В исландской «Саге о Бьёрне» герой около 1009 года вышел из рядов войска Владимира под Киевом, чтобы сразиться с русским князем Кальдимаром, приведшим с собой видимо-невидимо печенегов: «…когда Бьёрн был в Гардарики у Вальдимара конунга, случилось, что в страну ту пришла неодолимая рать, и был во главе ее витязь тот, который звался Кальдимар, рослый и сильный, близкий родич конунга, величайший воин, умелый в борьбе и очень смелый; и говорили о них, что они имеют одинаковое право на княжество, Вальдимар конунг и витязь; тот потому не получил то княжество, что он был моложе, а потому он занимался набегами, чтобы добыть себе славу, и не было другого воина, такого же знаменитого, как он, в то время на Востоке». Естественно, что все, кроме Бьёрна, побоялись выйти на поединок с богатырем, у которого был меч «Меринг, лучшая из драгоценностей». Исландский герой получил много ран, но прикончил врага и спас Киев от разорения[209].
Исландец Бьёрн, то ли пересказав применительно к себе русскую бывальщину, то ли творчески развив сюжет войны Ярослава с Мстиславом Храбрым, был довольно скромен. В «Пряди об Эймунде» из «Саги об Олафе Трюггвасоне» норвежец Эймунд со своим товарищем Рагнаром и шестистами викингами решает все проблемы княжеской усобицы и выступает первым советником князя, хотя происходит дело на Руси или у западных славян, — неясно. Очевидно, Гардарика, как скандинавы именовали Русь, была для них местом сказочным, подобным нашему «Тридевятому царству», где реализовались их смелые фантазии.
Самым знаменитым скандинавом в русской дружине был Харальд Сигурдссон, младший брат короля Норвегии Олафа II, друга Ярослава Мудрого и его жены Ингигерды. После гибели брата в 1030 году пятнадцатилетний Харальд бежал на Русь. Он 15 лет служил на Руси и в Империи ромеев, добывая себе богатство и славу, необходимые, чтобы взять в жены возлюбленную, княжну Елизавету Ярославну. Харальд посвящал ей своеобразные скандинавские стихи-«висы», добился ее руки, завоевал для нее Норвегию и храбро сражался, пытаясь завоевать еще Данию и Англию. Что не помешало ему завести любовницу и признать ее сыновей, будущих королей Норвегии, поскольку Елизавета рожала ему только дочерей. «Сага о Харальде Суровом» также изображает героя центром и движущей силой мира, только на этот раз больше ромейского, чем русского[210]. Что не снижает уважение к Харальду как воину и полководцу, достойно проявившему себя на Руси. И дает возможность заглянуть в самосознание скандинавских богатырей при дворе князя Киевского.
Язычество и христианство
Богатыри князя Владимира в былинах — христиане. Но так не было вначале при Владимире Святом, и не все дружинники были крещены даже при Владимире Мономахе. Первым побуждением Владимира Святославича было укрепление на Руси язычества, как это сделали позже западные славяне. Князя можно понять. Единство Руси опиралось на общий интерес русов со славянскими и финно-угорскими племенами и было реализовано в силе — Владимир не останавливался перед ее использованием против восставших племен, вроде радимичей и вятичей, и беспокойных соседей. Но не меньше силы важна была объединяющая людей вера. Конечно, вера — в живые силы природы, духов и богов, борьбу добра и зла, единого Бога или человеческий разум — самоценная часть духовного богатства человека. Но Владимира вера волновала именно с точки зрения пользы для его государства, и вряд ли можно осуждать за это князя.
Даже в верхушке дружины, среди воевод и богатырей, клявшихся в Империи ромеев своим оружием и богом Перуном, единства веры не было. Часть русов приняла христианство и щеголяла, по требованию веры ромеев, окладистыми бородами, в отличие от язычников с подбородками, тщательно выбритыми опасными бритвами (эти складные бритвы, равно как и складные ножи, в том числе с двумя лезвиями, найдены археологами). В представлениях языческого большинства собственные племенные боги причудливо переплетались с верой в более-менее общих Перуна и Волоса. Тонкость состояла в том, что во вроде бы едином государстве каждый поклонялся собственным идолам и просил помощи своими словами у своих богов. Попытка Владимира создать единый государственный пантеон языческих богов была обречена на провал. Но князь этого не подозревал.
Согласно рассказу Древнейшего сказания и летописей, когда «стал Владимир княжить в Киеве один», он тут же «поставил кумиры на холме вне теремного двора: Перуна деревянного, а голова серебряная, а усы золотые, и Хорса, Дажьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь. И приносили им жертвы, называя их богами, и приводили своих сыновей и дочерей, и приносили жертвы бесам, и оскверняли землю жертвоприношениями своими. И осквернилась кровью земля Русская и холм тот».
Громадный дубовый идол с серебряной головой и золотыми усами, Перун, — древний бог воинов, повелитель грома и молний, хранитель дружинной клятвы на мечах. Над всеми богами вознесся Владимиров Перун, как князь с верными дружинниками, пирующий в высоком тереме, возвышался над простым народом. Справа и слева от изображения Перуна, будто за пиршественным столом, на устроенном Владимиром капище были расставлены идолы пониже, чтобы ясно было, что боги не равны, и люди видели, кто главный.
Ниже Перуна был Стрибог — создатель Вселенной, обитавший на самом высоком круге небес, дед вихрей-ветров, которые одни могли донести до его обители весть о происходящем на земле, среди людей. Ниже находилось небо Даждьбога. Не было источника Даждьбогу-свету, ниоткуда не исходил он, но был виден и позволял видеть людям. Светил и согревал Даждьбог, позволяя родить земле, жить зверям, птицам и людям. Он даровал славянам календарь, чтобы можно было считать дни и лета. Благодаря Даждьбогу появились власти и налоги. Хорошо знали славяне, что свет бывает и без солнца: довольно съездить на Север и посмотреть на долгий белый день. Только свет-светом, а любо людям красно солнышко — солнечный диск Хоре. Радовались славяне появлению Хорса на небе, приветствовали его хороводами, украшали дома резными «солнышками». Сразу по левую руку от Перуна поставил его идола Владимир, а летописец, описывая это княжье божественное собрание, назвал Хорса после Перуна вторым.
Мать сыра земля — Мокошь — черным-черна, лежит внизу, под ногами. Из нее все живое выходит к небу-отцу, и в нее все возвращается, чтобы родиться вновь и вновь. Она щедро дарует жизнь природе, порождает урожаи. Рог изобилия в руке Мокоши, вокруг нее пляшут русалки, от нее происходят Род и Рожаницы. Любили славяне и грозного на вид зверя-птицу, крылатого пса Симаргла, обвитого нежными побегами. Он — верный спутник Мокоши, бог побегов и всходов, охраняющий посевы любимых своих славян-земледельцев. А те славят его: весной при посеве, летом, видя первые всходы, осенью, наслаждаясь урожаем, чествуют зимой, помня старое добро и надеясь на новое.
Владимир хотел, чтобы это собрание богов стало всеми почитаемо и объединило людей на Руси. Но самый большой и красивый идол в Киеве не мог заменить людям разных мест и племен их привычных богов-истуканов. Придет какой-нибудь радимич на княжье капище, посмотрит на собрание идолов — ничего не говорят его сердцу незнакомые истуканы. Кроме того, где же остальные боги?! Где главный соперник Перуна, древний бог скота, торговли и богатства Волос? Где Сварог, добрый бог, который дал людям семью, огонь, научил кузнечному делу и подарил земледельцу плуг? Допустим, Владимир счел достаточным, что идол Волоса, древнего соперника Перуна, бога плодородия и торговли, особенно почитавшегося кривичами и словенами, стоит не в дружине богов князя, а внизу, у Днепра. И счел вдобавок, что легендарный князь-кузнец, победитель Змея Сварог, — ипостась Перуна. Но где же Род, отец славянского племени?
Эти вопросы естественно возникают у историков, восстанавливающих состав и функции языческих богов древних славян по множеству разрозненных признаков и чисто предположительно. Ничего подобного мнимой «ясности» современного нам неоязычества в Древней Руси не было, как не было и общепринятой мифологии богов у славян. Подчеркиваю, она не была уничтожена христианами, язычеством живо интересовавшимися, но просто отсутствовала. Служение богам как таинственным силам природы было ритуальным, связанным с обрядовыми годовыми циклами каждой местности и привязанным к конкретным идолам семьи, рода и племени. Владимир безуспешно пытался эти связи разорвать: заменить местные ритуальные веры его пантеон не мог. Князь поставил большого идола Перуна в Новгороде, где больше почитали Волоса, и на этом успокоился.
К тому же боги Владимира требовали кровавых жертв. Дружинники убивали перед истуканами мальчиков и девочек, испрашивая милости от идолов и устрашая людей. Грозный кровожадный Перун, тайные жертвы которому издревле приносились в густых лесах на сокровенных капищах воинами, а теперь стали явными, радовался. Но другие боги, особенно Мокошь, оскорблялись. У иных народов богиня плодородия бывала свирепой и требовала ужасных жертв. Но у славян сыра земля была доброй Матерью — кормилицей и источником силы своих детей. Недаром самые могучие богатыри, коли становилось туго, припадали к Матери сырой земле. Языческая реформа князя Киевского провалилась, как рухнули, оставив злую память, все последующие идейные начинания на нашей земле, замешанные на крови.
Русскому государству нужна была иная вера. Ее выбор Владимиром и его советниками составитель Древнейшего сказания, летописцы и авторы житий представили довольно поверхностными притчами. Они обошли извечное соперничество между Перуном и Волосом, отразившееся даже в договорах Руси с ромеями, где успешный Олег клялся обоими, а незадачливый Игорь — только Перуном… к которому примешалась и клятва его дружинников христиан на кресте! Святослав снова клялся Перуном и «скотьим богом» Волосом, да только это ему не помогло. И ни один языческий бог не явился за Иваном, сыном крещеного варяга Федора, когда на Ивана пал жребий, чтобы принести его в жертву. Фанатики пантеона, заведенного Владимиром, полагали, что жертвы должны выбираться среди всех незамужних девушек и неженатых юношей Киева по жребию, игнорируя тот факт, что часть городской общины составляли иудеи, мусульмане, христиане и язычники других вер. Согласно Древнейшему сказанию и Житию мучеников Федора и Иоанна, варяг отказался отдать сына бесам: «Если они боги, то пусть пришлют одного из богов и возьмут моего сына!» О