ищение жены или любимой женщины. Однако кажется маловероятным, что Богдан стал бы включать это обвинение в список, даже если бы все обстояло именно так. Если магнаты и сенаторы насмеялись даже над требованиями вернуть Субботов и возместить убытки – а ведь на эти имения у Богдана была хотя бы королевская грамота, то стал бы он подвергать себя заведомо бесполезному граду насмешек, прося вернуть назад возлюбленную? Ведь несомненны два факта: то, что Елена была замужем за Чаплинским (возможно, действительно после похищения во время наезда на Субботов), и то, что сам Богдан обвенчался с ней только в январе 1649 года. Значит, если они и были вместе до конфликта с Чаплинским, то без официального оформления брака. Так современник событий польский историк В. Коховский, яростно возражая против всех «обид» Хмельницкого, выставлявшихся как повод к восстанию, писал: «То, что у Хмельницкого жену отобрали – это ложь, и безусловно он сам подговорив жену Чаплинского, похитил ее, затем долго во время восстания жил с ней, на ней женился, потом ее убил…»[288].
С другой стороны, мы непосредственно от самого Хмельницкого знаем, что Елена принимала самое активное участие в его судьбе – в момент, когда на Богдана обрушились все его несчастья. В своем письме к Потоцкому Богдан писал, что Чаплинский, «пьяница и безрассудный человек, тяжко обесчестил меня четырехдневным содержанием в тюрьме между заключенными злодеями, и если бы не Чаплинская, добродетельная и милосердная к гибнущим людям Естер[289], помогла мне в той тюремной неволе своими просьбами, и не знаю чтобы стало с моей головой от вражеских науськований Чаплинского»[290]. Этот документ, безусловно, доказывает, что какие-то далеко не равнодушные отношения все-таки объединяли Елену и Богдана еще до восстания. То, что она решилась защищать Богдана от собственного мужа, чья жестокость была хорошо известна, доказывает, что судьба чигиринского сотника была ей не безразлична. С другой стороны, слова Богдана весьма напоминают пылкие выражения влюбленного.
Соперничество за Елену между сотником и старостой, в какой бы форме оно не выражалось, явно имело место. И одним из первых поступков Хмельницкого после одержанных им побед под Желтыми Водами и Корсунем становится его романтический брак с Еленой. Свидетельства о том, что Хмельницкий женился на Елене, имеются еще от лета 1648 г. Так казаки из полка Кривоноса показывали, что Хмельницкий «после свадьбы с женою Чаплицкого он имел намерение идти в Прилуки»[291]. Львовский польский шляхтич С. Кушевич 22 июля 1648 года тоже писал, что Туган Бей стоит с войском в ожидании Хмельницкого «который на этих днях женился на некой Чаплицкой, шляхтянке, которая потеряла мужа в этой нынешней заварухе»[292].
Таким образом, мы можем уточнить, что свадьба имела место примерно в середине июля 1648 г. Под свадьбой здесь имеется в виду, видимо, гражданский обряд, распространенный тогда на Украине[293]. При этом Елена формально оставалась женой Чаплинского, с которым была обвенчана по католическому обряду. Об этом же годом позже, летом 1650 г. (но все равно еще задолго до смерти Елены!) в своем дневнике писал и венецианский посол А. Вимина, бывший в Чигирине и лично встречавшийся как с гетманом, так и с его женой. «В точности не умею сказать, какого взгляда держатся козаки относительно брака, и вынужден думать, что они признают развод или многоженство. Ибо между ними есть много таких, которые бросили своих безобразных и престарелых жен и обзавелись молодыми и красивыми… Гетман дал всем пример… ибо обвенчался с женою польского шляхтича Чаплинского, фаворита Александра Конецпольского, коронного хорунжаго, которые, как говорят, были причиною прошлых смут»[294].
Очень важным доказательством того, что именно соперничество за Елену было одним из поводов к началу восстания, является факт, что Хмельницкий постоянно домогался от польского правительства выдачи Чаплинского[295]. Это продолжалось вплоть до 1650 г.[296], но уже во время Белоцерковских переговоров осени 1651 г. речь об этом не шла. Не упоминал Хмельницкий о Чаплинском и позднее, в 1657 г., когда поляки искали пути примирения с гетманом. Между тем Чаплинский был жив и в 1663 г., участвуя в походе поляков против Левобережной Украины[297]. Так что все-таки именно после смерти Елены выдача Чаплинского перестала быть важной для Богдана. Вероятно, домогаясь от короля головы Чаплинского, гетмана больше всего заботило сделать Елену вдовой по католическому обряду. И прав был польский историк А. Ролле, написав, что после смерти Елены «Чаплинский мог вздохнуть свободно».
Роман Хельницкого явно вызывал неодобрение многих – и далеко не только поляков. От польского комиссара В. Мясковского мы знаем, что их не захотел обвенчать киевский митрополит[298]. Впрочем, хорошо известно, что С. Коссов вообще весьма прохладно относился как к самому Богдану, так и к его восстанию.
Сохранились замечательные подробности венчания Хмельницкого, совершенного Константинопольским патриархом Паисием. «Тут же он обвенчал его (Хмельницкого – Т. Т.) с прелюбодейкою, женой Чаплинского, заочно, так как она была в то время в Чигирине»[299]. Почему бракосочетание состоялось в такой спешке? Вероятно, на нем в первую очередь настоял Паисий, который желал превратить Хмельницкого в лидера православного движения и чей нравственный облик должен был соответствовать этому высокому призванию. Отказ киевского митрополита венчать Богдана и необходимость скорейшего отъезда Паисия в Москву, видимо, не позволяли ждать, пока невеста приедет из Чигирина. Сам факт заочного венчания был весьма распространен среди венценосных особ на Западе[300]. Среди православных вспоминается только заочное обручение Марины Мнишек, хотя, вероятно, греческие иерархи тоже допускали такую форму в исключительных случаях.
Но еще более любопытные события последовали после заочного венчания. Паисий послал Елене «разрешение грехов и акт бракосочетания… Патриарх послал ей вместе с тем подарки: три свечи, которые якобы сами загораются, молоко пресвятой девы и блюдо лимонов. Его посланец, монах, был дурно принят. Сын Хмельницкого Тимош, сущий разбойник, напоив его водкой, спалил ему бороду, а жена Хмельницкого дала ему только 50 талеров»[301]. Это первое свидетельство напряженных отношений старшего сына Хмельницкого Тимоша с новой женой гетмана. Такое странное обхождение православного с греческим монахом можно объяснить только тем, что весть о законном браке Богдана стала неожиданным и весьма неприятным сюрпризом для молодого человека. Факт этот тем более интересен, что именно Тимош стал в дальнейшем виновником гибели Елены.
Источники показывают, что поляки ненавидели Елену и видели в ней изменницу. Именно изменницу, а не жертву. Между тем в те годы немало шляхтянок выходили за казаков, спасая свою жизнь. Видимо, все-таки у поляков были все основания не считать, что Елена пошла на этот шаг по принужению. То, с какой легкостью ее обвенчал Паисий, доказывает то, что она была православной. Такие же теплые отношения с греческими владыками Елена имела и в дальнейшем. Так в ноябре 1650 г. русский посланец А. Суханов описывал обед у Хмельницкого, данный в честь посетившего Чигирин коринфского патриарха: «гетман велел сести всем за столом: по конец стола сел митрополит коринфский, с левой руки у митрополита сидела жена гетманская, в лавке сидел митрополит назаретский (живший в Субботове), а против его сидел гетман в креслах;
подле митрополита сидел в лавке строитель Арсений, а против его в скамье сидел посланец князя Доминика Григорей Заруцкой»[302].
С другой стороны, у поляков действительно имелось гораздо больше оснований ненавидеть ту, что поздние историки обвиняли в «пропольских симпатиях» (прямо как Выговского!), чем сочувствовать ей. Очень яркий пример этого – сообщение поляков А. Буженского и А. Вышинского от марта 1649 г. Капитулировавший на условиях личной безопасности польский гарнизон Кодака, отступая по Украине выслал своих посланцев в Чигирин к наказному гетману Коробке и «госпоже гетманше» (т.е. Елене – как мы видим, после венчания поляки стали признавать в ней если не «Хмельницкую», то по крайней мере «гетманшей») с просьбой о гарантии спокойствия. Таковы были получены, но при вступлении в Чигирин ненависть казаков не удалось сдержать. Они отнимали у поляков «хоругви, мушкеты и барабаны, возы с лошадьми и оружие и всю одежду донага. За малейшее сопротивление избивали до крови не только мужчин, но и женщин и детей…» Елена не только не пыталась остановить проявление мести ненавистному гарнизону, но наоборот, как злобно отмечает поляк, «напившись с попом, подарила ему капелляна кодацкого монастыря, чтобы тот выменял на него своего сына в орде». Кроме того, все возы с награбленной утварью и имуществом офицеров «передали гетманше»[303]. Таким образом, вместо того чтобы помогать польской шляхте, Елена содействует православному священнику в возвращении его сына. А казаки передают ей добычу.
Вообще, вопреки мнению польского биографа А. Ролле, что Елена не играла сколько-нибудь заметной роли при чигиринском дворе и не прилагала никаких усилий «для смягчения казацких нравов», даже дошедшие до нас скупые свидетельства современников опровергают это. Имеется несколько фактов, как Елена вступалась за послов, на которых падал гнев Богдана. Так в июне 1649 г. в Чигирине находился иезуитский монах и польский шпион отец Иероним Ласка – как раз в тот момент, когда Богдан крайне разгневался на польских послов. «Все послы наши взяты к пушкам. Из челяди, которая была при конях, одних убили, других утопили. Моему товарищу пану Залесскому… досталось… булавой от гетмана, а напоследок били его обухами и потащили в посольский постоялый двор». Тогда Ласка, «видя такое отношение к послам, попросил