Итак, о появлении посольства русов во главе с самой княгиней император, вероятнее всего, заранее знал. Но как он мог к нему относиться? Как раз недавно, в 948–952 годах, он (во главе группы ученых, разумеется) составил для своего подросшего сына Романа конфиденциальный трактат «Об управлении империей», включив в него основное, что император должен знать о своем государстве и, особенно, о его соседях[160]. Как и его предшественники, Константин был убежден, что ромейский император подобен Христу среди апостолов, что его империя — «мировой корабль», а Константинополь — столица городов и всего мира. Благо — то, что делается на пользу империи. Вне державы ромеев существуют только «варвары», которые в идеале должны служить интересам империи. Их надо держать в узде силой золота, оружия, обмана и в особенности стравливая их между собой.
На севере от ромейской границы главным союзником Константин в начале 950-х годов видел не Русь, с которой договорился его неудачливый предшественник на троне, а печенегов — «пачинакитов», поселившихся незадолго до того в южнорусских степях и кочевавших между Доном и Дунаем. Этих «друзей», как изволил выразиться император, удобно использовать как военную силу против росов, венгров, хазар и болгар. В случае разрыва союза с печенегами против них следовало использовать венгров или узов (тюркоязычный народ, выдвинувшийся из Приуралья и бассейна Сырдарьи в Восточную Европу, вытеснив в южно-русские степи печенегов). Это было общим принципом византийской политики. Например, против хазар Константин предлагал при необходимости использовать узов, алан и черных булгар.
Буквально во второй главе трактата император отметил: росы настолько зависят от их отношений с печенегами, что специально об отношениях с росами можно не беспокоиться. Печенеги, заявил он, «стали соседними и сопредельными также росам, и частенько, когда у них нет мира друг с другом, они грабят Росию, наносят ей значительный вред и причиняют ущерб. [Знай], что и росы озабочены тем, чтобы иметь мир с печенегами. Ведь они покупают у них коров, коней, овец и от этого живут легче и сытнее… Но и против удаленных от их пределов врагов росы вообще отправляться не могут, если не находятся в мире с печенегами, так как печенеги имеют возможность — в то время, когда росы удалятся от своих, — напав, всё у них уничтожить и разорить. Поэтому росы всегда питают особую заботу, чтобы не понести от них вреда — ибо силен этот народ — привлекать их к союзу и получать от них помощь, так чтобы от их вражды избавляться и помощью пользоваться. [Знай], что и у царственного сего града ромеев, если росы не находятся в мире с печенегами, они появиться не могут, ни ради войны, ни ради торговли, ибо, когда росы с ладьями приходят к речным порогам (на Днепре. — А.Б.) и не могут миновать их иначе, чем вытащив свои ладьи из реки и переправив, неся на плечах, нападают тогда на них люди этого народа печенегов и легко — не могут же росы двум трудам противостоять — побеждают и устраивают резню».
В четвертой главе император подчеркивает, что «пока василевс ромеев находится в мире с печенегами, ни росы, ни турки (венгры. — А.Б.) не могут нападать на державу ромеев по закону войны, а также не могут требовать у ромеев за мир великих и чрезмерных денег и вещей, опасаясь, что василевс употребит силу этого народа против них, когда они выступят на ромеев. Печенеги, связанные дружбой с василевсом и побуждаемые его грамотами и дарами, могут легко нападать на землю росов и турок, уводить в рабство их жен и детей и разорять их землю».
Иными словами, стратегически Русь была Константину Багрянородному неинтересна. С экономической точки зрения она представляла ценность как источник сырья и рабов. Но политической организации, с которой можно было бы иметь дело, император у росов не видел. Посвятив девятую главу «росам, которые отправляются с ладьями (в трактате всюду «моноксидами» — однодеревками. — А.Б.) из Росии в Константинополь», басилевс отметил, «что приходящие из внешней Росии в Константинополь ладьи являются одни из Новгорода, в котором сидел Сфендослав, сын Ингора, архонта Росии[161], а другие из крепости Смоленска[162], из Любеча, Чернигова и из Вышеграда. Итак, все они спускаются рекою Днепр и сходятся в крепости Киев», около которой оснащаются для похода. «И в июне месяце, двигаясь по реке Днепр, они спускаются к Витичеву, который является крепостью-союзником росов, и, собравшись там в течение двух-трех дней, пока соединятся все ладьи, тогда отправляются в путь и спускаются по названной реке Днепр». Далее император описывает днепровские пороги и волоки вокруг них, подчеркивая, что это удобное место для нападений печенегов на роских купцов. Затем он тщательно прослеживает торговый путь росов вдоль западного берега Черного моря от устья Днепра до Болгарии и границы империи, «где завершается их мучительное и страшное, невыносимое и тяжкое плавание».
Неясно, кто или какие соображения побудили императора чрезвычайно настойчиво проводить в трактате мысль о том, что росы и славяне — совершенно разные народы, имеющие разный язык. Никакой государственной организации он у всех этих варваров не видел, кроме того, что племена славян являются «пактиатами» росов (союзниками по договору), снабжающими их заготовками для ладей и кормящими во время зимних полюдий:
«Зимний же и суровый образ жизни тех самых росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киева и отправляются в полюдия, что именуется "кружением", а именно — в Славинии древлян, дреговичей, кривичей, северян и прочих славян, которые являются союзниками росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киев. Потом так же, как было рассказано, взяв свои ладьи, они оснащают [их] и отправляются в Романию».
Как видим, Константин, с которым княгиня Ольга приехала вести переговоры, о проведенной ею на Руси государственной реформе не знал. Не ведал он до посольства Ольги даже имени великой княгини, полагая, что княжит на Руси еще кто-то, например, сын Игоря Святослав (о его «сидении» в Новгороде сказано в прошедшем времени). А впрочем, этих вождей-«архонтов» там всегда было много…
Соответственно этому «никакому» статусу, Ольгу и приехавших с нею послов от ее сына, родственников, других князей и городов могли принять в Царьграде только в рамках договора 944 года. То есть выдать небольшое посольское содержание и корм, устроить бесплатную баню, организовать для групп не более 50 человек экскурсии по Константинополю, помочь продать привезенный товар и купить византийские изделия (с положенными ограничениями). Разумеется, уполномоченные русские послы во главе с Ольгой могли обсудить и продлить (в письменном виде) старый договор с императором Романом, отказавшись еще от каких-то привилегий. Постепенное ущемление прав партнеров было старой традицией византийской дипломатии.
Чтобы утвердить свой статус единовластной правительницы независимой державы, которая перед августейшими особами может не падать ниц, а лишь кивать императрице ромеев, садясь с нею за один стол, Ольга должна была победить сверхмощную по тем временам бюрократию. И в корне изменить представление о Руси у самого императора. Вот уж действительно, легче поверить дружинной байке, что русская княгиня сразила императора наповал своей красотой! А что, императору было лишь 52, Ольге около тридцати, почему бы ученому бюрократу не сойти с ума от нашей красавицы?! К сожалению, эту патриотичную версию невозможно принять.
Император не мог звать Ольгу замуж — она прекрасно знала, что он женат. А если бы сделал это фигурально, предлагая пурпурную постель, то не сажал бы княгиню за стол со своей женой, снохой и пятью дочерьми. Тем более что прием со всей семьей он дал только Ольге — такого не было в дипломатической практике… Конечно, сын его все равно через пару лет отравил. Но при глубине знаний ромеев о ядах, Константин, совершив такую глупость, и двух дней бы не прожил…
«Игемон и архонтисса росов»
О методах, которые употребила княгиня Ольга, мы можем только догадываться. Очевидно, что ее посольство началось с прибытия в Царьград и предложения посольских даров чиновникам логофета дрома (он ведал почтой и внешними сношениями). Речь идет не о взятках (которые, естественно, были), а о дипломатических дарах очень большого масштаба. Объединив Русь и наладив сбор налогов, великая княгиня могла накопить за 12–13 лет весьма существенный дар, сразу поставивший ее в особое, отличное от прежних русских послов положение.
Дело в том, что дипломатические дары непременно требовали равноценного ответного дара. Эта византийская традиция впоследствии приводила в Европе к диким казусам: взвесив присланную посуду из серебра, получившая дар сторона заказывала ровно такую же по суммарному весу посуду и при нехватке металла… переливала в нее полученные дары. Византии, чеканившей собственную золотую и серебряную монету, всегда было чем платить. Но очень крупная, далеко выходящая за рамки обычного сумма требовала бюрократического согласования и утверждения на самом верху.
Это был вопрос решаемый. Однако Ольга должна была, в свою очередь, согласиться на определенный уровень посольского приема, изучив его протокол, чтобы чинно вести себя согласно правилам. Без официального приема у императора посольство считалось «как бы не бывшим», даже если все вопросы переговоров согласовывались на уровне чиновников. Здесь-то во всей истории европейской дипломатии коса и налетала на камень. Протокол приема отражал статус держав относительно друг друга и остального мира. Даже в XVII веке на отказ Короля-Солнце встать и снять шляпу при звуке имени царя русское посольство отвечало отказом прийти на прием и даже взять ответные дары — оскорбление для короля немыслимое! Хотя и ответное.