ское зелье лишает их мужей потенции[122]. Итак, в Европе кофе считался скорее «мужским» напитком, чем-то вроде клубного знака.
В России XVIII века употребление чая и кофе было делом состоятельных, независимых людей. Возможно, даже слегка бравирующих своей репутацией. Недаром сложилось присловье: «Чай пьют отчаянные». Молодым незамужним девушкам приличнее было пригубить слабоалкогольного сбитня, чем чаю или кофе[123]. Традиции русского чаепития сложились позднее. Употребляя по утрам кофе, Екатерина как бы заявляла права на несвойственное ее полу удовольствие. Подчеркивала, что не только на троне, но и в домашнем быту она может вести себя, как представитель сильной половины человечества.
Табак и табакерки
Другим возбуждающим зельем, которым «баловалась» императрица, был табак. Привычка среди дам нюхать «заморскую отраву» и даже покуривать трубочки распространилась в Европе с легкой руки фаворитки Людовика XIV Марии Анжелики де Фонтанж[124]. Табакерки, как мужские, так и женские, стали постоянным атрибутом костюма XVIII века и порой превращались в настоящие произведения искусства. Маленькие и большие, массивные и легкие, украшенные перламутром, слоновой костью, эмалью и драгоценными камнями, они лежали у Екатерины на столах и подоконниках, чтобы в нужный момент не искать их. Усыпанная бриллиантами золотая коробочка могла быть официальным подарком, а могла содержать намек самого интимного свойства.
Именно такова фарфоровая табакерка, выполненная в 1762 году по заказу Екатерины для Г. Г. Орлова. Она была преподнесена ему в день пожалования графского титула. Снаружи на ее крышке изображен герб Орловых, а на боковых сторонах и на дне сцены соколиной охоты, охоты на зайца и рыбной ловли с участием фаворита. Внутреннюю же часть крышки украшает камерный портрет графа кисти И. А. Чернова. Григорий Григорьевич изображен сидящим вполоборота в свободном синем халате, небрежно схваченном на шее красным шнурком. Он как будто на минуту оторвался от чтения письма, которое у него в руке, и поднял к зрителю открытое приветливое лицо[125]. Не остается сомнений, чью записку держит граф и кому улыбается.
Совсем другого рода табакерку подарила Екатерина княгине Е. Р. Дашковой, своей юной сподвижнице по перевороту. Это была массивная золотая коробка. На одной крышке красовался эмалевый профильный портрет императрицы, на другой — сцена провозглашения ее самодержицей 28 июня 1762 года в обрамлении аллегорических фигур[126].
Позднее Дашкова сама задаривала табакерками гостивших у нее сестер-ирландок Марту и Кэтрин Вильмот. Последняя рассказала забавный случай: «У княгини нет чувства юмора. Она сказала Матти (Марте. — О.Е.), что стыдно не нюхать табака, имея семь или восемь великолепных табакерок, и шутливо спросила меня, какого наказания заслуживает Матти. Мы с Анной Петровной (Исленевой, родственницей Дашковой. — О.Е.) серьезно предложили, чтобы княгиня поступила с носом Матти так же, как с саженцами на аллеях: его следует посадить, ожидая, пока не вырастет роща носов для этих табакерок. Княгиня чуть не заплакала и решила, что мы ничуть не лучше мясников»[127].
Такая универсальная вещица, как табакерка, служила и для скрытой передачи любовных посланий, и для хранения мушек или засахаренных фруктов, коль скоро ее хозяйка не любила табак. Изящное произведение искусства — она могла выражать самые разные идеи, например, семейного единства, как знаменитая золотая «Орловская табакерка» с портретами всех пяти братьев и Е. Н. Орловой, супруги Владимира Григорьевича[128]. Или преданности великому князю Павлу, как золотая табакерка с замком в виде бриллиантовой цветочной гирлянды, украшенная изображением маленького Павла работы французского мастера Бутелье[129].
Эмалевые портреты стоили недешево, а вместе с хорошей табакеркой могли потянуть на кругленькую сумму. В 70-е годы XVIII века самым модным и, следовательно, дорогим петербургским ювелиром был «золотарь» Ж. П. Адор. В его мастерской работало несколько живописцев, которые выполняли «финифтяные» миниатюры, украшали часы, табакерки, медальоны. Цена зависела не только от материалов и художественного уровня изделия, но и от социального статуса покупателя. В 1771 году граф Н. П. Шереметев заплатил за эмалевое изображение для табакерки 50 рублей. Тогда же из Кабинета Екатерины II мастеру Бутелье, жившему у Адора, поступила сумма в 500 рублей за «финифтяной портрет» императрицы.
«Головок» государыни требовалось много, поскольку именно они чаще всего украшали подарочные безделушки. Кроме них, Кабинет часто покупал эмали с Петром I — символом российской государственности. Во время путешествия в Крым в 1787 году императрица показала принцу Шарлю де Линю свою любимую табакерку с изображением Петра, пошутив, что постоянно советуется со своим великим предшественником о делах[130].
Правда же состояла в том, что Екатерина и дня не могла прожить без табака. В годы супружества великий князь Петр Федорович сильно распекал жену за вредную привычку. Но молодая царевна так пристрастилась к зелью, что даже просила приближенных потихоньку угощать ее, во время обеда протягивая под столом табакерку. Впоследствии для Екатерины специально сеяли табак в оранжереях Царского Села. Зная, что многим не нравится этот запах, императрица брала щепотку из табакерки левой рукой, поскольку правую по этикету подавала для поцелуя. Надо ли говорить, что и в случае с табаком Екатерина не отказала себе в «мужском» пристрастии?
Семейство Андерсон
Итак, пока государыня пила кофе или нюхала табак, ее четвероногие любимцы хрустели гренками. Если им нужно было выйти из кабинета, хозяйка сама открывала дверь. Императрица обожала собак и даже позволяла им спать в ногах своей кровати на маленьких тюфячках под атласными одеяльцами. Когда в загородных дворцах Екатерина отправлялась на прогулку, к ней сбегались окрестные барбосы в надежде получить кусок лакомства, которое государыня захватывала с собой.
«Одна из прихотей государыни — собаки, — с некоторым раздражением писал в 1775 году французский дипломат Мари Даниэль де Корберон. — У нее их целая дюжина, причем одна лучше другой. Когда она выходит к обеду, одна из них всегда следует за нею. В столовой стоит кресло, предназначенное для государыни, но в которое она, однако, не садится: его занимает собака. Паж расстилает на кресле носовой платок или прикрывает им от мух нежно любимое животное, и эта обязанность доставляет ему занятие в зависимости от различных фантазий собачки, которая бегает куда и сколько ей угодно. Вчера пропало одно из этих привилегированных животных, и его искали по городу всю ночь. Лакей Кошелов был проворнее остальных и получил за труды сто рублей»[131].
Особенно государыня привязалась к левретке по имени Сир Том Андерсон, подаренной ей английским доктором Томасом Димсдейлом. Последний с 1768 года работал в России по приглашению государыни и положил начало русскому оспопрививанию[132]. От Сира Тома и его «двух жен» — левреток княгини Андерсон и Мими Андерсон — произошло большое потомство, поселившееся в домах у русских вельмож Волконских, Орловых, Нарышкиных, Тюфякиных. Государыня ввела моду на эту породу. В письмах к барону М. Гримму она охотно живописала своих любимцев: «Животные гораздо умнее, чем это обычно предполагают. Доказательство тому Сир Том Андерсон. Видели бы вы, как он гордится собой, когда сопровождает меня на прогулке. Как выбирает из каждого нового выводка своего семейства самых умных и воспитывает их, учит находить полезные и здоровые травки».
Судя по всему, собаки ничуть не мешали утренней работе императрицы. Их общество только забавляло ее. «Лэди Андерсон в свои пять месяцев представляет из себя маленькое чудо… Она уже сейчас рвет все, что находит, всегда бросается и хватает за ноги всех, кто входит в мою комнату; охотится за мухами и птицами… и одна производит больше шуму, чем все ее братья, сестры, тетки, отец, мать, дед и прадед вместе взятые». В другом письме сказано: «Вы меня извините за то, что вся предыдущая страница так плохо написана. Мне чрезвычайно мешает в эту минуту некая молодая прекрасная Земира, которая из всех Томсонов садится ближе всех ко мне и доводит свои претензии до того, что кладет лапы мне на бумагу»[133].
Комнатная собачка — важная деталь куртуазной культуры того времени. Обычно маленьких спутниц прекрасным дамам дарили кавалеры. Болонки, левретки или шпицы хорошо знали воздыхателя, а мужа воспринимали, как чужого, и начинали лаять при его приближении, чем предупреждали неосторожную пару влюбленных[134]. Таков смысл многочисленных пушистых зверьков, запечатленных на портретах рядом с хозяйками. Английский публицист XVIII века Джон Уилкс даже написал эпиграмму под названием «Примерная собака»:
Крадется вор
На графский двор, —
Я очень громко лаю.
Крадется друг через забор, —
Я хвостиком виляю.
Вот почему графиня, граф
И друг их самый верный
За мой для всех удобный нрав
Зовут меня примерной[135].
«Записки» Екатерины II рассказывают примечательную историю из времен ее молодости. В 1756 году великая княгиня была влюблена в польского аристократа Станислава Понятовского и часто принимала его у себя. «После обеда я повела оставшуюся компанию, не очень многочисленную, посмотреть внутренние покои, — вспоминала государыня. — Когда мы пришли в мой кабинет, моя маленькая болонка прибежала к нам навстречу и стала сильно лаять на графа Горна, но когда она увидела графа Понятовского, то я думала, что она сойдет с ума от радости. Так как кабинет мой был очень мал, то, кроме Льва Нарышкина, его невестки и меня, никто этого не заметил, но граф Горн понял, в чем дело, и, когда я проходила через комнаты, чтобы вернуться в зал, граф Горн дернул графа Понятовского за рукав и сказал: „Друг мой, нет ничего более предательского, чем маленькая болонка; первая вещь, которую я делал с любимыми мною женщинами, заключалась в том, что дарил им болонку, и через нее-то я всегда узнавал, пользовался ли у них кто-нибудь большим расположением, чем я. Это правило верно и непреложно. Вы видите, собака чуть не съела меня, тогда как не знала, что делать от радости, когда увидела вас, ибо нет сомнения, что она не в первый раз вас здесь видит“».