самую пани о том, чтобы я мог получить какой-либо ответ к в.м.м.п. Она меня предостерегла и просила, чтобы я не подвергал себя опасности, и “вообще, если хочешь невредимым быть, уходи, как можешь”»[304]. История повторилась и в августе 1650 года. По свидетельству польского очевидца, Хмельницкий «пил с Хорошенко (Дорошено? – Т. Т.). Там, напившись, приказал потопить Ляхов. Сама упросила. Чему и сам, протрезвев, радовался»[305]. Таким образом, Елене не было чуждо сострадание и, имея, несомненно, огромное влияние на мужа, она спасла не одну жизнь.
Мирный 1650 г. принес некую идиллию в семейную жизнь гетмана. Мы постоянно видим его в Субботове и Чигирине в компании жены и, казалось, ничто не предвещало надвигавшейся трагедии. Однако в сообщении польского посланца из Чигирина в январе 1651 г. уже проскальзывают некоторые признаки бури. Резко обостряются отношения Богдана с его старшим сыном Тимошем. Мы выше говорили, что Тимош не был рад браку отца с Еленой. В начале 1651 г. (когда из-за ряда внешних причин откладывается свадьба Тимофея с дочерью молдавского господаря Розандой) отношения отца с сыном доходят до крайности. Вот что писал поляк-очевидец: «Тимош, сын Хмельницкого, большой чудак, большой тиран, нестепенный. Отец, желая его укротить, недавно приказал привязать его к пушке и крепко бить, пока тот не поклялся ему, что будет хорошим, степенным, и только тогда приказал отвязать его. Часто Хмельницкий за саблю хватался, так что (Тимош) избегает попадаться ему на глаза»[306]. Вероятно, Елена и ее возраставшее влияние при чигиринском дворе играли не последнюю роль в обострении отношений Хмельницких. Мы, наверно, никогда уже не сможем точно ответить, что толкнуло Тимоша на убийство мачехи – ненависть к Елене, ревность или желание досадить отцу. Однако его роковая роль в жизни чигиринской красавицы безусловна.
Трагедия развернулась в момент, когда Богдан находился в таборе, готовясь к генеральному сражению весенней кампании 1651 г. Точная дата неизвестна – все источники писали об этом событии с некоторым опозданием. Дату приводит только греческий монах Павел, находившийся при Хмельницком. «Мая в 10 день пришла к гетману весть, что не стало жены ево, и о том гетман зело был кручинен. И я ходил к нему о той его кручине розговаривать…»[307].
Самое подробное описание этого события приведено поляком С. Освецимом из окружения короля Яна Казимира. Как он пишет в своем дневнике, об этом «рассказывал нам сам король, весьма потешаясь этим происшествием». Таким образом, к повествованию Освецима нужно относиться с известной осторожностью, ибо он смеялся над трагедией своего врага и не скупился на приукрасы. По его свидетельству, жена Хмельницкого «влюбилась в какого-то часовщика, которого муж ее оставил дома в качестве дворецкого; она вступила с ним в тесную связь и стала вредить мужу, в чем только могла. Долго все это сохранялось в тайне, пока Хмельницкому не понадобилось прибегнуть к своей денежной казне, хранение которой он поручил тому же часовщику. Вынимая из своего хранилища деньги для уплаты татарам, он не досчитался одного бочонка с червонцами; сразу он подумал, что бочонок этот мог взять его сын, отправляясь в поход в Литву; но на вопрос об этом, сын заявил ему в письме, что не только не брал бочонка, но даже и не знал о его существовании; тогда он приказал подвергнуть пытке своего излюбленного казначея и таким образом он вынудил у него признание не только в краже бочонка, но и в незаконной связи с женой. Услышав это признание, Хмельницкий, не долго думая, переменил страстную любовь к жене на гнев, не столько за покражу золота, сколько за измену супружеской верности, и приказал обоих виновных, раздев донага, связать вместе, как они прелюбодействовали, и в таком виде повесить»[308].
От тех же дней начала июня 1651 г. имеются еще два польских источника о смерти Елены. А. Мясковский, также находившийся в лагере, писал в своем письме: «рассказывают и то, что Хмельницкий приказал повесить жену свою Чаплинскую и одного ключника, так как не мог досчитаться бочки таляров и 1000 червонных». Похоже, источником его знаний был тот же Ян Казимир. Но Мясковский, хорошо знавший настроения чигиринского двора, уже добавляет собственный комментарий: «Однако это видно произошло из-за подстрекательства его сына Тимошка»[309].
Свидетельство монаха Павла доказывает, что Хмельницкий не был в Чигирине (или Субботове), когда совершалась казнь. Он был в таборе, а казнь, скорее всего, осуществлял Тимош – его имя в том или ином контексте встречается во всех описаниях гибели Елены. В этом смысле ближе к истине похоже описание И. Ерлича, участника событий, но писавшего свой дневник позже. «В том же году Гетман Запорожский Хмельницкий жену свою приказал повесить, которая самасемь была повешана по приказанию и писанию его к сыну Тимофею с дороги, когда шел с войском против Короля его милости под Берестечко, которая была раньше за Чаплинским»[310]. Это подтверждает и письмо неизвестного поляка из обоза: «Тимофей повесил жену Хмельницкого…»[311]. Таким образом, становится ясно, что Тимош, воспользовавшись отсутствием отца и зная его взрывной характер, обвинил Елену, основываясь на факте хищения золота и показаний дворецкого, данных под пыткой (!). Богдан в порыве гнева и ревности приказал казнить жену, что Тимош и поспешил сделать, хотя всем в его окружении было известно, что обычно наутро гетман отменял подобные распоряжения. В аналогичных случаях за приговоренных, как мы видели выше, часто вступалась та же Елена. На этот раз вступиться за саму «Есфирь» было некому.
Что касается вопроса, насколько верны были обвинения Тимоша – мы этого, вероятно, никогда не узнаем. Учитывая характер Хмельницкого, можно усомниться, что хищение золота могло быть огромным преступлением в его глазах – да и вряд ли избалованной любимице-жене нужно было красть бочонки. С другой стороны – показания под пыткой обвиненного в краже поляка вряд ли можно рассматривать как серьезные обвинения, достойные доверия. Интересно, что в те же дни июня 1651 года бытовала и другая версия. Ее приводят два поляка: ксендз Рожевский и пан Кшицкий, оба находившиеся в лагере под Сокалем. Со слов пленного казака, Хмельницкий приказал свою жену повесить. «По лагерю ходят слухи, что причиной этого были перехваченные письма к ней от Чаплинского о том, чтобы сокровища спрятала, а самого Хмеля отравила…»[312]. Именно эта версия попытки отравления Хмеля почему-то стала наиболее популярной в научно-популярной и художественной литературе. Между тем, как могла Елена пытаться «травить» Богдана в момент, когда тот уехал в поход – и почему она не делала этого на протяжении трех лет их совместной жизни? Почему поляки ехидничали и веселились по поводу ее гибели, вместо того чтобы горевать из-за срыва убийств их злейшего врага Хмельницкого? И как вообще могли сочетаться флирт с «часовщиком» и попытки действовать по указке бывшего и явно нелюбимого мужа Чаплинского в угоду полякам, к которым, как мы видели выше, Елена никакой расположенности не питала?
Итак, воспользовавшись моментом и не пытаясь найти серьезные доказательства, Тимош обвинил ненавистную мачеху, прекрасно зная, как может среагировать на измену его вспыльчивый отец. Он же и поспешил привести приговор в исполнение, пока Богдан не протрезвел и не передумал. Когда гетман узнал, что Елена погибла, он «впал в тоску». Тяжесть утраты была настолько велика, что Хмельницкий постоянно пил на протяжении всего похода вплоть до самой битвы под Берестечко. Польские источники утверждают, что Богдан лежал мертвецки пьяный в момент, когда к казакам прибыл для соединения хан, и что именно этот факт сыграл свою негативную роль в отношении Ислама Гирея к походу вообще и к Хмельникому в частности[313]. В любом случае, гибель женщины, которая стала символом победы, одержанной Хмельницким над поляками, его вдохновительницей – не могла не поразить Богдана, ведь в те времена суеверия были очень сильны в среде казаков. И свою роль в крахе берестечской кампании 1651 г. личная трагедия гетмана, безусловно, сыграла, равно как и в свое время соперничество за чигиринскую красавицу двух еще малоизвестных пожилых людей – Чаплинского и Хмельницкого, стало поводом к национальному восстанию.
Елена так и останется для потомков загадочной красавицей, не только вызывавшей страсть великих людей, но и оказывавшей немалое влияние на ход судьбоносных событий в истории Украины.
Вероятно, не меньшую роль в истории Украины играли личные отношения со своей женой другого гетмана – Петра Дорошенко. Хорошо известен эпизод, относящийся к 1668 г., когда в минуту наивысшего апогея своей власти объединились под его булавой Левобережная и Правобережная Украина. Тогда Дорошенко бросил все, и умчался в Чигирин, получив известие о неверности своей жены Люды. В результате казаки избрали нового Левобережного гетмана – Д. Многогрешного. Украина снова раскололась, и, в конечном счете, Дорошенко потерял власть и на Правобережье.
Но в тот момент Петр думал только об измене жены. «За злодейские ее дела, положил было на нее черное платье», т.е. заставил уйти в монастырь. Однако позже Дорошенко из-за сочувствия к своей малолетней дочери, оказавшейся сиротой, «над нею злодейкою умилосердился, взял ее к себе в жену по прежнему»[314]. В отличие от Б. Хмельницкого, Дорошенко жену не казнил, а простил. Возможно, этому способствовало то, что Люда была дочерью киевского полковника Яненко-Хмельницкого, родственника Б. Хмельницкого. И именно эта родственная связь с великим «батько» рассматривалась большинством казаков как основание для Дорошенко претендовать на гетманскую власть. К тому же, Люда «обещалась, что до смерти живота своего ничего хмелного пить не станет, потому что во хмелю чинитца всякое злодейство»