– Ведь это доказывает, что я ничего не выдумала!
– Да, мисс, поистине так!
Большего нельзя было и желать, но я решила еще раз испытать ее.
– То, что она говорит, и вправду столь ужасно?
Я заметила, что моя наперсница замялась, не зная, как ответить.
– Язык не поворачивается повторить.
– И все про меня?
– Да, про вас, мисс, уж если начистоту. Невероятно, как может юная леди так выражаться. Ума не приложу, где она только набралась…
– Этих ужасных слов, которыми меня обзывает? Зато мне это известно, – рассмеялась я, и смех мой сказал больше любых объяснений.
Моя наперсница еще больше помрачнела.
– Наверное, мне тоже следовало бы знать – ведь кое-что я и раньше слышала! Нет, моих сил не хватит все это вынести, – вздохнула она, но тут же заторопилась, взглянув на туалетный столик, где лежали мои часики. – Заговорились мы с вами.
Однако я задержала ее:
– Если для вас это невыносимо…
– То как я могу оставаться с ней, хотите вы спросить? Только ради того, чтобы увезти ее отсюда. Когда девочка будет далеко, – продолжала миссис Гроуз, – подальше от них…
– Думаете, все изменится? Думаете, она освободится от их власти? – Воспрянув духом, я обняла миссис Гроуз. – Стало быть, несмотря на вчерашнее, вы верите…
– В такие дела? – Одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы убедиться, что все прочие слова тут излишни, так кратко и просто она еще никогда не говорила со мной. – Верю.
О радость! Мы по-прежнему вместе, плечом к плечу: теперь, когда не осталось сомнений в ее преданности, я была готова ко всему, что бы ни случилось. Мне можно опереться в несчастье на того, кто не отказал в помощи с самого начала, едва я обратилась к нему, и если мой друг уверен в моей честности, то за все остальное я ручаюсь. Я больше не удерживала миссис Гроуз, но внезапная мысль привела меня в замешательство.
– Мне лишь сейчас пришло в голову – как можно было забыть столь важное обстоятельство! Письмо хозяину, в котором я бью тревогу, придет в Лондон до вашего приезда.
Я вновь заметила: она что-то скрывает от меня и это ее мучает.
– Ваше письмо не дошло до Лондона. И никогда не дойдет.
– Что с ним случилось?
– Бог знает! Только мистер Майлс…
– Вы хотите сказать, он взял его? – изумилась я.
Миссис Гроуз молчала, явно борясь с собой.
– Дело в том, что вчера, когда я вернулась с мисс Флорой, я заметила, что письма нет там, куда вы его положили. Вечером я спросила у Люка, но тот клялся и божился, что никакого письма в глаза не видел. – Она замолчала, и мы обменялись с ней долгим взглядом. Миссис Гроуз первая прервала молчание, воскликнув почти с торжеством: – Ну, вы поняли?!
– Да, поняла. Письмо, вероятно, взял Майлс. Скорей всего, он прочел его и уничтожил.
– А больше ни о чем не догадываетесь?
Я, грустно улыбаясь, взглянула на нее.
– Похоже, на сей раз вы оказались догадливее меня.
Так оно и было на самом деле, но польщенная моими словами миссис Гроуз покраснела.
– Я поняла, что Майлс натворил в школе. – И она воскликнула со всем своим бесхитростным простодушием, сокрушенно покачав головой: – Он воровал!
Я задумалась, стараясь рассуждать как можно более беспристрастно.
– Что ж, возможно.
Мое спокойствие удивило миссис Гроуз.
– Он крал письма!
Она не могла знать, что спокойствие мое, по правде говоря, напускное, и мне пришлось растолковать ей, почему я не всполошилась.
– Если он так поступал, то, надеюсь, у него были для этого более веские причины, чем на сей раз. Во всяком случае, в письме, которое я вчера положила на столик, он не обнаружит ничего интересного. В нем всего лишь просьба о встрече. Думаю, Майлсу уже стыдно, что ради такого пустяка он совершил столь серьезный проступок, и, несомненно, вчера он хотел во всем мне сознаться.
Похоже, подумала я, все становится ясным, и мы близки к разгадке.
– Уезжайте, уезжайте скорее, – торопила я ее уже у дверей. – Я добьюсь своего. Майлс не устоит, он признается. А коли покается, то и спасен. Если же будет спасен он…
– Тогда и вы спасены? – С этими словами добрая женщина поцеловала меня, и мы расстались. – Я спасу вас и без его помощи! – воскликнула она, уходя.
XXII
После отъезда миссис Гроуз – а я ощутила ее отсутствие с первых же минут – начались мои терзания. Решив остаться вдвоем с Майлсом, я рассчитывала получить определенные преимущества, но вскоре мне стало ясно, что заплатить за это придется полной мерой. Никогда еще не тяготили меня столь тяжелые предчувствия, как в те мгновения, когда я спустилась вниз и увидела, что экипаж с миссис Гроуз и моей младшей воспитанницей выехал за ворота. Отныне, сказала я себе, ты одна противостоишь темным силам, и почти весь оставшийся день, досадуя на свое малодушие, я все же не могла не упрекать себя за столь поспешное решение. Положение мое еще более осложнялось тем, что я впервые почувствовала, как остальных обитателей усадьбы коснулась тень нагрянувшей беды. Все в доме притихли, но я то и дело ловила на себе недоуменные взгляды. Хотя миссис Гроуз увезла Флору под благовидным предлогом, внезапность отъезда не могла не озадачить. На лицах прислуги читались испуг и растерянность. Меня это ужасно нервировало, грозя вовсе выбить из колеи, пока не удалось наконец найти спасительный выход. Короче говоря, я избежала крушения, крепко взявшись за штурвал. В то утро, чтобы совладать с собой, я напустила на себя неприступный и деловой вид, давая тем самым понять, что у меня полно забот и я нисколько не растерялась из-за отъезда моей помощницы. Так прошел час или два, пока я деловито ходила по дому, словно готовилась отразить нападение. Душа у меня изнывала, но перед домочадцами я старательно изображала строгую хозяйку.
Из всех обитателей усадьбы события минувшего дня меньше всего взволновали самого Майлса – так мне казалось до обеда. Блуждая по дому, я нигде даже мельком не увидела его, зато достаточно ясно показала всем, какие изменения произошли в наших отношениях со вчерашнего дня, когда мальчик шутя обвел меня вокруг пальца, настолько одурачил своей игрой на фортепьяно, что Флоре удалось сбежать. После того как его сестру сначала держали под замком, а потом спешно увезли, скрывать это стало уже невозможно. Столь внезапная перемена подтверждалась и тем, что мы изменили своему обыкновению и не занимались утром. Спускаясь вниз, я заглянула в комнату к Майлсу, но там его уже не было. Как мне сказала прислуга, он позавтракал с миссис Гроуз и сестрой в присутствии двух горничных, а затем объявил, что отправляется на прогулку. Тем самым он недвусмысленно обозначил, что мои прежние обязанности по отношению к нему исчерпаны. В чем они отныне, с его позволения, будут заключаться, это еще предстояло выяснить. Но, как ни странно, я вздохнула с облегчением – слава богу, теперь не надо притворяться хотя бы в одном. После того как почти все тайное стало явным, особенно нелепыми казались наши попытки по-прежнему делать вид, будто я еще могу чему-то его научить. Мы и раньше прибегали к молчаливым уловкам, спасая мою репутацию учительницы, и не столько я сама, сколько Майлс старался щадить мое самолюбие, так что мне давно следовало бы попросить его прекратить эту игру и не подлаживаться под меня, скрывая свои истинные способности. Во всяком случае, теперь он добился свободы, и не мне посягать на нее. Вот почему вчера вечером, когда Майлс пришел в классную, он не услышал от меня ни укора, ни намека на случившееся. В тот момент мысли мои были поглощены другими заботами, но я отчетливо поняла, как нелегко мне будет справиться с ними, едва рядом появилось это прелестное существо и я увидела, что ни пятнышка, ни тени не оставили на нем события минувшего дня.
Чтобы показать прислуге, что никаких поблажек не будет, я распорядилась накрыть к обеду в так называемых нижних покоях. И теперь ждала Майлса в парадной зале посреди ее тяжеловесного великолепия, у того самого окна, где несколько месяцев назад впервые услышала от миссис Гроуз признания, отчасти пролившие свет, если это можно было назвать светом, на загадочные происшествия. Я снова – в который уже раз – размышляла о том, что если я не хочу потерять благоразумие, то мне следует, собрав всю свою волю, заставить себя забыть об омерзительной противоестественности того, с чем мне пришлось иметь дело. Чтобы исполнить свое предназначение, я должна довериться «природе» и считать, что, хотя мое чудовищное испытание обрекает меня на необычный и, несомненно, не слишком приятный труд, в конце концов, положа руку на сердце, мне требуется лишь пробудить заложенное в самой человеческой природе стремление к добру. Между тем ни одна задача не требовала такого чувства меры, как эти мои усилия полагаться во всем на природу. Как можно было хотя бы отчасти придать видимость естественности умолчанию о том, что произошло? И как, скажите на милость, можно было заговорить об этом, чтобы тут же не оказаться во власти зловещего мрака?
Однако вскоре ответ пришел сам собой, когда я вдруг поняла, что не должна забывать, какой передо мной необыкновенный ребенок. И снова – как это нередко бывало во время наших уроков – Майлс, сам того не ведая, помог мне выйти из затруднительного положения. Свет для меня забрезжил уже в те минуты, когда вечером мы молча сидели у камина, а сейчас, ярко вспыхнув, указал мне простой путь (и тут сам случай помог нам, бесценный случай). Как я раньше не догадалась прибегнуть к помощи столь удивительного ребенка? Для чего даны ему необычайные способности, если их нельзя обратить на его собственное спасение? И чтобы воздействовать на его разум, не следует ли сначала подобрать ключ к его сердцу? Когда в столовой мы оказались лицом друг к другу, я убедилась, что мне подсказан верный выход. Подали жареную баранину, и я отпустила прислугу. Майлс стоял, засунув руки в карманы и глядя на баранью ногу, явно собираясь пошутить по ее поводу. Но вместо этого я услышала: