В метро я неловко задела зонтом какого-то работягу, смутилась, извинилась. Он в свою очередь улыбнулся, тоже извинился и добавил: «Извините, мэм. Никаких проблем, мэм». Извиняется не только тот, кто доставил случайное неудобство, но и «жертва» — просто для того, чтобы вы не чувствовали себя неловко.
Хотя, конечно, с друзьями, коллегами, знакомыми я бы предпочла большую искренность. И чтобы они мне улыбались с выражением сердечной симпатии только тогда, когда они ее, эту симпатию, действительно сердечно испытывают.
Юмор
В аэропорте имени Дж. Кеннеди, теперь уже на местном терминале, то есть для рейсов внутренних авиалиний, со мной случилась неприятность: я потеряла билет в Чикаго. В большом замешательстве я оглянулась вокруг и совсем скисла: тут не было ни одного уголка, напоминавшего привычную картину аэропорта Шереметьево. Широченные коридоры с веселой рекламой. Яркие картины по стенам. Мягкие кресла в нишах для ожидания. От растерянности я забыла надеть очки. Правда, ношу я их редко, только когда нужно что-то рассмотреть вдали. Но тут эти две с половиной диоптрии сыграли со мной забавную шутку.
Я увидела впереди стойку обслуживания пассажиров, а за ней девушку в форме. Впрочем, и то и другое довольно расплывчато. Крепко прижимая локтем сумочку с документами, я волокла тяжелую дорожную сумку к стойке обслуживания. Подошла, подняла глаза, хотела обратиться к девушке и... так и застыла. Передо мной стояла вовсе и не девушка. Это был молодой человек с франтовато закрученными черными усами и румяными щеками!
Ни сил, ни времени анализировать увиденное у меня не было. Я просто приказала себе не думать. Быстро повернулась и пошла в обратную сторону. Там, как мне показалось, стоял парень. Я потащилась к этой стойке со своей сумочкой под мышкой, тяжелой сумкой и еще более тяжелой думой о пропавшем билете, протянула документы... И увидела, что это вовсе не парень, а настоящий черт. Над его лбом торчали рога, а сзади висел хвост.
...Когда я рассказываю эту историю своим американским студентам, в этом месте обычно кто-то уже догадывается и спрашивает: «Какого числа это было?» — «Тридцать первого октября», — отвечаю. И мы все понимающе хохочем. Однако даже сейчас, когда мы в России знаем о многих американских праздниках, я не уверена, что дата эта известна каждому читателю. А уж десять лет назад о Хеллоуине, этом веселом празднике нечисти, я и слыхом не слыхивала. Но даже если бы и слышала, могла ли я подумать, что в огромном аэропорте имени Дж. Кеннеди, на своих рабочих местах серьезные люди будут обслуживать пассажиров в маскарадных костюмах!
И это вовсе не исключительный эпизод. Американцы стараются веселиться везде, где это только возможно. Костюмированные балы устраиваются не только на Хеллоуин, но и на Рождество, и на Новый год, и в День благодарения. Любой праздник может быть предлогом. Элементы театрализации часто привносятся в самые неожиданные для этого собрания.
На научной конференции в Трайтон-колледже (штат Иллинойс) во время серьезнейшего обсуждения одной сугубо научной проблемы молодой преподаватель вышел на сцену с электробритвой в руке. Включив ее, он не торопясь побрил одну щеку и сказал: «Посмотрите на меня слева, вы видите: я чисто выбрит. Теперь посмотрите справа, я не брит. Так и эта проблема. Все зависит от того, как вы на нее смотрите».
Однако американский юмор довольно сильно отличается от русского и вообще от европейского. Это можно заметить даже по тем программам, которые покупают у американцев российские телеканалы. В подавляющем большинстве шутки ведущих не вызывают у наших зрителей улыбок. Шутки кажутся нам примитивными и грубыми. С большим удивлением, например, увидела я шоу «Чудаки», которое и в Америке-то уже сошло с телеэкранов. Человека сбрасывают в канализационный сток, его рвет прямо в камеру, это показывают крупным планом... Нет, все-таки при всем кризисе юмористического жанра на отечественном ТВ и тенденции к оглуплению зрителя до такого идиотизма мы еще не дошли.
Можно, конечно, решить, что это рассчитано на определенную аудиторию, которой такой физиологический (вернее сказать фекальный) юмор нравится. Но я много раз убеждалась в этой разнице вкусов у нас и у американцев, даже если это люди одного социального уровня.
Вот выдержка из статьи в студенческой многотиражке. Она сделана в форме юмористического диалога, беседуют абстрактные Он и Она. Не важно, о чем статья. Важнее ее лексика. Она: «Я просто описалась, когда услышала то, что ты утверждаешь». Он: «А я три раза пукнул на эти твои слова». В кафетерии, в библиотеке, в университетских коридорах я видела, как читали статью студенты: улыбались, посмеивались. Никого это не смущало.
А вот поздравление с днем рождения, которое я сняла со стены профессорской. Написано оно к сорокалетию преподавательницы Синди Строубер. Оно состоит из двух плакатиков; на каждом по портрету Синди, отретушированному под... Смерть — кости вместо рук, провалившиеся нос, рот и глаза. На одном написано: «С днем рождения, Синди. Не забывай, что я жду тебя за углом». На другом: «Торопитесь поздравить Синди, пока я не добралась до нее».
Сама Синди, моложавая, спортивная, стриженная почти наголо, была явно довольна. Я спросила: «Вам не кажется немного обидным такое поздравление?» Она ответила: «Нет, ведь это же очень остроумно».
Теперь возьмем еще один социальный уровень. В одном маркете двое продавцов обменивались приветствиями: «Здорово, как живешь?» — «Спасибо, хожу в туалет регулярно» (в том смысле, что желудок работает хорошо). Конечно, и у наших ребят этого круга не самые изысканные шутки. Одну из них, довольно распространенную, кстати, я услышала от молодых продавцов в мясном магазине: «Как живешь?» — «Спасибо, регулярно». Тоже, конечно, грубовато. Но все-таки на тему сексуальную, пикантную, а не фекальную.
Ну а что касается любимой шутки — бросаться тортами, норовя попасть прямо в лицо, об этой американской традиции наши зрители знают уже по многим фильмам. Я видела, как смеялись над этими эпизодами вполне солидные американцы. Их это не коробило.
Впрочем, коробит американцев другое. Недавно газета «Уолл-стрит джорнэл» написала: «Вдрызг пьяный герой не сходит с российских экранов. Почему-то у русских это считается смешным». Да и вообще весь наш алкогольный юмор в Америке воспринимают с большим недоумением — над чем же тут смеяться, если человек теряет контроль над своим телом и разумом?
Разумеется, я не забыла о Марке Твене, об О. Генри, о Курте Воннегуте. Разумеется, и сегодня у Лено, Лейтермана, О'Жоннора, известных ведущих юмористических телешоу, есть примеры остроумного юмора, одинаково смешного и для русского, и для американца. Великолепны острые шутки телевизионных звезд, сатириков Рассела Байкера, Майка Ройко. Но я хотела обратить внимание именно на отличия, которые проявляются на уровне массового общения. И отнюдь не для того, чтобы им удивляться или возмущаться. Чужую культуру надо принимать такой, какая она есть. Но «принимать» отнюдь не означает «перенимать».
К сожалению, я с грустью наблюдаю, как наша молодежь заимствует у американцев далеко не самое лучшее. В том числе и глуповатые, грубоватые шутки. Чему, к сожалению, усиленно способствует телевидение. Скажем, сериал о двух подростках-идиотах Бивисе и Баттхеде, который почему-то демонстрировался у нас то на одном канале, то на другом, то на третьем. И зритель-подросток, у которого только начинает формироваться вкус, воспитывается именно на таких образцах дебильного юмора.
Оптимизм
Американцы привыкли смотреть на жизнь with positive, то есть положительно. Сформулировать эту психологическую установку — я бы назвала ее философией оптимизма — можно так: все хорошо, а должно быть еще лучше. Это правильно. А то, что не хорошо — так это исключение, это неправильно и подлежит немедленному исправлению.
У моей подруги Бриджит МакДана, директора Театра музыкальной комедии в Чикаго, случилась беда: муж ушел к другой. Для Бриджит наступили черные дни. Она страдала безмерно, хотя и старалась всячески это скрывать. Однажды, утешая ее, я сказала: «Дорогая, но это все пройдет. Ты же знаешь, жизнь — она в полоску...» — «Как это?» — с неожиданным интересом вынырнула она из своей тоски. Я немного растерялась. Фраза эта была настолько банальна, что я даже не знала, что тут может быть непонятно. «Ну, знаешь, такие полосочки, как у зебры, — светлая и темная, потом опять светлая, а за ней снова темная. Так и жизнь. Если в ней был период света и покоя, то его сменит период неприятностей и печалей. Но зато потом — опять свет. И то и другое естественно». Она помолчала, потом спросила: «Это у русских такая концепция жизни?» — «Да это вроде бы у всех народов». — «Нет, у американцев не так. Мы считаем, что радость — это норма, а горе — патология. Его стыдятся. С ним борются. Стараются быстрее преодолеть и забыть. Неприятности — это как болезнь. Причем болезнь, которой нужно стыдиться».
Спросите любого американца: «How are you?» — как, мол, жизнь? Он обязательно ответит: «fine», «wonderful», «great», то есть прекрасно, замечательно, великолепно. Это, конечно, принятые клише, но они отражают четкую психологическую установку: все хорошо, потому что все должно быть хорошо. Сначала меня это раздражало, отдавало какой-то тотальной хронической фальшью. Но потом я поняла, что это своеобразная защита от неприятностей: не предаваться печали, не погружаться в тоску — в этом, по-видимому, есть некий энергетический импульс. Большой драйв. Он дает силы для сопротивления жизненным невзгодам в самых тяжелых обстоятельствах.
Преподаватель психологии в Вирджиния-колледже, сорокапятилетняя Шерон Коллинз сильно меня удивила. Разговор у нас шел о некоторых социально-психологических особенностях американцев. И она вдруг говорит: «Вообще я считаю, что большинство граждан Америки счастливы». Сама Шерон производила впечатление определенно счастливого человека, но как же можно собственное состояние переносить на всех остальных сограждан? Как можно заявлять, что большинство членов общества, любого общества, счастливы? Не в Эльдорадо же живем. Я уж не говорю о сотнях тысяч бездомных, безработных (многих из них я сама видела на улицах и в приютах). Но куда же подевались обычные житейские несчастья — болезни, одиночество, ссоры детей и родителей, неразделенная любовь?.. Да мало ли неприятностей у любого человека в любой стране. Вот что делает личная удачливость, подумала я: несчастья других просто перестаешь замечать. Я попросила Шерон подробней рассказать о себе.