— Я не пьян. У меня похмелье. Это разные вещи, Исмей.
— Удивительно, что ты еще жив, — сказала она.
— И то верно, — согласился Дэниел, поднимаясь по лестнице.
— Захватишь мой палантин? — попросила Исмей, сомневаясь, что он ее слышит.
Все свадьбы похожи одна на другую, думала Исмей. Синий костюм в тонкую полоску сидел на Эй Джее мешком. Неужели нельзя было взять напрокат смокинг? Это же остров Элис, а не побережье Джерси. А невеста во что вырядилась? Платье не иначе как с фестиваля-ярмарки «Ренессанс». Скорее желтое, чем белое, и Амелия в нем похожа на хиппи. Винтажные вещи — это прекрасно, но не с ее типом фигуры. И кого она хочет обмануть этой огромной герберой в прическе? Изображает из себя двадцатилетнюю. А когда улыбается, все десны видно…
«Да что это я, — удивилась Исмей, — откуда во мне столько злобы?» Их счастье вовсе не означает ее несчастья. Или все-таки означает? Что, если в каждый момент времени соотношение во вселенной счастья и несчастья одинаково? Надо быть добрее. У злюк после сорока дурнеет лицо. И потом, Амелия привлекательная женщина, пускай и не такая красивая, как Ник. Достаточно посмотреть, как сияет Майя. Потеряла еще один зубик. А Эй Джей в каком восторге. Чуть не плачет от счастья, везунчик!
Исмей радовалась за Эй Джея, но свадьба стала для нее испытанием. Гости веселились, а она словно еще раз хоронила сестру, не в силах прогнать мысли о собственных многочисленных разочарованиях. Ей сорок четыре. Она замужем за чересчур привлекательным мужчиной, которого больше не любит. За последние двенадцать лет у нее случилось семь выкидышей. Ее гинеколог утверждает, что она вступает в предклимактерический период. Ну и черт с ним.
Исмей отыскала взглядом Майю. Какая симпатичная девчушка, и притом умница. Исмей помахала Майе рукой, но та, погруженная в чтение очередной книги, ее не видела. К удивлению окружающих, Исмей никак не удавалось сдружиться с Майей, хотя та обожала взрослые компании, а Исмей двадцать лет проработала учительницей и знала подход к детям. Двадцать лет. Кошмар. Незаметно для самой себя из молоденькой учительницы, на ноги которой засматриваются все мальчишки, Исмей превратилась в старую миссис Пэриш, руководительницу школьного драмкружка. Над ней подсмеиваются — людям кажется глупым, что она так много сил отдает каждой постановке. Разумеется, молва, как всегда, преувеличивает. Но как долго она еще будет тянуть эту лямку, ставя один посредственный спектакль за другим? Через ее руки прошли сотни детей, но новой Мерил Стрип не вышло ни из кого.
Исмей плотнее запахнула палантин и решила прогуляться. Она миновала пирс, сняла туфли на каблуках и вышла на пустынный пляж. Сентябрь шел к концу, в воздухе пахло осенью. Исмей попыталась вспомнить, как называется книга, героиня которой отправилась поплавать в море, а в итоге покончила с собой.
А ведь это так просто, думала Исмей. Заходишь в воду. Потом плывешь. Заплываешь подальше и не собираешься возвращаться. Вода наполняет легкие. Тебе немного больно, но боль быстро проходит. У тебя больше никогда ничего не будет болеть, и совесть твоя чиста. Никто не станет о тебе тосковать. Может, когда-нибудь твое тело прибьет к берегу. А может, и нет. Дэниел даже не станет ее искать. А если и станет, то не слишком старательно.
Ну, конечно! «Пробуждение» Кейт Шопен. С каким упоением она читала этот роман (это был рассказ?) в семнадцать лет.
Точно так же покончила с собой мать Майи. Исмей в который раз задалась вопросом, читала ли Мэриан Уоллес «Пробуждение». Мысли о Мэриан преследовали ее все эти годы.
Исмей зашла в воду, которая оказалась еще холоднее, чем она думала. Я смогу, сказала себе она. Надо просто идти вперед.
У меня получится.
— Исмей!
Она нехотя обернулась. Ламбиазе. Надоедливый коп, который дружит с Эй Джеем. Он протягивал ей туфли.
— Холодновато для купания?
— Чуть-чуть, — ответила Исмей. — Решила проветрить голову.
Ламбиазе подошел ближе.
— Конечно.
У Исмей зуб на зуб не попадал. Ламбиазе снял пиджак и набросил его ей на плечи.
— Больно, наверное, — сказал Ламбиазе, — смотреть, как место сестры занимает другая женщина.
— Да. Хотя Амелия вроде бы милая.
По лицу Исмей текли слезы, но солнце почти село, и она полагала, что Ламбиазе их не видит.
— Чем плохи свадьбы, — сказал он. — Если ты одинок, на чужой свадьбе чувствуешь это особенно остро.
— Да.
— Мы мало знакомы, и я, наверное, слишком много себе позволяю, но ваш муж идиот. Будь рядом со мной такая красивая и сильная женщина…
— Вы и правда слишком много себе позволяете.
— Простите, — смутился Ламбиазе. — Недостатки воспитания.
Исмей кивнула.
— Я бы не сказала, что вы плохо воспитаны, — сказала она. — Все-таки вы отдали мне пиджак. Спасибо.
— На Элисе осень наступает рано, — сказал Ламбиазе. — Давайте вернемся в дом.
Дэниел сидел у барной стойки «Пекода», прямо под китом, которого по случаю торжества украсили рождественской гирляндой, и вел беседу со свидетельницей Амелии. Джанин — хичкоковская блондинка в очках — поднималась по карьерной лестнице книгоиздательства одновременно с Амелией. Дэниел понятия не имел о том, что Джанин поручили следить, чтобы великий писатель не перебрал лишнего.
На свадьбу Джанин надела желтое платье в полоску, которое ей купила невеста. «Я знаю, что больше ты его никогда не наденешь», — объяснила Амелия.
— Смелый цвет, — сказал Дэниел. — Но вам идет. Вы Джанин, верно?
Она кивнула.
— Джанин, подружка невесты. Можно узнать, чем вы занимаетесь? Или это слишком банально?
— Я редактор, — сказала она.
— Вы умная и сексуальная. И с какой литературой вы работаете?
— Я редактировала детскую книгу о Гарриет Табмен, которой пару лет назад присудили премию Калдекотта.
— Впечатляет, — сказал Дэниел, хотя на самом деле был разочарован. Он подыскивал нового издателя. Продажи его книг заметно снизились, и он полагал, что виновато в этом издательство. Он хотел сам хлопнуть дверью, не дожидаясь, пока его выставят за порог. — Это же наивысшая награда?
— За первое место вручают медаль. А моя книга получила премию.
— Готов держать пари, что вы хороший редактор.
— Откуда такая уверенность?
— Вы честно признались, что ваша книга не победила, а заняла всего лишь второе место.
Джанин бросила взгляд на часы.
— Джанин поглядывает на часы, — сказал Дэниел. — Ей скучно со старым писателем.
Джанин улыбнулась.
— Второе предложение вычеркиваем. Читатель и так догадается. Показывай, а не рассказывай.
— Если наш разговор пойдет в таком русле, мне лучше выпить. — Дэниел сделал знак бармену. — Водки. «Грей гуз», если есть. И капельку содовой. — Он повернулся к Джанин: — А вам?
— Бокал розового.
— «Показывай, а не рассказывай» — это бред сивой кобылы, Джанин, — наставительно произнес Дэниел. — Сид Филд придумал этот девиз для сценаристов, а к художественной прозе он не имеет никакого отношения. Романы как раз-таки рассказывают. По крайней мере, лучшие из них. Не следует превращать роман в пародию на сценарий.
— Я читала вашу книгу, когда училась в школе, — сказала Джанин.
— О, зачем вы об этом вспомнили? Теперь я чувствую себя древней развалиной.
— Это была любимая книга моей мамы.
Дэниел исполнил пантомиму «Выстрел в сердце». К нему подошла Исмей и похлопала его по плечу.
— Я домой, — шепнула она ему на ухо.
Дэниел поплелся за ней к машине.
— Исмей, дай руку.
За руль села она — Дэниел успел-таки набраться. Они жили в самом дорогом квартале города. Из окон каждого дома открывался изумительный вид, но, чтобы до них добраться, приходилось подыматься в гору по извилистой и плохо освещенной дороге со множеством опасных поворотов. Вдоль обочины стояли желтые знаки, призывающие водителей к бдительности.
— Ты слишком быстро повернула на повороте, милая, — сказал Дэниел.
Исмей представилось, как они съезжают с дороги и падают в океан. От этой мысли ей стало хорошо, даже лучше, чем от фантазий о самоубийстве.
Но тут она поняла, что не хочет умирать. Она хочет, чтобы умер Дэниел. Или чтобы он просто исчез. Да, исчез. Пусть живет, только не с ней.
— Я больше не люблю тебя.
— Не говори глупостей, Исмей. У тебя что ни свадьба, то истерика.
— Ты дурной человек, — сказала она.
— Я сложный человек. Возможно, меня нельзя назвать хорошим, но я точно не самый плохой. Наш брак ничем не отличается от миллионов других. Не вижу причин его разрушать.
— Ты стрекоза, а я муравей. И мне надоело быть муравьем.
— Какая-то детская аналогия. Уверен, ты способна на большее.
Исмей съехала на обочину. У нее дрожали руки.
— Ты плохой. Но хуже всего то, что ты делаешь плохой и меня.
— Я тебя не понимаю.
Мимо них с визгом пронеслась машина. Она прошла так близко, что затрясся кузов их внедорожника.
— Разве можно останавливаться в таком месте, Исмей? Если хочешь поругаться, давай доедем до дома и будем ругаться сколько душе угодно.
— Каждый раз, когда я вижу ее с Эй Джеем и Амелией, меня тоска берет. Она должна была быть нашей.
— Что?
— Майя, — сказала Исмей. — Если бы ты поступил порядочно, она была бы нашей. Но ты всегда предпочитаешь плыть по течению. А я тебе потакаю. — Она посмотрела мужу прямо в глаза. — Я знаю, что ты встречался с Мэриан Уоллес.
— Неправда.
— Не ври! Я знаю, что она неслучайно приехала умирать сюда. Я знаю, что она оставила Майю тебе. Но ты не захотел ее взять — то ли из лени, то ли из трусости.
— Если ты думала, что это правда, почему ничего не предприняла? — спросил Дэниел.
— Потому что меня это не касалось! Я была беременна и не считала нужным вытирать тебе сопли.
Еще одна машина проскочила мимо, едва не снеся им боковое зеркало.
— Если бы тебе хватило духу во всем мне сознаться, я бы удочерила ее, Дэниел. Я бы простила тебя и взяла девочку в семью. Я ждала, чтобы ты хоть что-то сказал. Но ты молчал. Я ждала днями, неделями, годами.