Она почувствовала в моих словах упрек.
– Что говорить, виновата. Но уж если по правде, то я боялась.
– Чего же вы боялись?
– Квинт был на все способен. От этой бестии можно было ждать чего угодно.
Хотя я и не подала виду, но ее слова меня глубоко поразили.
– Больше вас ничего не пугало? А его влияние?..
– Влияние? – встревоженно переспросила она.
– На невинных малюток. Ведь они были на вашем попечении.
– Нет, не на моем! – горько воскликнула миссис Гроуз. – Хозяин во всем доверял Квинту, вот и определил его сюда, тем более что тот вроде бы болел чем-то и ему полезен был деревенский воздух. Квинт тут всем заправлял. Да, – повторила она, – всеми командовал, даже детьми.
– Как, этот мерзавец?! – чуть ли не возопила я. – И вы могли сносить такое?
– Нет, не могла, мне и сейчас страшно об этом вспоминать! – И бедная женщина расплакалась.
Я решила отныне не спускать глаз с детей. Не счесть, сколько раз на следующей неделе мы уединялись с миссис Гроуз и в страшном волнении и тревоге обсуждали все заново. Хотя уже в тот первый воскресный вечер многое было переговорено, позднее, глубокой ночью – думаю, само собой понятно, что мне было не до сна, – у меня возникло ощущение, что миссис Гроуз о чем-то умалчивает. Я не скрыла от нее ничего, но моя наперсница, похоже, была не до конца откровенна. Скорее всего, она не пыталась что-то скрыть, просто каждой из нас было чего бояться. Сегодня, когда я возвращаюсь памятью к тем дням, мне кажется, что еще до того, как в небе поднялось утреннее солнце, я уже постигла зловещий смысл обрушившихся на нас событий, который полностью раскрылся лишь впоследствии, когда разразилась трагедия. И прежде всего я отчетливо представила себе этого страшного человека, каким он был при жизни, – о нем мертвом можно было пока не думать, – представила, что происходило в те долгие месяцы, пока он жил в усадьбе. Черным временам его господства пришел конец, когда ранним зимним утром по дороге в усадьбу работник из деревни наткнулся на окоченевшее тело Питера Квинта. По всей видимости, смерть наступила в результате несчастного случая – на голове покойного темнела кровавая рана. Скорее всего – к такому заключению в конце концов пришло следствие, – Квинт упал и расшиб себе голову, когда поздним вечером в непроглядной тьме возвращался из пивной. По роковой случайности он поскользнулся на крутом обледенелом склоне, куда невесть как забрел в темноте, – у его подножия он так и остался лежать. Скользкий склон, незнакомая дорога, ночная темнота и опьянение – все это вполне правдоподобно объясняло случившееся, – в конце концов так и порешили после дознания и бесконечных пересудов. Но в прошлом этого человека были и гораздо более странные обстоятельства – загадочные поездки, рискованные предприятия, тайные недуги и известные многим пороки – они-то и заставляли задуматься.
Признаюсь, что в растерянности ищу и не нахожу слов, способных правдиво передать то, что творилось в моей душе. Ибо в те дни, как ни дико это звучит, я почти ликовала от сознания, что исполнение долга требовало от меня героических поступков, незаурядного самообладания. Я возомнила, что призвана к служению трудному и благородному. О, как было бы великолепно, если бы стало известно – там, где должны знать! – о моей победе в нелегком бою, где многие другие потерпели бы поражение. Не стану кривить душой, предстоявшее испытание – я и сегодня, оглядываясь на прошлое, удивляюсь своей наивности – рисовалось мне в ту пору ясным и простым. Долг требовал защитить и спасти прелестных осиротевших малюток, чья трогательная беспомощность пронзала преданное сердце острой непреходящей жалостью. Здесь, в усадьбе, мы жили отрезанные от остального мира, и грозящая опасность сближала нас. Кроме гувернантки, никто не мог защитить детей, а у нее – у нее были только они. Короче говоря, возникла необычайная ситуация, и суть ее воплощалась для меня в конкретном и зримом образе: я должна стать щитом и заслонить собою детей. Чем больше увижу я, тем меньше достанется им. Терзаемая мрачными предчувствиями, я стала наблюдать за детьми, скрывая свое волнение, и если бы ожидание затянулось слишком надолго, то я не могла бы поручиться за свой рассудок. Меня спасла быстрая смена событий. Нас захватил вихрь, который принес страшные испытания. Да, испытания с того самого момента, когда я приняла вызов.
Этим моментом стал послеполуденный час, когда мы с малышкой Флорой гуляли в окрестностях усадьбы. Майлс остался дома, ему хотелось дочитать книгу, и он уютно устроился на красных подушках диванчика у окна. Я могла только поощрить столь благоразумное намерение, тем более похвальное для мальчика, которого если и было в чем упрекнуть, так это в излишней непоседливости. Напротив, его сестра с готовностью отозвалась на мое предложение, и мы с полчаса побродили в поисках спасительной тени, ибо солнце стояло высоко и день выдался на редкость жарким. Наблюдая за Флорой, я в который раз изумлялась ее редкому умению, такому же, как у ее брата, – это был их общий счастливый дар, – ненавязчиво держаться рядом. Она не посягала на мой покой, но и не оставляла меня в одиночестве. В детях вообще не было и намека на назойливость, в то же время их нельзя было обвинить в равнодушии к ближнему. По сути, мое попечение сводилось к тому, чтобы наблюдать, как неподражаемо они умели занять сами себя без всякой помощи с моей стороны: казалось, разыгрывался тщательно отрепетированный спектакль, в котором мне отводилась роль восторженного зрителя. Они уводили меня в мир своей фантазии, и за все это время я ни разу не имела случая добавить что-то от себя. Чаще всего мне приходилось изображать какой-нибудь важный для их игры персонаж или предмет, и то лишь благодаря моему положению старшей в доме я получала эту радостную и в высшей степени почетную синекуру. Не могу сказать, в какой ипостаси предстала я на сей раз, помню только, что это было нечто значительное и неподвижное и что Флора была всецело увлечена игрой. Мы расположились с ней на берегу озера, а поскольку недавно приступили к изучению географии, то нарекли его Азовским морем.
Во время наших безмятежных занятий я внезапно почувствовала, что на другом берегу Азовского моря у нас появился внимательный зритель. Самым удивительным было то, как это чувство возникло во мне, – конечно, если не считать поразительной быстроты, с какой оно переросло в полную уверенность. Я сидела с шитьем в руках – порученная мне роль допускала это – на старой каменной скамье лицом к озеру. Неожиданно, без всякого повода у меня появилось отчетливое ощущение присутствия в некотором отдалении от нас кого-то третьего.
Старые раскидистые деревья и густой кустарник создавали приятную тень, но кругом разливалось щедрое сияние жаркого безоблачного дня. Во всем была предельная ясность и четкость, и столь же отчетливо представилось мне, что́ я увижу прямо перед собой за озером, если подниму глаза. В тот момент они были прикованы к работе, которую я постаралась не прерывать, вся сосредоточившись на ней. Даже сейчас ощущаю, каких огромных усилий стоило мне не поднимать голову до тех пор, пока не справлюсь с волнением и не смогу спокойно решить, как вести себя. Перед нами, несомненно, было нечто чуждое – особа, присутствие которой вызвало в моей душе почти яростный протест. Помню, я перебирала в уме все возможные объяснения, стараясь убедить себя, что, скорее всего, это кто-то из местных жителей или посыльный, почтальон, мальчик из деревенской лавки. Однако эти объяснения нисколько не повлияли на мою полную уверенность, что я прекрасно знаю, даже не взглянув на него, кто же такой этот гость и откуда он явился. Естественно, мне хотелось верить, что я заблуждаюсь, но ошибки здесь быть не могло.
Я убедилась в этом, как только поняла, что пробил час и дольше медлить нельзя. Собрав все свое мужество, я заставила себя сначала посмотреть на малышку Флору, которая в этот момент возилась поблизости, не далее чем в десяти ярдах. Сердце мое сжалось от страха, что сейчас она тоже увидит, и, затаив дыхание, я приготовилась услышать ее крик или же недоуменный вопрос, рожденный любопытством или тревогой. Я ждала, однако ничего не происходило. И тут мне показалось – в этом, пожалуй, и заключалось самое страшное, – будто между мной и девочкой возникла прозрачная, но непроницаемая стена. Между тем я заметила, что все это время Флора, увлеченная игрой, держалась спиной к озеру. Она не изменила своего положения, когда я взглянула на нее, уже нисколько не сомневаясь, что за нами наблюдал посторонний. Флора нашла небольшую плоскую дощечку с дыркой посередине, и это навело ее на мысль вставить туда палочку, чтобы получилась лодка с мачтой. Вот эту-то палочку Флора старательно, словно напоказ, пыталась укрепить в дырке. И когда я разгадала смысл ее действий, то почувствовала себя способной выдержать большее. Тогда я подняла взгляд и увидела то, что неминуемо должна была увидеть.
VII
Не знаю, как у меня хватило сил дожить до той минуты, когда нам с миссис Гроуз удалось остаться наедине. Помню, я закричала, бросившись к ней на грудь.
– Они знают! Это ужасно. Знают, знают!
– Помилуйте, что они знают? – Миссис Гроуз обняла меня, но в голосе ее слышалось сомнение.
– Все, что и мы, и даже больше того. Одному Богу известно, что именно они знают! – отстранившись, ответила я, и только в эту минуту смысл происшедшего во всей своей чудовищности дошел до моего сознания. Усилием воли я заставила себя сказать: – Два часа назад в парке Флора видела!
Миссис Гроуз задохнулась, как от удара.
– Малышка сама вам призналась? – простонала она.
– Нет, она не сказала ни слова, и это самое страшное. Она промолчала. Подумать только, восьмилетняя кроха, наша девочка! – Я не находила слов, чтобы выразить весь ужас пережитого мной потрясения.
Миссис Гроуз ошеломленно уставилась на меня.
– Как же вы это узнали?
– Я была там, все произошло у меня на глазах. Будьте уверены, Флора все отлично видела.