Легенда эта, строго оформленная как летописная запись, столь же достоверна, как и описанный в «Повести» поход Вещего Олега на Царьград с хождением посуху под парусами и прибиванием княжеского щита на врата столицы ромеев. Автор «Повести» представлял себе реальные трудности набега на Царьград по рассказу его знакомого, командира ополчения киевских мужей (тысяцкого) Яна Вышатича о приключениях его отца. Вышата был сыном новгородского посадника Остромира. Тогда, в середине XI века, посадник вовсе не был первым лицом Новгородской республики, которой еще не существовало, но доверенным управителем князя Киевского. Ярослав Мудрый послал Вышату Остромировича со своим сыном Владимиром на большой грабеж. В 1043 году их ладьи вышли в Черное море и миновали уже устье Дуная. Но «началась буря сильная, и разбила корабли русских, и княжеский корабль разбил ветер, и взял князя в корабль Иван Творимирич, воевода Ярославов. Прочих воинов Владимировых, числом до шести тысяч, выбросило на берег. И, когда они захотели было пойти на Русь, никто не пошел с ними из дружины княжеской. И сказал Вышата: "Я пойду с ними". И высадился к ним с корабля, сказав: "Если буду жив, то с ними, если погибну, то с соратниками"».
Доблесть воеводы тут несомненна. Но «сообщили грекам, что море разбило ладьи русских, и послал царь, именем Мономах, в погоню за русскими четырнадцать ладей. Владимир же, увидев, что преследуют их, повернув, разбил ладьи греческие и возвратился на Русь, сев на корабли свои. Вышату же схватили вместе с выброшенными на берег, и привели в Царьград, и ослепили много русских. Спустя три года, когда установился мир, отпущен был Вышата на Русь к Ярославу». Описывая в «Повести» серию таких неудач, ее составитель очень хотел, чтобы русский дух восторжествовал над силой ромеев, и с удовольствием описал победоносный поход Олега, как и одоление печенегов с помощью киселя в пограничном Белгороде, основанном Владимиром Святым в 992 году и населенном им людьми из разных мест.
На самом деле борьба со Степью и при Мономахе, когда писалась «Повесть», и в конце X века была тяжкой, а поведение князей не всегда сияло доблестью. В 996 году «пришли печенеги к (крепости) Василеву, и вышел против них Владимир с небольшою дружиною. И сошлись, и не смог устоять Владимир, побежал и стал под мостом, едва укрывшись от врагов. И дал тогда Владимир обещание поставить церковь в Василеве во имя святого Преображения, ибо был праздник Преображения Господня в тот день, когда произошла та сеча. Избегнув опасности, Владимир построил церковь и устроил великое празднование, наварив триста мер меду. И созвал бояр своих, посадников и старейшин из всех городов, и всяких людей много, и роздал бедным триста гривен. Праздновал здесь князь Владимир восемь дней, и возвратился в Киев в день Успения Святой Богородицы, и здесь вновь устроил светлый праздник, сзывая бесчисленное множество народа. Видя же, что люди его христиане, радовался душой и телом. И так делал постоянно».
Большая часть былин начинается с похвалы таким пирам Владимира Красное Солнышко[205]. Часто по много дней и недель кормил-поил князь дружинников. Старших, бояр, — за своим белодубовым столом, середних, видных воинов, — за столами подалее, младших, не отличившихся, — и вовсе в сенях. У индоевропейских народов, особенно северных — кельтов, славян и германцев, — пирам вождей с воинами воздается великая хвала. А Владимир, согласно летописи, дружинные обычаи распространял на весь народ. Звал на свои пиры богатых купцов — гостей, знатных горожан — торговцев и ремесленников, приглашал и «мужиков деревенских». Выставлялись широкие столы на княжий двор: заходи любой, ешь досыта и пей допьяна!
На стол подавали жареное мясо быков-туров, оленей, кабанов и лосей, ели избранные части медведей. Были здесь зайцы и тетерева, лебеди и утки, перепела и куропатки; позднейшая традиция упоминает даже блюда из соловьиных язычков. Непременной снедью были соленья и печенья, каши, в том числе новомодная гречневая, и разнообразные щи. Кислые щи были любимым безалкогольным напитком. Крепость напитков алкогольных — пива, хмельного меда и заморских вин — была небольшой. Пили их как вместительными, пускавшимися по кругу рогами, окованными по краю серебром и златом, и чашами-братинами, так и из индивидуальной посуды: серебряных чарок, похожих на маленькое блюдце с плоской горизонтальной ручкой.
Чарки пришли из Степи. Они во множестве обнаружены в Венгрии, включая вариант, когда вместо ручки у серебряной чарки с золотыми узорами сделана пряжка: удобно и пальцами держать, и в походе к поясу подвесить. Узкие дружинные пояса с серебряными бляшками часто имели бляшки со сквозными дырочками или множество колечек, выступающих за нижний край пояса. При отсутствии в это время карманов (во всей Евразии) всё, что надо было носить с собой, привязывалось тонкими кожаными ремешками к воинскому поясу. Здесь были нож, ложка в кожаном футляре, кованое стальное кресало и кремень для разведения огня, чарка, тонкой работы деревянный или костяной гребешок (даже богатыри следили за своими кудрями) и другие мелочи, необходимые для пира в княжьем тереме, для охоты и военного похода, куда дружинник мог отправиться прямо из-за стола, прихватив лишь вооружение и суму с припасами (в виде конверта или затяжного мешка на плоской перевязи через плечо).
Во время застолья дичь и непременные пироги должны были подавать на больших керамических и металлических подносах, однако они не обнаружены. Не исключено, что все это просто приносили к столу на досках. Щи и каши готовились в горшках и подавались в глиняных, в том числе по-ромейски расписанных красками глазурованных мисках. Из Царьграда была и со вкусом описанная в былинах драгоценная посуда: подносы, тарелки, горшки и миски, чаши, кубки и стаканы, сделанные из позолоченного серебра, украшенного округлыми и плоско граненными каменьями и перегородчатой эмалью, или из модного разноцветного стекла. Ложки, как справедливо сказано в летописи, были деревянные; согласно археологии, временами украшенные тонким резным узором. Серебряные ложки по форме и орнаменту были ромейскими.
К тому времени на Руси одни были богаты, другие зажиточны, третьи нищи и убоги. Чтобы бедные не голодали между пирами и праздниками, Владимир приказал раздавать на своем дворе пишу и питье всякий день. И даже более — велел слугам грузить снедь на телеги и возить по городу, кормить-поить больных и неспособных ходить.
Понимаю, что это выглядит уж вовсе сказочно, поэтому отсылаю к Начальному своду и «Повести временных лет»: «Повелел он всякому нищему и убогому приходить на княжий двор и брать все, что надобно: питье, и пищу, и из казны деньги. Устроил он и такое: сказав, что "немощные и больные не могут дойти до двора моего", приказал снарядить телеги и, наложив на них хлебы, мясо, рыбу, различные плоды, мед в бочках, а в других квас, развозить по городу, спрашивая: "Где больной, нищий или кто не может ходить?" И раздавали тем всё необходимое. И такое делал он для людей своих: велел он по всем дням недели на дворе своем в гриднице устраивать пир, чтобы приходить туда боярам, и гридям, и сотским, и десятским, и лучшим мужам — при князе и без князя. Бывало на обедах тех множество мяса — говядины и дичины, было все в изобилии».
Для дружины князь вообще ничего не жалел. Закричали как-то раз в подпитии воины: «Зло есть нашим головам! Дал нам князь есть ложками деревянными, а не серебряными!» Деревянные ложки были традиционными: они различались только украшениями. Но князь не стал жадничать. «Услышав это, Владимир повелел выковать серебряные ложки, сказав так: "Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду серебро и золото, как дед мой и отец мой с дружиною доискались золота и серебра". Ибо Владимир любил дружину и с нею совещался об устройстве страны, и о войне, и о законах».
Сохранившимися знаками пожалования дружинников стали монеты первых русских князей. Для серьезного воздействия на денежное обращение тиражи их были невелики: их найдены сотни, тогда как арабских дирхемов и западных денариев сотни тысяч. Для большого торга использовались дирхемы и денарии, а также киевские, черниговские и новгородские гривны (вытянутые ромбы и бруски серебра) и их принимаемые на вес куски — рубли. Но как знаки княжеского внимания монеты были великолепны. Владимир Святославич выпускал дивной красоты сребреники и златники, на которых с одной стороны был изображен Христос, а с другой — великий князь, по ромейскому образцу. Золотые монеты чеканились с Крещения Руси до смерти Владимира Святого, серебряные — с Крещения до утверждения Ярослава Мудрого у власти в 1019 году. Обычно монеты Ярослава датируют его пребыванием в Новгороде в 1015 году, когда ему было необходимо награждать воинов. На поздних монетах Владимира появилось его клеймо в виде трезубца; у Святополка и Ярослава оно превратилось в двузубец. Около 1078 года тмутараканский князь Олег-Михаил Святославич чеканил для своей дружины серебряные монеты с изображением архангела Михаила и надписью: «Господи помози Михаилу»[206].
Широко разлетелась слава о пирах и щедрости Владимира. Со всех сторон съезжались к нему богатыри. По правую руку князя за белодубовым столом сидел его дядя, Добрыня Златой Пояс, непобедимый воевода из Любеча. В летописях его отчество Малкович, в былинах — Никитич. И отец былинного богатыря — из Переяславля-Рязанского, пограничного города, известного по письменным источникам с 1095 года, хотя богатырская застава здесь прослежена археологами по торговым пломбам с VIII века. Храбрость, сила и дипломатическое «вежество» богатыря позволили ему и князю жену добыть (что Добрыня Малкович делал дважды — с Рогнедью и царевной Анной), и племянницу князя Забаву Путятишну из лап Змея освободить, и на непобедимой богатырше-полянице Настасье, дочери самого Микулы Селяниновича, приглянувшись ей, жениться.
Вполне былинным выглядит рассказ Начального свода о том, как в 985 году «пошел Владимир на болгар в ладьях с дядею своим Добрынею, а торков привел берегом на конях; и так победил болгар. Сказал Добрыня Владимиру: "Осмотрел пленных колодников: все они в сапогах. Этим дани нам не платить — пойдем, поищем себе лапотников". И заключил Владимир мир с болгарами, и клятву дали друг Другу, и сказали болгары: "Тогда не будет между нами мира, когда камень станет плавать, а хмель — тонуть". И вернулся Владимир в Киев». Летописный Добрыня, очень похожий практичностью на свой былинный образ, сразу понял, — по сапогам, — что перед ним собратья, берущие дань, но не дающие ее. Хотя в отказе от дани или, на худой конец, от выкупа за пленников на практике дозволительно усомниться.