– Зачем ты так аккуратно задернула полог? Чтобы я подумала, будто ты спишь?
Флора не переменилась в лице – лишь на мгновение задумалась, а потом ответила, просияв ангельской улыбкой:
– Чтобы не испугать вас!
– Но если ты думала, что я вышла в сад…
Однако Флору не так-то просто было смутить. Она перевела взгляд на огонек свечи с таким видом, будто я спросила ее о чем-то совершенно постороннем, предложила ответить правило правописания из грамматики миссис Марсе или сколько будет девятью девять.
– Но вы же могли вернуться, – вполне резонно ответила она. – Вы и вернулись!
Вскоре Флора уже спала в своей кроватке, а я долго сидела подле, держа ее за руку, как бы в подтверждение того, что вернулась не напрасно.
Можно представить, что отныне творилось со мной по ночам. Теперь я бодрствовала до утра. Убедившись, что малышка крепко спит, я крадучись выходила из комнаты и начинала свое бесшумное кружение по дому, бродила по бесконечным коридорам и даже наведывалась туда, где произошла моя последняя встреча с Квинтом. Однако он не появлялся, и скажу сразу – больше мы не встречались в доме. Между тем со мной едва не произошло другое приключение. Однажды, спускаясь по лестнице, я увидела внизу на ступеньках женщину, сидевшую спиной ко мне. Сгорбившись, она уронила голову на руки, и вся ее поза выражала страдание. Но уже мгновение спустя она исчезла – ушла, не оглянувшись. Тем не менее мне воочию представилось ее страшное лицо, и окажись я в тот миг не наверху, а внизу, не знаю, хватило бы мне храбрости не дрогнуть перед новым видением, как недавно при встрече с Квинтом. Однако я напрасно сомневалась в себе – вскоре мне пришлось, и не раз, проявить силу духа. На одиннадцатую ночь после встречи с известным господином – всем этим ночам я вела счет – мне суждено было пережить тревогу из-за не меньшей опасности. Я испытала настоящее потрясение, и тем более сильное, поскольку все произошло совершенно неожиданно. Доведенная до изнурения ночными бдениями, я впервые за последнее время почувствовала, что могу без угрызений совести позволить себе уснуть. Едва коснувшись подушки, я мгновенно провалилась в сон и проспала, как узнала впоследствии, где-то до часу ночи. Проснулась я внезапно, будто кто-то толкнул меня, и сразу же села в кровати. Засыпая, я не потушила свечу, но теперь в комнате было темно, и я, похолодев от страшной догадки, что это Флора погасила свечу, в темноте бросилась к ее кроватке – она была пуста. Достаточно было взглянуть на окно, чтобы убедиться, что предчувствия не обманули меня, а чиркнув спичкой, я увидела картину во всей полноте.
Девочка снова покинула свою кроватку – на сей раз она позаботилась задуть свечку, – прошмыгнула за штору и, замерев у окна, вглядывалась в темноту: то ли следила за кем-то, то ли ждала сигнала. В отличие от событий памятной ночи что-то несомненно приковывало внимание Флоры – ее не вспугнул ни свет свечи, вновь зажженной мною, ни моя возня, пока я торопливо надевала туфли и халат. Спрятавшись в своем укрытии, девочка застыла на подоконнике у распахнутого окна и отрешенно смотрела в сад. Полная неподвижная луна светила ей, и это обстоятельство заставило меня действовать без промедления. Ясно, что Флора следила за призраком, который явился нам у озера, но теперь она могла вступить с ним в общение, что не удалось в прошлый раз. Мне надо было, не вспугнув девочку, добраться до другого окна, выходящего на ту же самую сторону. Я бесшумно покинула комнату и, прикрыв дверь, замерла, прислушиваясь, не донесутся ли изнутри какие-либо звуки. В этот момент взгляд мой упал на дверь комнаты Майлса, находившейся в каких-нибудь десяти шагах, и во мне вновь заговорил тот самый странный голос, который недавно искушал меня. Что, если войти сейчас в комнату и прямиком направиться к окну? Что, если решиться на этот отчаянный шаг, открыть растерявшемуся мальчику причины такого поступка, и будь что будет?
Искушение было столь велико, что я подошла к комнате Майлса и приникла ухом к двери, пытаясь представить, что может меня там ждать. Допустим, его постель тоже пуста и он тоже поглощен тайным наблюдением. Прошла минута, другая, ничто не нарушало глубокой тишины, и понемногу искушение ослабло. За дверью было тихо. А если мальчик вообще ни в чем не виноват? Риск был слишком велик, и я не решилась войти. В саду выслеживал свою добычу и влек к себе Флору совсем не тот гость, который охотился за моим мальчиком. Сомнения вновь остановили меня, но раздумывала я недолго и спустя мгновение уже знала, куда мне направиться. В усадьбе пустовало много комнат, и дело было только за тем, чтобы не ошибиться в выборе. Самой подходящей мне сразу же показалась комната этажом ниже в дальнем крыле дома, в той старой башне, о которой я рассказывала вначале. Просторная, богато обставленная, эта комната служила парадной спальней, правда, из-за своих необъятных размеров была неуютной и в ней уже давно никто не останавливался, что не мешало миссис Гроуз поддерживать в ней образцовый порядок. Я нередко заглядывала сюда полюбоваться на роскошное убранство и теперь прямиком направилась в нужную сторону. Задержавшись в дверях, я дала глазам привыкнуть к холодному сумраку необитаемого помещения, а затем пересекла комнату и подошла к окну. Почти не дыша, я раздвинула ставни и, приникнув лицом к стеклу, убедилась, что рассчитала все совершенно правильно. Однако значительно важнее было то, что открылось мне за окном. Снаружи было светлее, чем в доме, – лунный свет заливал сад, и в его молочной белизне на лужайке виднелась человеческая фигурка – издали она казалась совсем маленькой. Человек не двигался и как зачарованный смотрел в мою сторону – точнее сказать, взгляд его был устремлен выше, на башню, – там явно находился еще кто-то, невидимый мне. Но в саду моим глазам предстал совсем не тот, кого я с таким нетерпением спешила увидеть. На лужайке – когда я поняла это, земля ушла у меня из-под ног – стоял бедный маленький Майлс.
XI
На следующий день мне удалось поговорить с миссис Гроуз только к вечеру. Необходимость не спускать глаз с моих воспитанников часто лишала меня возможности побыть с нею наедине, тем более что обе мы старались не возбудить своими перешептываниями подозрений – у прислуги и у детей, – будто мы чем-то встревожены или у нас завелись секреты. Что касается сохранения тайны, то тут я могла со спокойной душой положиться на эту простую женщину. Глядя на ее пышущее здоровьем лицо, никому не могло прийти в голову, какие страшные признания она слышала из моих уст. Я знала, что она не подвергает сомнению мои рассказы, и, не будь ее беззаветного доверия, не представляю, что стало бы со мною, – чудовищная ноша раздавила бы меня. Миссис Гроуз, точно величественный монумент, олицетворяла собой счастливое отсутствие воображения, и, несмотря ни на что, наши маленькие подопечные оставались для нее по-прежнему красивыми и добрыми, веселыми и смышлеными детьми, поскольку сама она непосредственно не сталкивалась с теми, кто повергал меня в трепет. Другое дело, если бы обнаружилось, что кто-то побил детей или обидел их, она бы не успокоилась, пока не нашла бы обидчика и не покарала его. А поскольку все обстояло совсем иначе, то когда она, сложив на груди полные белые руки и излучая неколебимое спокойствие, любящим взглядом смотрела на детей, мне так и слышалось, как добрая женщина благодарит Бога за то, что они хотя бы целы и невредимы. Фантазии не тревожили ее трезвый рассудок – он горел тихим ровным пламенем, точно камелек, и судя по всему, поскольку внешне в нашей жизни все оставалось по-прежнему, миссис Гроуз постепенно укреплялась в уверенности, что дети способны сами постоять за себя. Тогда она перенесла свое горячее сочувствие на их несчастную воспитательницу. Это весьма упрощало мое положение: за себя я была спокойна, мое лицо не выдаст тайны, но если бы мне пришлось беспокоиться о выражении лица миссис Гроуз, то не знаю, справилась ли бы я с таким дополнительным бременем.
Однако продолжу. Когда миссис Гроуз по моей настоятельной просьбе пришла ко мне на террасу, день клонился к вечеру, и, хотя послеполуденное солнце щедро дарило свое тепло, уже чувствовалось дыхание приближавшейся осени. Мы сидели рядом на террасе и смотрели, как на некотором отдалении от нас, но так, чтобы мы при желании могли их окликнуть, прогуливались с самым невинным видом дети. Они степенно вышагивали на дальней границе лужайки, и Майлс, обнимая сестру за плечики, умудрялся на ходу читать ей книгу. Миссис Гроуз созерцала детей взглядом, выражавшим бесконечное умиление, и я почти физически ощутила, с каким усилием она заставляет себя посмотреть моими глазами на изнанку этой идиллической картинки. В том, с каким сочувствием она слушала мои страшные откровения, выражалось своего рода признание превосходства, которое давали мне не только положение в доме, но и собственные достоинства. Миссис Гроуз во всем подчинилась мне. Если бы я сварила колдовское зелье и предложила его бедняжке, та не раздумывая подставила бы большую чистую кастрюлю. Мне пришло это в голову, когда я рассказывала о событиях минувшей ночи. Мы как раз дошли до того момента, как я направилась в сад, чтобы привести Майлса домой. Увидев мальчика в столь поздний ночной час почти на том же самом месте, где он сейчас прогуливался, я решила не окликать его, чтобы, не дай бог, не разбудить никого в доме. У меня не было уверенности, хватит ли мне красноречия объяснить даже такой исполненной сочувствия слушательнице вроде миссис Гроуз, насколько поразило меня поистине восхитительное торжество, с каким встретил мальчик мои в конце концов произнесенные упреки, когда мы вернулись в дом. Заметив меня на освещенной луной террасе, Майлс сразу же направился ко мне. Я молча взяла его за руку, и мы вместе пошли по темным переходам, по лестнице, где его так жадно выслеживал Квинт, через холл, где ночами я с трепетом ловила каждый шорох, в его покинутую комнату.
По дороге мы не проронили ни слова, я только спрашивала себя – о, как мне хотелось это у