Я сама удивлялась, сколько у меня еще сохранилось мужества, и поэтому несколько растерялась, когда она, несмотря на явное подтверждение этого, все еще продолжала колебаться.
— И вот что еще, — продолжала я, — конечно, до ее отъезда они ни в коем случае не должны видеться, ни на минуту.
И тут мне пришло в голову, что, может быть, несмотря на то, что Флору с той минуты, как она вернулась с озера, держат взаперти, мы с этим уже опоздали.
— Вы не думаете, что они уже виделись? — тревожно спросила я.
Она вспыхнула.
— Ах, мисс, уж не такая я безмозглая дура! Если я раза два-три и вынуждена была оставить ее, то всякий раз с кем-нибудь из служанок, а сейчас, хоть она и одна, я ее заперла на ключ. А все-таки… все-таки! Слишком многого надо было опасаться.
— Что все-таки?
— Ну, вы так уверены в маленьком джентльмене?
— Ни в ком я не уверена, кроме вас. Но со вчерашнего вечера у меня появилась надежда. Мне кажется, он хочет вызвать меня на откровенность… Я так этому верю — бедный мой, гадкий, прелестный, несчастный мальчик! Он хочет высказаться. Вчера вечером мы сидели с ним у камина молча два часа, и мне все казалось, он вот-вот заговорит.
Миссис Гроуз, не отрываясь, смотрела в окно на хмурый занимающийся день.
— Ну и что же, заговорил он?
— Нет, я все ждала и ждала и, признаться, не дождалась. Так и не прервав молчания, даже не обмолвившись о сестре, об ее отсутствии, он поцеловал меня, и мы разошлись спать. Но все равно, — продолжала я, — если она увидится с дядей, я не могу допустить, чтобы дядя увиделся с ее братом, так как дела приняли сейчас такой оборот, что мальчику надо дать еще немного времени.
Как раз этому больше всего и противилась моя подруга. И мне было не совсем понятно почему.
— Сколько это, по-вашему, «еще немного времени»?
— Ну, день-два — чтобы все это открылось. Тогда он будет на моей стороне — вы же понимаете, как это важно. Если это не выйдет, я только прогадаю, а вы как-никак поможете мне тем, что, приехав в город, сделаете все, что только найдете возможным.
Так я втолковывала ей все это, но она все еще была в каком-то непонятном для меня замешательстве, и я пришла ей на выручку.
— Но, может быть, вам вовсе не хочется ехать, — заключила я.
И тут я все поняла по ее лицу: оно вдруг прояснилось, и она протянула мне руку в знак согласия.
— Я поеду, поеду! Поеду нынче же утром.
Мне хотелось быть вполне справедливой.
— Если вы считаете, что лучше помедлить, я обещаю вам, что она меня не увидит.
— Нет, нет, ведь все дело в этом самом месте. Ей надо отсюда уехать. -
С минуту она смотрела на меня угрюмым взглядом, потом договорила до конца: — Вы правильно рассудили, мисс. Я и сама ведь…
— Да?
— Не могу тут оставаться.
При этом она так посмотрела на меня, что в голову мне вдруг пришла новая мысль:
— Вы хотите сказать, что после вчерашнего вы видели?…
Она медленно, с достоинством покачала головой.
— Я слышала!..
— Слышали?
— Слышала всякие ужасы от этого ребенка! Вот! — вздохнула она с трагическим облегчением. — Честное слово, мисс, она говорит такое…
Но при этом воспоминании силы изменили ей: вдруг зарыдав, она опустилась на мою софу и, как мне уже приходилось видеть раньше, дала полную волю своему горю.
Я тоже дала себе волю, но по-своему:
— Ох, слава богу!
Тут она вскочила на ноги и, вытирая глаза, простонала:
— Слава богу?…
— Но ведь это меня оправдывает!
— Верно, мисс, оправдывает!
Это было сказано так выразительно, что, казалось, больше и желать было нечего, но я все еще колебалась.
— Что-нибудь ужасное?
Я видела, что моя подруга не находит слов.
— Чудовищное.
— И про меня?
— Про вас, мисс, если уж вы хотите знать. И для юной леди просто что-то невероятное. Не знаю, где только она могла набраться таких…
— Таких слов, какими она обзывает меня? Я-то знаю где! — сказала я, засмеявшись; смех мой был достаточно красноречив. И, сказать по правде, он только еще больше заставил призадуматься мою подругу.
— Так вот, может, и мне следовало бы знать — ведь я кое-что вроде этого уже и раньше от нее слышала! И все-таки я не могу этого вынести! — промолвила бедная женщина и тут же, бросив взгляд на мои часики, лежащие на туалетном столе, заторопилась:
— Ну, мне пора идти.
Но я задержала ее.
— О, если вы это не можете выносить…
— Как же я могу с ней оставаться, хотите вы сказать? Так только ради того, чтоб увезти ее отсюда. Прочь от всего этого, подальше от них… — продолжала она.
— Она может измениться, избавиться от этого? — Я уже чуть ли не с радостью обняла ее. — Значит, несмотря на вчерашнее, вы верите…
— В такие вещи? — По выражению ее лица, когда она назвала это одним простым словом, я поняла, что больше расспрашивать нечего, и все стало ясно как никогда, после того как она ответила: — Верю.
Да, это была радость, нас двое, мы с ней плечом к плечу: если я могу быть и дальше в этом уверена, мне уже было не страшно, что бы ни случилось в будущем. Перед лицом бедствия у меня есть поддержка, та самая, которая была мне опорой, когда я так нуждалась в доверии, и если моя подруга поручится за мою честность, я готова поручиться за все остальное. Уже прощаясь с ней, я немножко замялась в смущении:
— Да, вот еще что вам надо иметь в виду: я только сейчас вспомнила — мое письмо с этим тревожным сообщением придет раньше, чем вы приедете в город.
И я еще яснее увидела, как она пыталась увернуться от всего этого и как устала прятаться.
— Ваше письмо туда не дойдет. Оно так и не было отправлено.
— Что же с ним случилось?
— Бог его знает! Мистер Майлс…
— Вы думаете, он взял его? — изумилась я.
Она замялась было, но переборола себя.
— Да, вчера, когда мы вернулись с мисс Флорой, я заметила, что вашего письма нет там, куда вы его положили. Попозже вечером я улучила минутку и спросила Люка, и он сказал, что не видел и не трогал никакого письма.
Мы обменялись по поводу этого своими размышлениями и догадками, и миссис Гроуз первая чуть ли не с торжеством подвела итог:
— Вот видите!
— Да, вижу, если Майлс взял письмо, он, конечно, прочел его и уничтожил.
— А больше вы ничего не видите?
Я молча смотрела на нее с грустной улыбкой.
— Мне кажется, с тех пор как у вас открылись глаза, вы видите больше, чем я.
Это и подтвердилось, когда она, чуть-чуть покраснев, сказала:
— Теперь я понимаю, что он проделывал в школе. — И со своей простодушной прямотой, с каким-то чуть ли не смешным разочарованием она кивнула. — Он воровал!
Я задумалась над этим, стараясь быть как можно более беспристрастной.
— Что ж, вполне возможно.
Ее как будто изумило, что я отнеслась к этому так спокойно.
— Воровал письма!
Она не могла знать, чем объясняется мое спокойствие, правду сказать, скорее внешнее, и я отговорилась, как смогла.
— Надо думать, что у него для этого были какие-то более осмысленные цели: ведь в письме, которое я положила вчера на стол, нет ничего, на чем бы он мог сыграть — там только просьба о свидании, — и ему, по-видимому, уже стыдно, что он зашел так далеко ради такого пустяка, — вот вчера вечером у него это и было на душе, — ему хотелось сознаться.
Мне в ту минуту казалось, что я уже все поняла и что все у меня в руках.
— Уезжайте, уезжайте, оставьте нас, — говорила я в дверях, выпроваживая миссис Гроуз. — Я это из него выужу. Он не станет мне противиться — он сознается. А если он во всем сознается, он спасен. А раз он будет спасен…
— То и вы тоже? — Тут милая женщина поцеловала меня, и мы с ней простились.
— Я спасу вас и без него! — крикнула она мне на прощанье.
XXII
Однако когда она уехала — мне тут же стало ее недоставать, — я оказалась в крайне затруднительном положении. Если я рассчитывала выиграть что-то, оставшись наедине с Майлсом, мне сразу же стало ясно, что я переоценила свои силы. Никогда еще за все время моего пребывания здесь я не испытывала таких тревожных опасений, как в ту минуту, когда я, сойдя вниз, узнала, что коляска с миссис Гроуз и моей младшей воспитанницей уже выехала из ворот. «Теперь, — сказала я себе, — я одна лицом к лицу со стихиями», — и весь этот день, стараясь побороть свою слабость, я только и думала, как я могла быть такой опрометчивой. Положение мое оказалось гораздо труднее, чем представлялось мне до сих пор, тем более что у всех в доме прямо на лицах было написано, что стряслась какая-то беда. Разумеется, все были изумлены. Чем бы мы там ни отговаривались, внезапный отъезд моей подруги казался им необъяснимым. Служанки и слуги ходили с недоуменными лицами, и мне это так действовало на нервы, что положение дел становилось все хуже, пока я не решила, что вот этим-то и надо воспользоваться и самой прийти себе на помощь. Короче говоря, я только тем избежала полного крушения, что взяла бразды правления в свои руки; и могу сказать, что в то утро, когда я решилась на это, я, только чтобы не спасовать, держалась очень властно и строго; мне важно было, чтобы все видели, что, предоставленная самой себе, я сохраняю удивительную твердость духа. С таким видом я часа два ходила по всему дому, и на лице моем ясно было написано, что я готова отразить любую атаку. Итак, для всех, кого это сколько-нибудь касалось, я деловито ходила туда-сюда, а на душе у меня была тоска.
Лицом, которого это как будто меньше всего касалось, был сам маленький Майлс, по крайней мере, до обеда. Во время моего обхода усадьбы он ни разу не попался мне на глаза, но это явно и показывало всем, как изменились наши отношения после того, как он накануне своей игрой на рояле так одурачил и провел меня ради Флоры. И то, что Флору потом держали взаперти, и ее отъезд сделали это очевидным для всех, да и сами мы теперь подтверждали происшедшую перемену, нарушив обычай с утра заниматься в классной. Майлса уже не было, когда я, сходя вниз, мимоходом заглянула к не