ертвоприношения происходят круглый год, соответственно ритму полевых работ, праздникам, требованиям хаджа, но также — и в случае каких-либо непредвиденных обстоятельств: неотложных нужд, важных событий и т. д. Таким способом стараются заручиться благоволением и содействием со стороны местных и астральных божеств, духов рангом пониже и ряда мифических личностей. Покойники, следует заметить, исключены из этого мистического круга: «Жертвоприношения во имя умерших вовсе не выражают собой какого-то культа мертвых, но служат всего лишь жестом социального долга живых по отношению к усопшим»{22}. К сожалению, существование подобных же обычаев в последние века до нашей эры и в первые — нашей не подтверждается ни одним из дошедших до нас текстов.
Люди и их верблюды могли обрести место вечного отдохновения, одни вместе с другими, либо внутри одного и того же погребения, либо в погребениях, расположенных в непосредственном соседстве, либо, наконец, в пределах одного и того же кладбища. В первом случае усопший погребался в «колодце», а верблюд — над ним{23}. На животное смотрели как на собственность человека, и, в качестве таковой, оно хоронилось вместе со своим господином, делаясь тем самым одним из предметов погребального набора. Второй случай: могилы верблюдов непосредственно соседствуют с могилами их хозяев. Последний случай: верблюжьи могилы располагаются у подножия могил-пещер вдоль ряда утесов в окрестностях храма Майфа'ан{24}. Погребальный набор здесь, как и в могилах восточного Хадрамаута, состоит в основном из ножей, бритв, кинжалов и головных частей копья — все это пригодно для забоя животных. Вместе с тем тот же арсенал символизирует социальный ранг усопшего. Статус покойного измерялся также и числом верблюдов, сопроводивших хозяина в смерти{25}.
Сменяющие одна другую формы саркофагов отражают действительную эволюцию сравнительно с сабейскими и катабанитскими мавзолеями, а также — социально-политические изменения, пережитые Южной Аравией. Начиная со II века до н. э. кочевые племена арабского происхождения в самом деле чем дальше, тем больше оседают в больших вади. Там они постепенно переходят от кочевничества к оседлости, принося с собой не только иные способы выживания и образы жизни, но и весьма отличные религиозные представления. Их проникновение в Джауф, недвусмысленно удостоверенное многочисленными текстами, протекало, по всей видимости, более интенсивно, чем — в вади Байхан, Марха и Дура. О последнем свидетельствуют не тексты, а изменения в погребальных обычаях. На Высоких Землях пришлые племена играют постоянно возрастающую роль и в конце концов образуют новую конфедерацию, ядром которой служит племя Химьяр. В течение I века Химьяр распространяет, шаг за шагом, свое влияние на Сабу — верный знак ослабления племен, живущих на кромке пустыни. Наконец, вовлечение Южной Аравии в морскую торговлю открывает двери страны перед греко-римскими изделиями, чей стиль довольно быстро перенимается местными художниками и ремесленниками.
Эта новая ситуация и, в первую очередь, появление кочевых племен находят отражение начиная с I века до н. э. в погребальных обрядах. Кочевники не строят новых мавзолеев, но утилизуют старые, не вырубают могил-пещер, но кладут своих покойников в уже вырубленные. Вообще говоря, с прибытием кочевников связывается сооружение стел упрощенного типа — так называемых «стел с глазами». В Джауфе стелы нового типа изготовляются в основном из дерева{26}, в вади же Байхан — из камня. Хайд ибн'Акиль, некрополь Тамны, буквально заполонен этими продолговатыми плитами из известняка с выступающей рамкой, внутри которой высечено два огромных глаза с хорошо обозначенными бровями, слишком вытянутым носом и малюсеньким ртом. Иногда, впрочем, рот и нос исчезают вовсе, а за их счет глаза делаются еще больше. Имена на них — северо-арабские, очень отличные от старых катабанитских{27}. Любопытно то, что ни одна из «стел с глазами» не была обнаружена ни в Шабве, ни в Хадрамауте. Мы уже упоминали захоронения в вади Дура, где погребены военные вожди с их оружием и ценной посудой. Еще один тип могилы представляет собой сооружение из известняковых плит, укрепленных в аллювиальной почве; погребения такого рода довольно широко распространены в вади Дура (в Хувайдаре), в вади Марха (Хаджар Талиб), там, где эти вади граничат с пустыней. И еще — на Высоких Землях, около ад-Дали. Некрополь в ад-Дали (I век до н. э.) предоставил археологам весьма необычный материал — приносимые в дар божеству по обету (ex-voto) части человеческого тела: руки, ноги, ступни, даже женские груди. И все они — или из известняка, или из алебастра. Имеются также стелы в форме человеческих тел или бычьих голов. Самая прекрасная из этой серии статуэтка, так называяемая «дама из ад-Дали», совмещает несколько натянутую позу, характерную для архаичной скульптуры, с ожерельем и кулонами последней, для I века до н. э., моды{28}. Во всех некрополях продолжают выполнять свои функции кладбищенские храмы — в соответствии с очень древней традицией.
Ко времени открытия Южной Аравией греко-римского мира относится распространение стел с узорами и изображением человеческих фигур, заимствованных иногда из погребальных обрядов, иногда не имеющих с ними ничего общего. На них главный персонаж то сидит, то возлежит на парадном ложе в окружении музыкантов, слуг или своих детей. Архитектурный декор демонстрирует теперь колонну с канелюрами (а не пилон и не стояк), чью капитель украшают листья аканта, а не зубчики. Колонна подпирает арку, по которой пущен орнамент в виде виноградных листьев или вязи и т. д. Все эти архитектурные элементы вызывают в памяти сирийские модели, взятые, без сомнения, в качестве образцов, так как именно Южная Сирия двух первых веков нашей эры раскрывает перед Аравией веер новых возможностей в скульптуре и резного декора по камню{29}. Греко-римский Восток не забывает и тех, кто поминает усопших за пышной трапезой: он им предлагает новые образцы столовых приборов и посуды. Именно тогда в моду входят разливательные ложки из бронзы, черпаки из серебра, кастрюли с замысловатыми ручками, чаши для омовения с изображением рук, совки для ладана{30}. Теперь уже нет такого города, в котором местные ремесленники не воспроизводили бы все эти символы престижа по сирийско-греко-римским образцам. С одним только отличием от оригиналов: копии покрывались надписями на южноаравийском языке. Не было и такой метрополии, которая не заводила бы у себя поминальных банкетных залов по греко-римским моделям{31}. Итак, в первые века нашей эры перед миром мертвых раскрывались новые горизонты.
К новым горизонтам
Когда Рим выступил преемником власти Селевкидов в Сирии и Лагидов в Египте, одним из направлений его внешней политики стало установление контроля над путями, уходящими далеко на юг. Потерпев неудачу в своей попытке овладеть страной, производящей благовония, римляне, достигнув берегов Хадрамаута, преуспели в другом дерзостном начинании. Ведь перед этим царством раскрываются широкие горизонты как в Индийском океане за островом Сокотра, так и в Красном море за проливом Баб аль-Мандаб. Государства на кромке пустыни, то есть там, где завязались первые узлы сети древних караванных путей, сразу же почувствовали на себе могучую руку далекого Рима, испытав сокращение своих торговых прибылей. В то же время центр тяжести этих государств стал смещаться в сторону Высоких Земель, а именно к той новой федерации, что вошла в историю под именем Химьяр. Саба, теснимая кочевыми арабами с северо-востока, поворачивается лицом к западным горам, заложив краеугольный камень своей новой столицы — Саны.
Даже в архаичный и классический периоды горы Йемена отнюдь не оставались недосягаемыми для больших цивилизационных потоков. Сабейцы первыми пошли на приступ этих плодородных земель. Колоны, солдаты и чиновники в довольно большом числе обосновывались начиная с VII века до н. э. в районе Саны и к северу от нее, до Хамира. В этой области, принадлежавшей племени Бакиль, культ Альмакаха укоренился настолько глубоко, что храм в Алаве, над Шибамом-Кавкабаном, носил имя подобного ему храма в Ма'рибе: Аввам. Племя Бакиль должно, следовательно, рассматриваться как одно из сабейских племен{1}. Между тем последующие века, лучше известные благодаря многочисленным надписям, становятся свидетелями подъема союзов местных племен. Так, к северу и к северу-востоку от Саны, в Архабе и Нихиме, возникает конфедерация племен Сум'ай. У этого объединения — свои цари, свои учреждения, свое летосчисление по именам эпонимов, свои, наконец, боги — Та'лаб и Наваш. Тем не менее оно, вслед за Бакилем, подпадает под господство сабейцев. Власть Сабы распространяется на уйму мелких племен, вроде Гаймана и Симхана, поселившихся рядом с Саной, не говоря уж о племени Файшан, которому суждено было блестящее будущее. Сабейцы основывают Сану в середине I века до н. э.: что бы ни говорили местные легенды, городу всего две тысячи лет.
Противодействие сабейской экспансии было оказано на юге, в области Замара и Йарима. Там племена горцев тоже объединились в рамках своей конфедерации под главенством местных нотаблей. Объединение это на первых порах было очень рыхлым, а нотабли не прекращали междоусобной борьбы за свое влияние. По неясным пока причинам, среднее и по численности, и, следовательно, по боевой силе племя Химьяр, катабанитское по своему происхождению, стало постепенно продвигаться к вершине межплеменной иерархии. Где оно первоначально обосновалось и каковы источники его вл