ына Михаила Петровича, у Разумовского в Петровском и в Люблине, и в Перове; потом у Юсупова в Архангельском и у Апраксиных в Москве и в Ольгове»[371]. В окрестностях Москвы того времени существовало свыше пятидесяти театров из дворовых людей.
Кэтрин Вильмот описывает праздник, устроенный в честь княгини Дашковой одним из ее соседей, Н. А. Дурасовым: «Если б ты видела роскошный уголок, в котором он живет! Мраморный дворец с колоннадой, опоясывающей первый этаж, за исключением центральной части, которая поднимается высоким куполом и служит банкетным залом. Своды покрыты великолепной росписью — Амуры и Грации, Аполлон и Музы… Вечером все собрались на театральном представлении. Впервые между пьесой и фарсом был балет. Хозяин почтительнейше извинялся за „убожество того, что мы видим“, объясняя это занятостью людей на уборке урожая. На самом деле здание театра было роскошным, а представление очень хорошим. Каждые полчаса публику обносили подносами с фруктами, сладостями, мороженым, лимонадом, чаем и другими напитками; воскуривали благовония»[372].
У самой Дашковой в Троицком тоже был маленький театр. «Играя с удивительным воодушевлением, работники, повара, лакеи, горничные изображают князей, княгинь, пастушков и пастушек, — писала Марта Вильмот. — Довольно забавно, как за ужином вам прислуживает лакей, который только что весь вечер был на сцене пастушком в раззолоченных одеждах»[373]. Подобным любителям было далеко до уровня трупп Юсуповых в Архангельском и Шереметевых в Кускове и Останкине.
Богатейшие семейства могли позволить себе создание целых «увеселительных усадеб», их театры действовали регулярно и были открыты для самой широкой публики, а репертуар подбирался из последних новинок парижской сцены. Для этого хозяева специально поддерживали переписку с иностранными деятелями искусства. Так, Н. П. Шереметев во время юношеского заграничного путешествия познакомился с виолончелистом парижской Гранд-опера Иваром, который впоследствии посылал ему планы новых театров, описания технических приспособлений, составлял инструкции по управлению театральными машинами, сообщал подробности о костюмах и реквизите[374].
В больших театрах, вроде юсуповского и шереметевского, существовали специальные школы, где детей учили не только сценическим искусствам, но и грамоте, иностранным языкам, хорошим манерам. «Более всего казалось мне непостижимым, — писал граф Сегюр, — что стихотворец и музыкант, написавшие оперу, архитектор, построивший театр, живописец, украсивший оный, актеры и актрисы, танцоры и танцовщицы в балете, музыканты, составлявшие оркестр, все принадлежали графу Шереметеву, который тщательно старался о воспитании и обучении их». Французский посол посетил Кусково в свите Екатерины II 30 июня 1787 года, когда для императрицы там была дана опера А. Э. М. Гретри «Самнитские браки».
Впервые ее исполнили двумя годами ранее, и больше она уже не сходила с подмостков. В роли юной воительницы Элианы, разлученной с возлюбленным Парменоном, блистала Прасковья Жемчугова. Ее лирическое сопрано так понравилось августейшей зрительнице, что Екатерина подарила певице бриллиантовый перстень и пожаловала к руке. Такой чести удостаивалась далеко не каждая прима. Этот жест был знаковым — крепостная актриса превращалась в первую звезду русской сцены.
Мы не случайно заканчиваем рассказ о развлечениях русского образованного общества второй половины XVIII века разговором о театре. Театральность пронизывала жизнь дворянства того времени. Отсюда самый пристальный интерес к театру, страсть к любительским постановкам, музыкальным вечерам и живым картинам. Грань между реальностью и игрой подчас становилась очень тонкой. Политик, дипломат, знатная дама обязаны были «уметь себя держать», а значит — играть на публике. Внешняя сторона быта светского общества была заранее расписана, у каждого имелись свои роли, выходить из них считалось неприличным. Мир публичной жизни намеренно выставлялся напоказ. Его страсти и добродетели черпались из литературы, сходили с подмостков в зал и облагораживали обыденность. Все, что не вписывалось в отведенные культурой Просвещения рамки, тщательно пряталось.
Однако имелась сфера, откуда открытость постепенно исчезала. Дом, семья, брачные отношения, потомство на протяжении второй половины XVIII века все больше и больше превращались в частное дело подданных. Становились все менее доступны обозрению и контролю. С подмостков перемещались за кулисы. Именно о них пойдет наш дальнейший рассказ.
Глава четвертаяСемья
Нашему современнику при слове «семья» представляется нечто маленькое, сугубо интимное. Два-три человека, редко больше. В этот крошечный, тесно живущий мирок неохотно допускаются даже близкие родственники, что же говорить о посторонних? Трудно вообразить, что два с лишним столетия назад дело обстояло иначе. Семьи были большими, включали в себя несколько поколений, соединенных под одной крышей патриархального помещичьего дома. Здесь доживали век вдовы, обитали бедные родственники и не вышедшие замуж тетушки — старые девы. Бегала целая орава ребятишек — братьев, сестер и кузин разных степеней. Они дышали заботами о хлопотном, подчас неразделенном хозяйстве, как умели способствовали продвижению по службе мужской половины семейства, интриговали, искали покровительства у сильных земляков, составляли матримониальные планы, ссорились и мирились.
В целом это был беспокойный мир — подвижный, многоголосый, разнохарактерный. Каждый его член зависел от семьи, связанный с ней тысячами неразрывных нитей. Но и семья, в свою очередь, зависела от чинов, удачных браков, царских милостей или просто уживчивого нрава чад и домочадцев. Вот как князь П. А. Вяземский описывал впечатление от клана Оболенских, врезавшееся ему в память с раннего детства:
«Женат князь Оболенский был на княжне Вяземской… В продолжении брачного сожительства имели они двадцать детей. Десять из них умерло в разное время, а десять пережили родителей. Несмотря на совершение двадцати женских подвигов, княгиня была и в старости бодра и крепка, роста высокого, держала себя прямо, и не помню, чтобы она бывала больна. Таковы бывали у нас старосветские помещичьи сложения. Почва не изнурялась и не оскудевала от плодовитой растительности. Безо всякого приготовительного образования была она ума ясного, положительного и твердого. В семействе и хозяйстве княгиня была князь и домоправитель, но без малейшего притязания на это владычество. Оно сложилось само собою к общей выгоде. Она была не только начальницею семейства своего, но и связью его, средоточием, душою, любовью…
Это семейство составляло особый, так сказать, мир Оболенский. Даже в тогдашней патриархальной Москве… отличалось оно от других каким-то благодушным, светлым и резким отпечатком. Налицо было шесть сыновей и четыре дочери. Все они долго жили с матерью и у матери… Небольшие комнаты имели какое-то эластическое свойство: размножение хлебов, помещений, кроватей… Брачные союзы в продолжение времени должны были вносить новые и разнородные стихии в единообразную и густую среду семейства… Но такова была внутренняя сила этого отдельного мира, что и пришлые, чуждые приращения скоро и незаметно сливались, спаивались, сцеплялись, срастались вместе… Не было ни зятей, ни невесток: все были чада одной семьи, все свои, все однородные»[375].
Читая мемуары тех лет, устаешь от разъяснений кто, кому и в каком колене приходился родней, где обитал, чем владел и на ком женился. Крупные кланы успешнее переносили потрясения, связанные с войнами, бунтами или неурожаями, способными повлечь разорение небольших семейств, обладавших имениями только в одной губернии. Они упорнее противостояли изменению внутреннего быта и в течение всего XVIII века сохраняли множество черт допетровской старины. Эти семьи-корабли, непотопляемые галеры с доброй полусотней гребцов, победно проплыли через царствование Екатерины II и вышли на просторы нового, XIX столетия. Там их ожидали страшные испытания. Первое из которых — война 1812 года — было преодолено не без потерь, но с честью. Запаса прочности у патриархальной дворянской семьи хватило еще на полвека.
«Пора тебя женить»
Семья начинается с брака. Брак со сватовства. Два столетия назад дело это было непростым, хлопотным, а подчас и опасным. Шутка ли: уйти в чужой род, где женская половина мигом поставит невестку под каблук? Или, напротив, взять к себе человека незнакомого, еще неизвестно как воспитанного. Какого он роду-племени, какими средствами располагает? Это в первую очередь интересовало старших членов семейства, от которых зависело решение. Взаимные же симпатии и антипатии молодых рассматривались как чувства неосновательные и в расчет брались редко. Никто не гарантировал будущей чете счастья, тут уж как Бог пошлет. Зато родные всячески старались оградить жениха или невесту от возможного обмана.
Многочисленные тетушки, подруги семейства, свахи вызнавали в мельчайших подробностях, каким состоянием обладает кандидат, каков размер приданого, безупречна ли репутация девушки, можно ли надеяться на карьерный рост суженого. Все эти вопросы имели первостепенное значение, ибо в мире чинов ранг супруга и занимаемая им должность обеспечивали право на представление ко двору, определяли длину шлейфа и число слуг на запятках кареты, позволяли есть на серебре или фарфоре, открывали двери великосветских особняков. Легкомысленные влюбленные во все времена предпочитали рай в шалаше, но их многоопытные матушки прекрасно знали, что после летних медовых месяцев наступит осень, которую лучше встречать во дворце в окружении многочисленной челяди.
Посредством браков в союз вступали не столько молодые люди, сколько их семейства. Поэтому поиск «предмета» никогда не пускался на самотек. Его контролировали старшие родственники, вернее родственницы. У отцов и дядьев, занятых службой, обычно не хватало времени подбирать партии. Вспомним знаменитые слова Фамусова из «Горя от ума»: