Вообще о правлении
Хотя человек и снабжен даром разума, что должно было всегда его вести на прямой путь, по дорогам добродетели, которые изображены в его сердце, но так как он одаренная разумом тварь, могущая принимать разные впечатления, то сии чуждые вещи такое действие в нем произвели, что нынешний человек не таков уж, каков он от естества сотворен. Воспитание и разные предосуждении его сочинили, и счастлив тот, кто между сего терния может рассмотреть хорошую траву, которая подавлена.
Сие повреждение разума человеческого есть причина, что никакое сообщество, хотя бы малочисленное, не может пребывать без некоторых правил и законов, которые каждого поступок устанавливают, и без одного или многих определенных персон, дабы принуждать оные исполнять и надзирать над исполнением.
Сие сочинило разные роды правления, монархическое, которое от патриаршего правления начало свое имеет; деспотическое иль самовластное, введенное мучителями, а также аристократическое и демократическое, о коих можно мнить, что они произведены неудовольствием вельмож или всего народа правлением сих деспотов.
Все сии правления (кроме самовластного) имеют полезности и пороки: часто монархия переменяется в самовластие иль в ужасное мучительство, аристократия весьма утесняет народ, демократия производит беспорядки и смущения, которые иногда и самого государства погибель приключают.
Можно сказать, что нет ничего совершенного в делах человеческих, но поскольку совершенство нам не дано в удел, то будем, по крайней мере, стараться пороков избежать.
Правление монархическое
Поскольку монархическое правление имеет свое начало от правления патриархов, или отцов фамилий, тут государь – по избранию или по праву рождения он на престол возведен – должен не только себя почитать царем народа, он есть их покровитель, защитник, судья и проч.
В правлении каждого рода, хотя вышняя власть в персоне отца пребывает, однако тот в важных делах спрашивает совету у старейших или мудрейших своих детей, – в монархическом же правлении более важных дел случается, так не необходимо ли государю иметь совет, сочиненный из мудрейших и более знания имеющих в делах людей его народа, которые должны ему представлять то, что может служить к счастью государств, и отсоветовать, сколько возможно, в вещах, предосудительных государству и клонящихся к самовластию.
Итак, я считаю за величайшего и счастливейшего между монархов того, который, почитая себя отцом народа, не старается, отвергая законы, ввести самовластие, не разделять свои интересы с интересами государства, знает великое искусство избирать себе в советники таковых людей, которые сопрягают свое усердие к государю с любовью к отечеству и законам.
Но сколь мало таковых монархов, которые, имея уже вышнюю власть, склоняются честолюбием, разными страстями, а наипаче чудовищем (то есть лестью придворных) достигнуть самовластия!
Столь же мало министров, которые бы по слепой любви к государю, а более для собственной их корысти, не готовы бы были ему в том помогать, или сопротивляться блистанию злата и достоинств!
Так же мало и народов, которые бы не хотели простереть их привилегии чрез уменьшение власти и доходов государя.
Об аристократическом правлении
Аристократическое правление, по моему мнению, установилось через некоторые возмущении, сочиненные главными фамилиями, которые, видя, что монархия начала в самовластие переменяться, выдумали другой род правления, то есть такой, в котором власть вверена некоторому числу людей, отличных их достоинствами и летами.
С первого взгляда нет ничего прекраснее сего правления: тут мудрейшие люди сочиняют Сенат; не по своенравию одного правителя, но по здравому рассуждению разумнейших мужей государства дела течение свое имеют.
Учиненные проекты государем не изменяются, поскольку Сенат бессмертен и непоколебим; тут каждый не ожидает награждений и не страшится наказаний, как только по мере услуг государству. Сии достойные вожди народов, трудясь для пользы отечества, соединяют пользы их родов с пользою республики, которою управляют; законы тут не изменяются для пользы или своенравия одного правителя, поскольку члены Сената производит сему сопротивление; лесть, сие адское чудовище, не имеет власти в таковом правлении.
Вот вкратце изображение, с одной стороны, сего правления, которое бы можно почесть совершенным, если бы люди могли укрощать свои страсти; но сия столь мудрая форма правления, какова она, если ее в тонкости рассмотреть?
Сии столь мудрые люди, сочиняющие Сенат, также бывают заражены честолюбием и собственною к себе любовью; каждый, хотя и равен в Сенате, однако хотел бы властвовать, и чтобы его голос предпочтительно перед другими следовал. Сие рождает происки, партии, ненависть и другое зло, которые не отделены от их страстей.
Хотя дела решаются по большинству голосов, однако большее число не всегда лучшее; бывают и разные споры, в которых каждый хочет отстоять свое мнение. И через препятствия, которые чинит, если что-то против его мнения определится, столь медлит, что часто дела в ничто обращаются.
Предпочитая пользы своих родов интересам государства, стараются учинить вечными в их домах достоинства и богатства, и утесняют народ, который нигде так ни несчастлив, как под аристократическим правлением.
Хотя благие законы не столь легко переменяются для прибытку и честолюбию одного человека, но и вредные также не легко переменяются, поскольку многие члены Сената себе в них пользу обретают.
И если лесть от нижнего к высшему в сем роде правления не обретается, зато другой род лести, дабы кого привлечь на свою сторону, между членов Сената бывает, – а главное, лесть от народа вельможам для приобретения их покровительства.
О демократическом или народном правлении
Те же причины, которые подали случаи переменить монархию в аристократию, то есть мучительство от государей вельможам, были причиною установления народного правления, то есть мучительства от вельмож простому народу.
Демократическое правление с первого взгляда является сходственнейшим с естественным законом; поскольку все были рождены от одного отца, не все ли имеют справедливость требовать сию равность состояний, которая (ныне) является изгнанной из сообществ?
Но, рассматривая с другой стороны, нет ничего непостояннее сего правления; оно снедает свои недра, разделяясь в разные партии, которые разные смуты поджигают, – как корабль на волнующемся море хотя часто искусством кормщика от потопления избегает, но чаще еще и погибает иногда и у самой пристани.
Поскольку, кроме обыкновенного порока медленности, общего всем республикам, никакое государственное таинство скрываться не может, быв сообщаемо всему народу: издержки, весьма нужные и необходимые для государства, бывают не соблюдены для того, что народ не хочет новые наклады на себя наложить; люди справедливого обычая и неприятели лести не только презрены остаются, но и гонение претерпевают; вместо (того) люди лукавые, пронырливые, которые за правило их поступка принимают не добродетель и справедливость, но собственный прибыток, как Сулла, Цезарь, Август, Альцибиад, Периклес и другие, суть почтены и любимы.
Тщетно несправедливо обвиняемый человек, надеясь на свою добродетель и справедливость, мнит избежать казни; довольно ему иметь двух смутных неприятелей, дабы осужденным быть, а преступник не теряет надежды с помощью хорошего ритора, который приятным очарованием своего красноречия умеет разжалобить народ и затмить законы, быть оправданным сим смутным собранием.
Любовь народа непостояннее ненависти: они без всякого зазрения совести казнят того, который за несколько дней перед тем был избавителем отечества почитаем.
О самовластии
Я не знаю, можно ли про справедливости самовластие именем правления именовать, поскольку сие есть мучительство, в котором нет иных законов и иных правил, кроме безумных своенравий деспота.
В самовластном правлении народ является как бы сделанным для государя. И действительно, какие законы могут быть полезны для такого народа? Я уже не упоминаю о дарованиях счастья, но и самую жизнь имеет только до тех пор, пока угодно деспоту дозволить ему оной пользоваться – и навсегда народ лишен величайшего дара природы, то есть вольности.
Возможет ли что ужаснее, как видеть миллионы людей, сравненных со скотами, которые работают лишь для одного человека и для его визиря и фаворита, который, быв рожден в неволе, достиг до милости государя лишь через мерзкую лесть и подлость – и он требует, чтобы другие ему подобное же почтение воздавали и делали для него то же, что он.
Таким образом, под сим правлением народ стонет в неволе, воин старается более угодить, нежели нести свою службу, судья продает правосудие, духовного чина человек вместо наставлений лишь панегирики сочиняет; торговля ослабевает, науки, сии украшения разума, не имея вольности мыслить, бегут от сих мест.
О правах народов под сими разными правлениями
Поскольку ничто более действия не имеет над правами человеческими, как воспитание, и так как воспитание разное по разным родам правления, – постольку под всяким правлением народ имеет особливые нравы, более или менее сходственные с законами государства.
Таким образом, в монархии люди честолюбивы, в аристократии горды и тверды, в демократии смутнолюбивы и увертливы. В самовластном же правлении подлы и низки.
О законах
Дабы сочинить благие законы, надлежит, чтобы тот, кто захочет предписывать законы, не только бы знающ был в древних узаконениях страны, но так же в истории, дабы мог бы предвидеть (через взятые примеры из истории), какие могут следствия произойти.
Надлежит, чтобы он знал главные установления своей страны, дабы в некоторых пунктах их не опровергнуть; имел бы знание сердца человеческого, чтобы проникнуть внутрь и искоренить пороки в самом их начале; надлежит ему знать владычествующую склонность своей нации, дабы предписать жесточайшие наказания за преступления, к которым она более склонности имеет; надлежит, чтобы он некоторым образом последовал предупрежденным мыслям народа во его обычаях, которые древнюю силу законов получили, и которые часто не могут быть переменены, не приключая более вреда, нежели пользы; наконец, надлежит, чтобы законодатель был довольно мудр, дабы мог сносить учиненные ему споры, и мог бы поправиться; довольно милосерд, дабы отпустить малые вины и довольно тверд, чтоб предписать строгие наказания за великие преступления.
Законы должны быть писаны слогом кратким, внятным, и не двояко знаменующим. Но поскольку лукавство сердца человеческого столь велико, что тщетно употреблять все способы к написанию законов без двоякознаменования, неправедные судьи все же найдут что-либо для утверждения их неправосудия. И для сего является мне, что сие бы великой полезности было, есть ли бы высшее судебное место каждой страны ежегодно велело печатать подлинником все дела, которые были в нем решены. Нижние же судебные места, имея перед глазами решения высшего суда, не осмеливались бы от оных отдалиться.
Все законы не могут быть полезны для всякого роду правления; те, которые сочиняют для благополучия народа в монархии, лишь смущение в беспорядок в республике произведут; таким образом, можно обозначить пристойные законы для всякого правления: они милосердны в монархии, мучительны под самовластием и строги в республиках.
О награждениях
Можно вообще сказать о награждениях, что не меньше надлежит умеренности в них давать, как наказывать. Великая скупость в награждениях ослабляет бодрость, а великая щедрость чинит, что великими почитаются всякие заслуги, и сие производит в сердцах корыстолюбие.
Часто государи, для показания их щедрости, или для приобретения любви своих подданных, обильно милости свои разливают; что же от сего происходит?
Награждения, с излишним расточением даваемые, теряют свою цену; бодрость корыстолюбивой становится; люди, оказавшие услуги, вскоре в сластолюбие впадают и мнят, что им всегда должно давать, они никогда и ничем довольны не бывают. Казна государственная истощается, и вместо прибытка, какой бы государство могло получить от исполненных достоинства людей, они ему и тягость становятся.
Достоинства, с излишеством умноженные, блистание свое теряют, так что желая избежать неприятностей, которые могут последовать от скупости в награждениях, в большее и опаснейшее зло впадают, тем более не исцелимое, что привыкши к сему расточительному раздаянию, будут почитать, как бы у них отняли все то, что им не дадут.
О наказаниях
Хотя во всех правлениях законодатели соглашаются наказывать смущающие общества преступления, однако сии в некоторых странах строже наказаны, нежели в других, по мере того, как нация больше или меньше имеет склонность в них впадать.
Также и род правления действие свое производит: так в республиках, где разные партии часто колеблют государство, преступления оскорбления величества не столь строго наказываются; под монархическим правлением милосердие государя иногда некоторое ослабление дает; а самовластие, поскольку оно на страхе основано, содержится мечом и кровью.
Сохрани меня, Боже, похвалить бесчеловечные законы, которые наказывают смертною казнью самые малейшие преступления: поскольку надлежит иметь уважение к человечеству. Но так же я не могу похвалить и неумеренное послабление, которое прощает и дарует жизнь всяким преступникам; отцеубийца, разбойник, смертоубийца, обагренный кровью своих братьев, достоин ли такого милосердия? Или лучше сказать, милосердие к таковому чудовищу не возбуждает ли других в таковые же преступления впадать? И сей самый человек, если простится, опять в них впадет. То учиненное милосердие не злость ли для невинных?
Меч правосудия не меньше нужен для укрощения мздоимства судей, которых я почитаю, как разбойников, тем более опаснейших, что труднее избежать от их рук, и что они разбои и грабительства свои среди градов и в священных местах чинят.