– Вы хотите сказать, видела его?
– Нет, ее. – Представляю, какое выражение было в этот момент на моем лице, я поняла это по глазам моей собеседницы. – На сей раз это была женщина, воплощение ужаса и зла. В черном одеянии, бледная и страшная – какое же у нее было лицо, какие страшные глаза! Она возникла за озером. Я сидела на берегу, Флора играла рядом. Мы пробыли там около часа, как вдруг она явилась.
– Откуда же она взялась?
– Откуда они все берутся? Просто явилась и стояла на другом берегу.
– И не приближалась к вам?
– Мне и без того казалось, что она так же близко, как вы сейчас.
К моему удивлению, миссис Гроуз отступила на шаг.
– Вы никогда ее прежде не видели?
– Нет. Но девочка ее знает. И вы ее знаете. – И чтобы дольше не мучить мою наперсницу, я выпалила то, в чем уже не сомневалась: – Это моя покойная предшественница.
– Мисс Джессел?
– Да, она самая. Вы не верите мне? – наступала я на миссис Гроуз.
Пряча от меня глаза, она спросила:
– А вы не ошибаетесь?
Я была настолько взвинчена, что недоверие миссис Гроуз вызвало у меня вспышку досады.
– Спросите Флору, уж она точно знает! – Но я тут же спохватилась: – Нет, ради бога, ничего ей не говорите! Она все равно не скажет правду – она солжет!
Хотя миссис Гроуз и растерялась, у нее невольно вырвалось восклицание:
– Как вы можете так говорить!
– Могу, потому что теперь мне все ясно. Флора постарается, чтобы я ничего не узнала.
– Ей просто не хочется вас волновать.
– Нет-нет – там бездны, бездны! Чем больше я думаю об этом, тем яснее все понимаю и тем больше боюсь. Не знаю, что еще скрыто от меня, чего еще надо бояться!
Миссис Гроуз недоуменно переспросила:
– Боитесь, что она вам опять явится?
– О нет. Теперь это несущественно! Страшно другое – если я не увижу ее, – постаралась объяснить я.
Но моя собеседница продолжала с недоумением смотреть на меня.
– Отчего же?
– Самое страшное, если девочка станет общаться с ней – а сомневаться в этом не приходится, – но я ничего не буду знать.
Уразумев, что такое возможно, миссис Гроуз едва не лишилась чувств, но тут же взяла себя в руки, здравый смысл подсказывал ей, что малейшая слабость могла стоить нам поражения.
– Господи боже мой, нам нельзя терять голову! В конце концов, – попыталась она горько пошутить, – если Флора не жалуется, то как знать, а вдруг ей это нравится?
– Нравится? Такой крошке?!
– Разве это не доказывает ее полную невинность? – решительно возразила моя наперсница.
Я почти готова была согласиться с нею.
– Прекрасно, если это так, хотелось бы верить! Но если вы ошибаетесь, тогда… Господи помилуй, жутко подумать! Ведь эта женщина просто исчадие ада.
Услышав это, миссис Гроуз опустила глаза, но через минуту, вновь взглянув на меня, тихо спросила:
– Как вы это узнали?
– Так вы признаете, что это была она? – воскликнула я.
– Скажите, как вы узнали? – только и повторила в ответ миссис Гроуз.
– Очень просто! Достаточно было увидеть ее! Почувствовать этот взгляд!
– Она сверлила вас злобными глазами?
– Нет – это я бы перенесла. Меня просто не удостаивали внимания. Она не сводила глаз с девочки.
Миссис Гроуз задумалась.
– Не сводила глаз?
– Да, страшных глаз!
Миссис Гроуз посмотрела мне в лицо так, словно ожидала увидеть перед собой покойную гувернантку.
– Вы заметили в них недоброе?
– Господи, если бы только это. Все гораздо хуже.
– Хуже? – Миссис Гроуз была окончательно сбита с толку.
– В ее взгляде горела решимость – о, это невозможно описать! Знаю только, она ни перед чем не остановится, чтобы добиться своего.
Моя собеседница побледнела.
– Добиться своего?
– Она хочет завладеть Флорой.
Услышав это, миссис Гроуз вздрогнула и отошла к окну. Там она остановилась, глядя в сад, а я тем временем договорила:
– И Флора это знает.
Помолчав, миссис Гроуз обернулась ко мне:
– Вы сказали, на женщине было черное платье?
– Да, она была в трауре. Платье бедное, почти нищенское, но сама она удивительно хороша собой. – Судя по всему, мои старания не пропали даром, и миссис Гроуз поверила, что я вовсе не собираюсь морочить ей голову. – Да-да, – продолжала я, – редкая, замечательная красавица. Но порочная в душе.
Миссис Гроуз медленно приблизилась ко мне.
– У мисс Джессел и вправду была порочная душа. – Взяв меня за руку, она крепко стиснула ее, будто просила мужественно выслушать страшную правду. – У них обоих были порочные души.
Мы помолчали, задумавшись. Честно говоря, у меня отлегло от сердца, когда хоть что-то начало проясняться.
– До сей поры вы благородно хранили чужую тайну, и я воздаю должное вашей сдержанности, – сказала я. – Но теперь пришло время рассказать все. – Она не возразила, но и не торопилась с ответом, и потому я продолжала: – Мне нужно знать все. Отчего она умерла? Они были любовниками, не так ли?
– Да.
– Несмотря на разницу…
– И положения, и звания, – с горечью подтвердила она. – Как-никак мисс Джессел была леди.
Я задумалась, вновь представив себе черную фигуру у озера.
– Да, вы правы.
– Квинт ей вовсе не ровня, – продолжала экономка.
Я промолчала, чтобы не затевать разговор о иерархии слуг в доме, но в душе не могла не согласиться с миссис Гроуз: моя предшественница действительно уронила себя, вступив в недостойную связь с покойным камердинером; после всех рассказов о нем мне не составило труда представить себе этого ловкого красавчика, дерзкого, капризного и порочного.
– Квинт был настоящая бестия. – Миссис Гроуз помолчала, подбирая слова. – Я таких никогда прежде не видывала. Он тут вертел как хотел.
– Кем вертел? Мисс Джессел?
– Да всеми ими.
Мне почудилось, что моя наперсница вновь увидела перед собой покойную гувернантку. На какое-то мгновение и я, так же как у озера, ощутила ее близкое присутствие и решительно сказала:
– Может быть, она сама этого хотела!
Выражение лица миссис Гроуз подтвердило, что я не ошиблась в своем предположении. Вздохнув, она заметила:
– Бедняжка дорого за все заплатила!
– Так вам известно, отчего умерла мисс Джессел?
– Нет, ничего я не знаю. Знать никогда не желала и радовалась, что мне ничего не рассказывали. Только благодарила Бога, что прибрал ее!
– Но вы, наверное, догадывались…
– Почему она уехала? Да, если на то пошло. Ей нельзя было дольше оставаться. Это же надо – здесь, в усадьбе, и кто? Гувернантка! Потом я кое-что заподозрила, но об этом даже подумать страшно.
– То, что мне представляется, еще страшнее, – ответила я и тем самым откровенно расписалась перед миссис Гроуз в своем полном поражении.
Мое признание вызвало у нее такой порыв сочувствия, что я, сраженная ее добротой, не выдержала и разрыдалась, как еще недавно под моим натиском разрыдалась сама миссис Гроуз. Она прижала меня к своей материнской груди, а я, задыхаясь от слез, причитала:
– Нет, это выше моих сил! – рыдала я в отчаянии. – Мне не спасти, не защитить их! Все гораздо хуже, чем можно было себе вообразить, они погибли!
VIII
Я сказала миссис Гроуз чистую правду: в этой истории скрывались такие страшные глубины и неожиданные повороты, что я не смела говорить о них вслух. Именно поэтому, когда мы снова уединились, чтобы еще раз все обсудить, то прежде всего решили ни в коем случае не давать волю воображению. Что бы ни случилось, нам нельзя терять здравый смысл, как бы это ни было трудно перед лицом тех загадочных явлений, в реальности которых, казалось, невозможно было усомниться. Поздно вечером, когда в доме все уже спали, мы в который раз беседовали в моей комнате. Миссис Гроуз всей душой поверила мне, не сомневаясь, что я все видела именно так, как рассказывала. Чтобы окончательно убедить ее, мне достаточно было задать один вопрос: если я все «сочинила», то каким непостижимым образом сумела в мельчайших деталях, со всеми приметами описать внешность каждого из являвшихся мне? Ведь я нарисовала столь точные портреты, что она тотчас же узнавала оригинал и называла его по имени. Разумеется, миссис Гроуз хотелось – и кто посмел бы упрекнуть ее! – поскорее предать забвению всю эту историю, и я уверила ее, что забочусь только о том, как найти выход из кошмарного тупика. Я толковала ей, что с каждой новой встречей – а обе мы были уверены в их неизбежности – я буду привыкать к своим гостям, перестану бояться, да и вообще меньше всего меня беспокоила собственная безопасность. Хуже было другое – мне не давали покоя новые подозрения, но к концу дня вызванная ими тревога понемногу утихла.
Выплакавшись на груди миссис Гроуз, я, конечно же, поспешила к своим питомцам. Как это бывало уже не раз, мне пришлось вновь убедиться, что своим очарованием они способны врачевать любые раны. Иными словами, я с радостью вернулась в спасительное общество Флоры и подле нее сразу же почувствовала – для меня это было все равно что царская милость! – как могла она маленькой чуткой ручкой безошибочно нащупать больное место. Малышка спокойно подняла свой ясный взор и тут же укорила меня, заметив, что ее наставница «плакала». Я-то воображала, что стерла все безобразные следы слез, но теперь не жалела о своей небрежности, ибо слова ее легли мне на душу отрадой утешения. Было бы верхом цинизма, заглянув в глубину небесно-голубых детских глаз, предположить, что их неотразимая прелесть не что иное, как изворотливое лукавство не по годам взрослого сердца, и, естественно, поставленная перед такой дилеммой, я предпочитала взять назад все свои обвинения и старалась, насколько могла, унять тревогу. Мне не удалось бы это сделать самой, без помощи детей, ибо – как я вновь и вновь повторяла миссис Гроуз поздними ночными часами – любые доводы теряли смысл, когда звучали их голоса, когда я прижимала их к сердцу и нежные личики касались моей щеки. Но к сожалению, прежде чем раз и навсегда отбросить все подозрения, мне пришлось заново рассказывать, каким чудом днем у озера я, преодолев себя, проявила столь необычайное самообладание. Заново подвергать сомнению очевидное и вспоминать, как пришло озарение, открывшее мне, почему непостижимое общение, свидетельницей которого я нежданно оказалась, было для обеих сторон привычным делом. Вновь, запинаясь, объяснять, почему я так твердо уверена, что Флора видела призрак столь же ясно, как я вижу сейчас миссис Гроуз, и почему малышка так старалась заставить меня усомниться в этом, когда поняла, что я заметила ее гостью. Припомнить все нехитрые уловки, которыми девочка пыталась отвлечь мое внимание, – как она явно засуетилась, стала шуметь, петь, болтать чепуху, приглашая меня подурачиться вместе с нею.