевка в туристическую поездку… И на этом главврач предложил всем разойтись – на смену или по домам.
«Почему Людка? За какие заслуги? Она что, хорошо работает? Или перерабатывает? Едва кончается ее смена, как она тут же прыгает в машину к своему мужу и отбывает!»
Настя вернулась в сестринскую, сунула тюльпаны в вазу, переоделась, встретилась со своим грустным лицом в зеркале и вышла.
«Никому я не нужна. Никите не нужна. На работе не замечают моих стараний. Просто не видят, и все. Это ведь так просто. Почему мне так не сложно быть внимательной и чуткой, а им сложно? – она шагала по улице, сразу озябнув на ветру. – Даже больные в конце концов забывают обо мне».
* * *
Настя задумчиво осматривала стол, поправляла приборы. Она была довольна собой – все салаты «здоровые», с оливковым маслом, как любит Никита. Из кухни донесся слегка горелый запах.
«Ой!» – она помчалась на кухню и, присев на корточки, стала вынимать курицу из духовки, но поторопилась и не проложила полотенце в несколько слоев, обожгла ладонь о противень.
Сунула под проточную воду. Ладонь раскраснелась, вздулись пузыри. Болело нещадно.
Зазвенел мобильный. Настя взяла телефон здоровой рукой:
– Да.
– Настя, я не смогу сегодня приехать к тебе.
– Как! У меня все готово, курица, салаты… Как тебе нравится!
– Мама заболела. Чего-то прихватило ее.
– А как же салаты… Праздник… Побудь с ней и приезжай. Пожалуйста.
– Я приеду завтра и все съем. Обещаю.
* * *
На следующий день с утра зазвонил телефон. И как она не сдерживала себя, все же рванулась к нему: «Алло!»
– Привет, Зайка! – Никита был бодр и свеж. – Чем занимаешься?
– Читаю, – обманула она. – Как мама?
– Да ничего. Обошлось. Знаешь, я тут подумал, а не сходить ли нам с тобой в театр. Выбирай!
– В Вахтангова премьера… – неуверенно начала она. – Повиси на трубке, я посмотрю афишу.
Она открыла ноутбук и продолжила:
– Сегодня хороший спектакль, но на него уже нет билетов. Но можно сходить на лишний…
– Сегодня я не могу, договорился другу помочь.
– Вечером?
– Ну да. А что такого? Вечером.
– Завтра есть билеты в Сатирикон…
– Завтра тоже не получится, – прервал он, не дослушав ее. – У меня тренировка допоздна.
– Хорошо. В среду ничего интересного нет… Можем пойти на Бутмана. Полно билетов!
– Терпеть не могу этот джаз!
Как будто на разгоревшиеся угли плеснули холодной воды.
– Как так можно со мной! Ты сам предложил пойти в театр и сам же отказался от моих предложений. Как можно то манить, то быть таким холодным. Я ведь живой человек! Не звони мне больше и не приходи!