Погребальный обряд, как важнейший признак различения этносов, изучен археологами в Северной и Восточной Европе очень основательно. В частности, у нас имеются подробные исследования скандинавских археологов по материалам реальных раскопок могил простых людей, викингов и конунгов. В отличие от Руси, на севере Европы действительно был обычай погребать знатных людей в ладье с оружием и богатой утварью (в то время как могилы простых скандинавов были просто нищенскими). Но ни тела, ни ладьи они не сжигали! Описанный Ибн-Фадланом обряд представляет собой смесь скандинавских традиций (ладья, оружие, утварь) со славянским обрядом трупосожжения и жертвоприношений. Переводчик, столь живо объяснивший Ибн-Фадлану смысл трупосожжения как кратчайшего пути проводов героя в загробный мир, излагал концепцию славян, которые не могли себе представить иной способ обеспечить загробную жизнь покойного.
Очевидно, что русы — воины и торговцы на Великом Волжском пути — представляли собой смесь разных этносов, подобно варягам на Балтике, где северный и западный берега занимали скандинавы, а южный и восточный — славяне, балты и финно-угры. Какой этнический элемент здесь преобладал, нетрудно догадаться, раз язык русов был славянским, а славянский обычай трупосожжения постепенно проник в Скандинавию, появившись сначала на ведущих к ней Аландских островах, затем в торговом городе Бирке, куда прибывали воины-купцы с Аустрвегра, и со временем распространившись по Швеции, не вытеснив, впрочем, исконного обряда трупоположения[116].
Помимо характерного именно для славян трупосожжения, на решительное преобладание в среде русов восточнославянской культуры указывает поведение их женщин. Скандинавские дамы даже не думали кончать с собой при смерти мужа. В то же время о славянах еще в VI веке византийский военный трактат «Стратегикон» говорил: «Скромность их женщин превышает всякую человеческую природу, так что большинство их считает смерть своего мужа своей смертью и добровольно удушают себя, не считая пребывание во вдовстве за жизнь». На могиле руса у Ибн-Фадлана дама была именно удушена. Писавший почти в одно время с ним Ибн-Русте тоже говорит о добровольном удушении славянских жен:
«Когда умирает у них кто-либо, труп его сжигают. Женщины же, когда случится у них покойник, царапают себе ножом руки и лица. На другой день после сожжения покойника они идут на место, где это происходило, собирают пепел с того места и кладут его на холм. И по прошествии года после смерти покойника берут они бочонков двадцать, больше или меньше, меда, отправляются на тот холм, где собирается семья покойного, едят там и пьют, а затем расходятся. И если у покойника было три жены и одна из них утверждает, что она особенно любила его, то она приносит к его трупу два столба, их вбивают стоймя в землю, потом кладут третий столб поперек, привязывают посреди этой перекладины веревку, она становится на скамейку и конец (веревки) завязывает вокруг своей шеи. После того как она так сделает, скамью убирают из-под нее, и она остается повисшей, пока не задохнется и не умрет, после чего ее бросают в огонь, где она и сгорает».
Ту же самую картину археологи наблюдают в дружинных курганах, покрывших всю Древнюю Русь в IX–X веках, до Крещения Руси Владимиром Святым и распространения христианского обряда погребения князей, воевод и дружины. В знаменитых Гнездовских курганах женщина, сопровождающая мужа в загробный мир, — обычное дело. И не надо вспоминать о скандинавских фибулах-черепашках: парных застежках женского костюма скандинавки, находки которых вроде бы говорят о поселении на Руси скандинавских женщин. Из сотен курганов они есть всего в двадцати, причем в шестнадцати встречено по одной фибуле (так их носить со скандинавским костюмом было нельзя), а в одном — четыре (явный перебор). То есть скандинавки если на Русь и приезжали, то по-славянски ни на родине, ни на Руси себя не вели и за мужчиной в лучший мир не следовали. В курганы уходили с любимыми славянские девушки, которым мужчины дарили добытое в походах серебро. На Руси женщины аналогично кончали с собой в Тимиревских, Черниговских, Шестовицких и прочих курганных комплексах. Это поведение женщин на Руси служит абсолютно верным признаком разграничения русской и скандинавской культур.
При этом все авторы, начиная с создателя «Стратегикона», подчеркивают добровольность женского самопожертвования — это было отнюдь не убийство рабыни! Но ведь славянская девушка могла влюбиться и в скандинава, резонно скажете вы, особенно в удачливого воина и купца, приносящего шелка и серебро. Да вполне могла, столь же резонно отвечу я, тем более что «чистые» скандинавы в ранних русских дружинах присутствовали и кому-то свою добычу должны были приносить[117]. Только большинства, как думают норманисты, и даже существенной части воинов-купцов они не составляли.
Пример соотношения разных этнических элементов среди русов дают ранние дружинные курганные комплексы. Самый большой из них находится в Гнездове под Смоленском, где на пути «из варяг в греки» во второй половине IX века возник перевалочный пункт воинов-купцов. «Не вызывает сомнения полиэтничность населения, составившего Гнездовские поселения и могильники», — пишет выдающийся археолог В. В. Седов. Доминировали в дружине славяне, прежде всего местные смоленские кривичи, но также представители других союзов племен и переселенцы из Дунайских земель. Кроме них присутствовали балты, не вполне ассимилированные на этих землях славянами. «Отчетливо выделяется и скандинавский этнический элемент. Типично скандинавскими были погребение умершего в ладье, помещение железной гривны с молоточками Тора на остатки погребального костра или в урну с остатками кремации, а также захоронение в убранстве с парой скорлупообразных фибул. Согласно наблюдениям Д. А. Авдусина, среди 950 курганных захоронений, раскопанных в Гнездове, скандинавскими можно считать примерно пятьдесят»[118].
Пять-шесть процентов скандинавов в той среде, которая и формировала Древнерусское государство, — явно маловато для идеи «цивилизования» Руси дикими северными варварами-викингами. При этом «чистые» скандинавы выявляются в основном в курганах второй половины IX века (где их доля несколько выше). В X веке скандинавские археологические маркеры стираются до того, что даже северный обряд захоронения в ладье уже не зависит от племенного происхождения покойного. Он понравился самым знатным воинам и стал их привилегией. Ту же примерно картину археологи обнаружили в Ростовской и Ярославской земле, в курганных комплексах, поселениях и кладах Великого Волжского пути: Тимиревском, Михайловском и Петровском. В них господствовал обряд трупосожжения, похоронены были в основном славяне и культурно смешанные с ними финно-угры. «Несомненен в этих памятниках и скандинавский этнический элемент, — пишет В. В. Седов, — вещи североевропейского происхождения встречены и в курганах, и в культурном слое Тимиревского поселения. Единичные собственно скандинавские захоронения с характерными особенностями похоронного ритуала и набора вещей относятся лишь ко второй половине IX в. В погребениях X в. скандинавские вещи нередки, но норманнские черты обрядности в большинстве случаев оказываются стертыми». Иными словами, скандинавы в русских дружинах присутствовали в небольшом числе и быстро растворялись среди славян.
Аналогичную же картину рисуют археологические памятники южной Руси: курганные комплексы в окрестностях Чернигова, поселение и могильник Шестовицы (ниже Чернигова по реке Десне), а также некрополи Киева, Изборска, Пскова, раскопки Старой Ладоги и других древнерусских городов. Полиэтничное дружинное сословие, согласно этим данным, формировалось прежде всего из всех племен восточных славян и финно-угров, с добавлением западных и южных славян, скандинавов, тюрков, венгров и разнообразных по происхождению воинов Хазарского каганата. Их предметный мир, наличие в котором скандинавских вещей так взбудоражило некогда норманистов, формировался в основном из славянских артефактов, среди которых присутствовали добыча и товары с Балтики, из Германии, Великой Степи, Византии, Средней Азии и даже Дальнего Востока. Кстати, складные весы и гирьки, указывающие на занятие торговлей, присутствуют во множестве могил древних русов, причем 34 процента этих находок — в могилах с оружием[119].
Эти данные отнюдь не означают победу антинорманистов, которые упорно искали, но так и не нашли племя «русь» среди восточных славян. Даже В. В. Седов, предпринявший наиболее серьезное изучение этого вопроса применительно к археологическим культурам при поддержке солидного исследования гидронимов, проведенного видным лингвистом О. Н. Трубачевым[120], убедительных доказательств наличия славянского племени «русь» привести не смог. И свести на нет роль скандинавов, которые, как мы видели, хоть и в небольшом числе, но явно присутствуют в русских дружинах с середины IX века, никому из антинорманистов не удалось.
Ведь тот же красивый похоронный обряд в ладье, который так поразил Ибн-Фадлана, понравился и разноплеменным русским воеводам, в X веке «зарезервировавшим» его для себя. А княгиня Ольга реализовала скандинавский обряд в чистом виде, закопав «живых покойников» в неповрежденной ладье. Балтийские морские разбойники, безусловно, внесли заметный вклад в формирование культуры полиэтничного воинского сословия, даже стимулировали его появление. Недаром Никон Великий написал, что вся история появления Древнерусского государства началась с изгнания разбойников-варягов за море. Которое завершилось тем, что часть их вновь призвали на Русь, чтобы те служили ей.
Нам с вами спор сторон, равно отрицающих исторические факты в пользу одной надуманной концепции, интересен с трех точек зрения. Во-первых, полезно знать, откуда и на каком основании растут «уши» различных исторических мифов. Во-вторых, важно понимать, чем научное исследование истории отличается от «партийного». Наконец, в пылу споров сторонники антагонистических концепций обнаружили много полезного для развития науки, предоставив делать верные выводы тем, кто в споре не участвует. Это не может не вызвать сердечной благодарности — не только моей, но и вашей, поскольку оригинальные научные выводы делаются на ваших глазах.