Она дала отбой, бросила телефон и упала на кровать лицом вниз.
* * *
Вся энергия разом утекла от самой макушки вниз, и не осталось сил. Но в этой образовавшейся пустоте было и освобождение. Ведь давно стало невозможным жить в вечном ожидании звонка, встречи, теплого слова, которое выдавалось дозированно скупо и без всякой регулярности. Но и без надежды на любовь и душевную близость тоже было невозможно жить. Надо было что-то с собой делать. На следующий день Настя, пролежав полдня без движения, заставила себя встать. Она была выходная. Подумала про велосипед. Как давно она ездила на нем? Забыла.
Ехала по пустому утреннему парку и радовалась, что можно не прятать свое лицо, а горевать как горюется. Обнаженные деревья были трогательно по-весеннему прозрачны, а их ветви своими синими тенями тонко расчеркали асфальтовую дорожку.
Прямо под колеса выскочил маленький пес и залаял на Настю. От неожиданности она резко повернула руль вправо и не справилась на тонком льду – колеса заскользили, и она упала набок с велосипедом. Хозяйка оттащила пса. Настя все лежала. Подвернутая нога болела, а Настя радовалась, что теперь хотя бы душа ноет меньше.
– Девушка, что же вы лежите? Вставайте! Вы ушиблись? – хозяйка пса суетилась вокруг нее.
– Подождите, я ей помогу, – услышала Настя мужской голос.
Ее ногу, лежащую сверху, осторожно сняли с велосипеда, потом разжали руки от руля, подняли велосипед, а Настя все не открывала глаз. «Не хочу. Ничего не хочу», – думала она.
Она их открыла, когда кто-то, наклонившись над ней совсем близко, стал осторожно хлопать ее по щекам.
– Вам лучше? Вы можете встать? – она увидела внимательные глаза. – Обопритесь на меня. Сейчас дойдем до скамейки.
Молодой мужчина подхватил ее под руки, довел и усадил на скамейку, потом подкатил велосипед.
– Петр, – представился он.
* * *
Он был смешной, невысокий, коренастый, рыжий, даже оранжевый, со светло-голубыми веселыми глазами и морщинками-лапками вокруг них.
Петр довел ее до дома – в травмопункт Настя решительно отказалась. «У меня просто ушиб, я работаю в травме и знаю». И действительно, ей скоро стало лучше. Петр приложил к лодыжке лед, сбегал в магазин за тортиком, вскипятил чай, наделал бутербродов под указания Насти, где что лежит.
Он расспрашивал ее о работе, что читает, что любит смотреть, рассказывал о себе. Оказывается, Петр работает учителем физкультуры в школе и подрабатывает иногда как промышленный альпинист – моет окна в высотках. В горы ходит с детства, ведь он родился в Киргизии. В девяностых пришлось уехать с родителями в Россию.
Они проговорили до самой ночи, пока Петр сам не спохватился и не откланялся, пообещав утром позвонить и узнать, как нога.
* * *
Нога зажила быстро, Настя даже не брала больничный. Петр звонил каждый день и забегал бы каждый день, чтобы увидеть ее, но боялся «переборщить». А так они встречались по Настиным выходным раз-два в неделю. Ходили в кино, гуляли.
Он все время смешил ее, рассказывая про своих учеников, а то изображая их, блестя своими голубыми глазами. В один из дней он признался, что они его называют Солнце-Точка-Рыжее.
– Солнце-Точка-Рыжее! – рассмеялась она. – Это же как масло масляное.
– Просто я в первый же наш урок, чтобы поразить их, стал крутить солнце на перекладине. Чтобы показать, чего можно добиться, регулярно занимаясь спортом.
Работа Настю отвлекала. Больные выздоравливали, сменяли друг друга. Выписался Андрей Иванович.
В один из вечеров Катя оставила Настю с детьми, а потом, когда вернулась домой – дети уже спали – они вдвоем засиделись за чаем.
– Какой-то он несерьезный, что ли, – задумчиво выпятила губу Катька, разглядывая фотографию Петра. – Никита-то, тот породистый, программист, а этот – пацан какой-то. И просто учитель.
* * *
Никита позвонил через два месяца. Впервые маленький зверек внутри Насти не подпрыгнул от радости, даже не шевельнулся. Умер? И хоть она каждый день ждала звонка, какого-нибудь внезапного появления-сюрприза, на какие раньше он был большой мастер, звонок все же застал ее врасплох.
– Привет, Настеныш! Как ты? Я соскучился.
Она молчала, боялась, что голос ее подведет, и она расплачется.
– Ну что ты молчишь? Да, я – идиот. Мало уделял тебе внимания.
На другом конце Москвы все молчали.
– Пойдем сегодня вместе на день рождения к Костику, а, – Никита заговорил совсем тихо.
– Ты за все время так и не познакомил меня со своими друзьями. И мамой, – наконец собралась с силами Настя. – А я все время ждала. Ждала тебя. Ждала, когда позвонишь, когда придешь. Месяцами. А сейчас у меня ничего не осталось для тебя.
Все-таки расплакалась.
* * *
Настя столкнулась с тетей Проней в магазине. Вместе покатали тележки, выбирая продукты и коротко переговариваясь о незначительном. На выходе после касс тетя Проня все же не удержалась:
– Никита назад не просится?
– Нет, – ответила Настя и прошла вперед.
– Ну и хорошо. Смотри, какой Петя хороший! Добрый, порядочный.
– Хороший…
– Конечно, хороший. Никита что-нибудь когда-нибудь для тебя делал?
– Раньше делал. Только не люблю я Петю, – совсем тихо ответила Настя.
Тетя Проня развернулась и решительно пошла на нее. Та даже отступила назад, столько было напора в этом движении.
– Ты же еще не знаешь Петра, а уже «не люблю». Да, – продолжала тетя Проня сама с собой, – избалованы вы нынче. А ты похорони мужа да посиди годами одна. Всегда одна – и в праздники, и в будни.
Выверенными движениями она стала выгружать покупки из тележки в сумки. Загрузив сумки, она, забыв про Настю, вышла из магазина и пошла к остановке, осторожно передвигая больные ноги.
* * *
Настя проверяет содержимое сумки: «Паспорт на месте, билет, деньги – на месте». Заглядывает в рюкзак – вроде все положила.
Подходит к зеркалу, всматривается и улыбается себе. Причесывается, глядит на часы. Петр уже должен быть. Подходит к окну. Не видать.
«И чего он ко мне прицепился?»
Раздался мобильный звонок. Настя подбежала к трубке:
– Катя? Привет.
– Привет, дорогая! Чего делаешь?
– Я сейчас уезжаю на поезде с Петей в Абхазию. Я же тебе говорила.
– Ах да! Я забыла, извини, забегалась. У меня проблема. Можешь помочь?
– Что случилось?
– Посиди, пожалуйста, с детьми. Мне Антонов сделал предложение, представляешь!
– Поздравляю. Но ты меня не слышишь. Я сегодня уезжаю.
– Настя! Я еду знакомиться с его родителями! Выручай! Ты еще съездишь в Абхазию, а я не могу упустить такой шанс.
– Катюша, ну я, правда, не могу. Ты же можешь на этот вечер отвести детей к своим.
– У меня с мамой терки, ты же знаешь. В последний раз она мне закатила из-за детей скандал. Невоспитанные они, видите ли! Воспитывала бы сама. А потом, Настенька, дети тебя обожают и слушаются.
– Я не могу. Я Пете обещала. А зачем нужно с детьми сидеть? Вы можете ехать с детьми.
– С ума сошла! Напугать сразу детьми. Нет, их надо подготовить, а то сразу – дети.
– Катя, я не могу, извини. До свидания, – Настя положила трубку и задумчиво подошла к окну.
Петр запаздывал к Насте. С утра завез бабушке продукты, купил газовую горелку для похода, заехал на рынок за цветами. Он решил, что каждый день будет устраивать для своей девушки маленький праздник. Своей девушки… Мысленно он давно уже называл Настю своею. Она была доброй и славной. С ней ему было легко. Настя умела так улыбаться, что ему становилось просто радостно жить.
Перепрыгивая через две ступеньки – не хотел ждать лифт – Петр подлетел к Настиной двери.
– Здравствуй, дорогой мой товарищ! К походу готова? – он вручил девушке охапку ирисов. – Надо же, не уберег – один надломился.
Настя улыбнулась:
– Они же завянут, зачем ты? Но я их возьму с собой в поезд, поставлю в бутылочку. Поедут с нами путешествовать.
Петр стащил ветровку, кинул на кресло и стал перекладывать Настин рюкзак:
– Тяжелое себе беру. Ботинки надо вниз, чтобы центр тяжести был на дне, а рюкзак не оттягивал тебе плечи.
Он энергично вынимал из своего рюкзака вещи, быстро заполонявшие комнату. Моток веревки, консервы, сухие супы. Вынырнула стеклянная банка с чем-то желтым. Плоскогубцы.
– Купил черешни в поезд, да пакет прохудился – все по рюкзаку рассыпалось да и подавилось немного. Ну ничего, сейчас все соберу.
Петр доставал черешенки, обдувал от крошек и складывал в миску.
– Ты чего, свой рюкзак никогда после похода не вытряхиваешь? – Настя вдруг погрустнела.
– Нет. А зачем? Он у меня как дом, который ношу с собой. Даже барсучий жир таскаю. Вдруг кто-нибудь простынет.
Они уже выходили из квартиры, как у Насти снова зазвонил мобильный.
– Настя! Я еду с детьми к тебе. Не могу их никому оставить! Только тебе. А у меня судьба решается. Я же Антонова полжизни люблю, – тараторила Катя, не давая вставить Насте и слова.
– Кто это? – спросил удивленно Петя, увидев, какими серьезными стали Настины глаза.
– Хорошо, – тихо ответила та в трубку и повернулась к Пете. – Петя, я не могу с тобой сейчас ехать. Давай я приеду чуть позже. Это Катя. У нее сейчас судьба решается. Мне нужно приглядеть за ее детьми.
– Настя, это сейчас очень важно для меня и, надеюсь, для тебя. У Кати, насколько я помню, есть родители, с которыми она может оставить детей, – Петя осунулся, а глаза стали совсем прозрачными.
Настя прошла обратно в квартиру:
– Петя, я не могу вот так вот бросить подругу.
Через час дети скакали по Настиной квартире. Катя мчалась с Антоновым в аэропорт, чтобы вылететь на море.