ому выводу: мальчик слишком хорош и благороден для гадкого и нечистоплотного школьного мирка, за что и поплатился. Я с негодованием винила во всем толпу, к которой причисляла глупых и злобных школьных директоров, – она никогда не прощает тех, кто выделяется из общего ряда, тех, кому самой природой назначено затмевать других, и потому вечно обрекает их на гонения.
Обоих детей отличала какая-то особая кротость (пожалуй, в этом заключался их единственный недостаток, хотя Майлса никак нельзя было назвать растяпой), она придавала им нечто прямо-таки неземное и напрочь исключала даже самую мысль о возможности наказания. Они походили на тех херувимов из смешной сказки, у которых отсутствовала – естественно, в переносном смысле – та часть тела, по которой их можно было бы шлепать! Особенно это касалось Майлса. Помню, меня преследовало чувство, будто он живет, не помня о прошлом. Даже у самого маленького ребенка есть какое-никакое прошлое, пусть и по-детски нехитрое, но в этом красивом мальчике меня больше всего поражало, что при его впечатлительности он умудрялся всегда оставаться счастливым, словно каждый день начинал жить заново. Ни разу, ни на одно мгновение даже легкая тень не омрачила ясного чела. На мой взгляд, это доказывало, что Майлса не могли исключить из школы за какой-нибудь проступок. Если бы у него были дурные наклонности, он непременно так или иначе выдал бы себя, это не ускользнуло бы от моего внимания и в конце концов я докопалась бы до истины. Но мне не удавалось заметить ровным счетом ничего. Это был сущий ангел во плоти. Майлс никогда не вспоминал о школе, никогда не рассказывал о товарищах или учителях. Со своей стороны, считая всю эту историю отвратительной, я предпочитала не заводить о ней речь. Я жила словно зачарованная и, что самое удивительное, прекрасно понимала это, но сама, по своей воле уступала наваждению, искала в нем забвения от всех тревог, хотя поводов для волнений было предостаточно. Из дома до меня доходили печальные вести, не все там складывалось благополучно. Но разве было что-нибудь на свете важнее моих детей? Так я твердила себе, уединившись в своей комнате, когда меня одолевали мрачные мысли. Прелесть детей ослепляла меня.
Но продолжу рассказ. Однажды в воскресенье погода испортилась, долго лил дождь – нечего было и думать идти в церковь с детьми. Мы уговорились с миссис Гроуз: если после чая прояснится, то вдвоем отправимся к вечерней службе. Дождь действительно прекратился, и можно было собираться – дорога до деревенской церкви через парк и по хорошему проселку заняла бы не более двадцати минут. Я уже спускалась по лестнице в холл, где должна была встретиться с миссис Гроуз, как вспомнила, что забыла перчатки. Они нуждались в небольшой починке, и я занялась ими – возможно, с моей стороны это была излишняя вольность, – пока шло чаепитие. По воскресеньям чай подавали в холодной и торжественной зале для парадных случаев, как мы ее называли, «столовой для больших», обшитой красным деревом и украшенной бронзой. Там я и оставила перчатки и теперь поспешила за ними. Хотя день выдался пасмурный, еще не начало смеркаться, и, открыв дверь, я сразу же увидела перчатки на стуле подле широкого окна. Но в ту же самую секунду взгляд мой упал на человека – он стоял за окном и через стекло заглядывал в комнату. Едва перешагнув порог, я мгновенно узнала его. Сомнений быть не могло: за окном стоял тот самый незнакомец, которого я видела на башне. Он вновь явился мне с той же поразительной четкостью, но на сей раз возник почти что рядом, и от неожиданности у меня перехватило дыхание, а сердце обдало холодом. Как и в первый раз, я видела его только до пояса – хотя комната находилась на первом этаже, окно не доходило до окон террасы, где он стоял. Незнакомец приник лицом к стеклу, и то, что он предстал предо мной так близко, вызвало в памяти с ослепительной отчетливостью нашу первую встречу. Нескольких секунд оказалось достаточно, чтобы понять, что и он успел заметить мое появление и узнать меня, – в этом не было сомнений. Казалось, за эти мгновения прошла целая вечность, и у меня возникло ощущение, будто я знаю этого человека всю жизнь. Однако дальше последовало нечто неожиданное. Незнакомец еще некоторое время стоял, не сводя с меня своих жутких глаз, но потом тяжелый взгляд его начал блуждать по комнате, переходя с предмета на предмет. Страшная догадка пронзила меня: не по мою душу он пришел сюда. Ему нужен кто-то другой.
Мгновенное озарение – никак иначе я не могу назвать эту свою уверенность, разорвавшую путы страха, – возымело на меня неожиданное действие: оно напомнило о долге и придало смелости, а именно ее мне сейчас особенно не хватало, – я буквально окаменела от ужаса. Сила, сильнее страха, вытолкнула меня за дверь, я выбежала из дома, в мгновение ока очутилась на аллее, промчалась вдоль стены и, повернув за угол, вбежала на террасу. Но там уже никого не было – мой гость исчез. Я почувствовала такое облегчение, что едва удержалась на ногах, и все же, оглядываясь по сторонам, подождала, не появится ли он откуда-нибудь. Как долго это продолжалось – не знаю, могу только сказать, что, скорей всего, этот срок нельзя измерить нашими привычными мерками. Должно быть, я потеряла чувство времени, ибо в действительности не могла находиться там так долго, как мне почудилось. Терраса, дом, лужайка и сад за ней были пусты, всюду, куда проникал глаз, была пустота, полная пустота. Поблизости росли кусты и высокие деревья, но, помню, я твердо знала, что за ними никто не прячется. Этот человек или был, или его не было: раз я его не вижу, значит, не было. Я уже хотела вернуться в дом, но, повинуясь невольному влечению, подошла к окну. Что-то подталкивало меня встать туда, где несколько минут назад стоял он. Так я и сделала: прижалась лицом к стеклу и заглянула в комнату. В этот момент в дверях возникла миссис Гроуз, и я смогла увидеть как бы глазами незнакомца то, что незадолго до этого происходило в зале. И все повторилось. Миссис Гроуз мгновенно заметила меня и остановилась как вкопанная. Затем она ахнула и побледнела, а я с удивлением подумала, неужели же мой вид так напугал ее. Она постояла, уставившись на меня, затем опрометью бросилась из комнаты. Можно было не сомневаться, она направилась ко мне и через несколько минут мы встретимся. Я ждала ее, а в голове у меня теснилось множество недоуменных вопросов. Но упомяну только один. Я не могла понять, почему она так испугалась.
V
Однако я недолго терялась в догадках, все прояснилось сразу же, едва миссис Гроуз появилась из-за угла.
– Боже мой, что случилось? – Она тяжело дышала, щеки ее пылали.
Я молча ждала, когда она подойдет поближе.
– Со мной? – Должно быть, выглядела я не лучшим образом. – Неужели это так заметно?
– Да на вас лица нет. Вы белая как полотно.
Я задумалась в нерешительности. Ничто не мешало мне посвятить миссис Гроуз в случившееся. Намерение молчать, дабы не смущать ее душевный покой, более не удерживало меня. Я медлила с ответом не оттого, что берегла свою тайну. Взяв руку миссис Гроуз, я легко сжала ее, словно хотела убедиться, что она здесь, рядом. Как ни странно, но ее робкое удивление придало мне уверенности.
– Вы, конечно, пришли за мной, но я не в силах идти в церковь.
– Да что же случилось?
– Я все вам расскажу. Что, вид у меня был неважный?
– За окном? Ужасный!
– Меня напугали, – сказала я.
Судя по лицу миссис Гроуз, она явно не жаждала пережить такой же испуг, но, как преданная дому прислуга, готова была разделить со мной все, что бы ни случилось. И я решилась:
– Минуту назад вы вошли в комнату и, увидев меня за окном, испугались. Незадолго до этого и меня напугали, только то, что увидела я, было гораздо страшнее.
Она стиснула мою руку:
– Что же вы увидели?
– Весьма странного мужчину. Он заглядывал в окно.
– Какого такого мужчину?
– Понятия не имею.
Миссис Гроуз посмотрела по сторонам, но никого не увидела.
– Ну и где же он?
– Не знаю.
– Вы его прежде видели?
– Да, один раз. На старой башне.
Она с недоумением уставилась на меня.
– По-вашему, это был чужой?
– Вот именно.
– И вы мне ничего не сказали?
– На то были причины. Но теперь, когда вы догадались…
У миссис Гроуз от изумления округлились глаза.
– Догадалась? – простодушно воскликнула она. – Откуда мне-то знать, коли вы понятия не имеете?
– Ни малейшего.
– И кроме как на башне, вы больше нигде не видели его?
– Только что на этом самом месте.
Миссис Гроуз снова посмотрела по сторонам.
– Что он делал на башне?
– Стоял и смотрел на меня.
Она на минуту задумалась.
– Это был джентльмен?
Ответ вырвался у меня сам собой:
– Нет-нет.
Ее изумление росло с каждым мгновением.
– Кто-нибудь из поместья? Или из деревни?
– Нет-нет. Я вам ничего не говорила, но сама проверила и убедилась, что это кто-то посторонний.
Она вздохнула с явным облегчением. Как ни странно, но мои слова ее несколько успокоили, хотя и мало что прояснили.
– Но если не джентльмен?..
– То кто же тогда? Чудовище.
– Чудовище?
– Это… Помилуй Бог, если я знаю, кто это!
Миссис Гроуз еще раз оглянулась вокруг, внимательно всматриваясь в сгущавшийся сумрак, потом, словно что-то вспомнив, решительно обратилась ко мне:
– Нам давно пора в церковь.
– О, я не в состоянии идти!
– Разве там вам не станет лучше?
– Но вряд ли будет лучше им… – Я кивнула в сторону дома.
– Детям?
– Их нельзя оставлять одних.
– Вы боитесь?..
– Да, боюсь его, – твердо ответила я.
И тут на широком лице миссис Гроуз мелькнул отдаленный проблеск какой-то важной догадки, смутно забрезжившей в ее сознании. Догадка возникла независимо от меня, это я знала точно, поскольку сама пребывала в полнейшем неведении. Помню, я мгновенно почувствовала уверенность: если проявить настойчивость, миссис Гроуз сознается, что у нее на уме, – ведь не случайно же она стала выпытывать подробности.