«Верили в двойники, т. е. призраки, схожие с живым человеком и являвшиеся в знаменательные моменты жизни его»{1}
Естьли человек себя другого увидит, то неотменно должен ожидать себе смерти, особливо ежели привидение кого к себе зовет или манит{2}.
Случаи самосебявидений
В Киеве граф Сивере занимал высокий пост в 1770-х годах, во время 1-й войны с Турками, при И[мператрице] Екатерине II. Жена его, Наталья Ивановна, отсутствующая, была видима многими людьми и часовыми, как будто ходила по комнатам и стояла перед зеркалом, что и сам муж видел. Однажды уговорил он ее остаться дома, чтобы самой видеть такое явление. Она, лежа на постели, читала книгу, вдруг двери растворяются, и она видит себя едущею верхом. Наталья Ивановна, не оробев, спрашивает призрака: «Когда я умру?» Призрак, имевший в руке книгу, начал переворачивать листы и назначил месяц и число, но не объявил года и потом исчез. Хотя Г-жа Сивере была не суеверна, однако по самую свою смерть боялась того месяца и числа. Она жила после того долго, но умерла в назначенном месяце и числе.
У Николая Петровича Никулина, живущего Московской губернии Клинского уезда в сельце Щекине, жил студент Иван Федорович Доброхотов. Однажды, по обыкновению своему, он пошел после обеда отдыхать в беседку. Проснувшись, он видит на полу лежащего человека, подобного себе цветом волос и одеянием. По мере того, как он поднимал голову с подушки, так и привидение поднимало свою голову. Тот ляжет и привидение также. Доброхотов встал, и привидение встало. Доброхотов пошел, и оно тоже; посредине комнаты они сошлись, Доброхотов вышел из беседки, чтобы идти к дому, и привидение пошло за ним. У самых ворот дома, как Доброхотов перешагнул ворота, то привидение начало исчезать в его глазах и пропало. Он пришел в ужас и побледнел. Когда спросили его о причине замешательства, он рассказал хозяину со всеми тут бывшими свое происшествие. На другой день, когда, проснувшись, встали, то нашли его умершим.
В ободрение тех, кто увидел бы себя, расскажу из своих записок: в 1841 году я ездил по Ярославской губернии вместе с известным нашим археологом, П. И. Савваитовым, следя течение реки Сити, при коей было известное сражение с татарами в 1238 году. Около Красного Холма, вечером, мы заехали в Антониевский монастырь. Игумен пригласил нас в свое жилище. Павел Иванович вышел на балкон и вдруг воротился, говоря мне, что он видел себя. Этому прошло с лишком 30 лет, и, слава Богу, он здравствует: мы ожидаем даже, что он скоро издаст вновь Новогородскую летопись{3}.
В Москве он (архимандрит Поликарп. — Е. Л.) прожил недолго: 10 января 1837 года он скончался от чахотки… С лишком за год до своей смерти, находясь в бодрственном состоянии, он видел перед собою самого себя, испугался и сказал: «Видно, мне недолго жить»{4}.
Потом разговорились мы к чему-то, что Грибоедов был лично храбр.
— А знаете ли, — сказал Жандр, — что он был порядочно суеверен, и это объясняется, если хотите, его живой поэтической натурой. Он верил существованию какого-то высшего мира и всему чудесному. Раз приходит ко мне весь бледный и расстроенный. «Что с тобой?» — «Чудеса, да и только, только чудеса скверные». — «Да говори, пожалуйста». — «Вы с Варварой Семеновной все утро были дома?» — «Все утро». — «И никуда не выходили?» — «Никуда». — «Ну, так я вас обоих сейчас видел на Синем мосту». Я ничему сверхъестественному не верю, и рассмеялся над его словами и тревогой. «Смейся, — говорит, — пожалуй, а знаешь ли, что со мной было в Тифлисе?» — «Говори». — «Иду я по улице и вижу, что в самом конце ее один из тамошних моих знакомых ее перешел. Тут, конечно, нет ничего удивительного, а удивительно то, что этот же самый господин нагоняет меня на улице и начинает со мной говорить. Как тебе покажется?.. Через три дня он умер». — «Стало быть, и мы с Варварой Семеновной умрем?» — «Ничего не знаю, а только ты ей не сказывай». — «Пустяки, братец…» И в самом деле вышли пустяки: видел он нас на Синем мосту в 1824 году, Варвара Семеновна умерла в 1846 году, а я, как видите, до сих пор жив. Но он всему этому верил{5}.
В 1810 году к Пушкиным собрались, по случаю ли именин Сергея Львовича или жены его (мать позабыла), гости. Страдая зубной болью, Сергей Львович высылает камердинера с извинением, что явиться к чаю не может. Общество занимает Надежда Осиповна разными забавными анекдотами, причем изощряет все свое остроумие насчет родственниц мужа — Чичериных, из которых одну она прозвала горбушкой, другую — крикушкой, третью — дурнушкой. Тогда сидящая за самоваром, радом с Надеждой Осиповной, мать ее, Марья Алексеевна Ганнибал, подает ей знаки прекратить ядовитые шутки, но дочь, не унимаясь, хохочет над своими же остротами до упаду. Марья Алексеевна повторяет свою мимику и, наконец, выведенная из терпения, говорит: «Как не стыдно тебе, Надя, смеяться над его родными», — причем показывает дочери на порожний стул. Дочь не понимает, смотрит на мать и говорит ей, продолжая острить: «Ну что ж такое? Разумеется, все три смешны: горбушка, крикушка, дурнушка!»
Между тем вот что было причиною и жестов, и увещания Марьи Алексеевны: ей показалось, будто бы Сергей Львович явился в гостиную в халате с подвязанной щекою и сел на стул у дивана. Прабабку мою поразило, каким образом чопорный Сергей Львович мог выйти в таком бесцеремонном облачении, он, который принимал посторонних у себя не иначе, как во фраке, согласно господствовавшему в то время этикету модных салонов? Удивление Марьи Алексеевны возросло, когда на ее вопрос дочери, почему та не наливает чашку чаю Сергею Львовичу (говоря это, Марья Алексеевна вторично указала на порожний стул), Надежда Осиповна отвечала: «Разве не знаете, мама, что Сергей из кабинета не выйдет? У него зубы болят, и чай ему я уже послала».
Двойник моего деда, никем, впрочем, не видимый, кроме Марьи Алексеевны, просидел в глазах ее на стуле до самого ужина, а когда гости перешли в столовую ужинать, последовал за ними, но прошел, минуя столовую, в кабинет, где находился не фиктивный, а настоящий Сергей Львович.
Удостоверясь на следующий день, что Сергей Львович вовсе и не думал показываться гостям в неглиже, Марья Алексеевна перепугалась немало, но никому о явлении в течение целого года и не заикнулась, полагая, что если даст волю языку ранее, то случится с Сергеем Львовичем Бог весть что. Но 1810 год прошел благополучно, и только на новый — 1811 год, она сообщила о втором экземпляре моего деда{6}.
Глава XXIII«..разговор обратился на белую женщину, о которой в Германии так много толков»{1}
Молва об ней издавна существует и утверждает, что она является непременно всякий раз пред смертию кого-нибудь из царской фамилии. Некоторые сему смеются, иные сомневаются, а большая часть верит. Сие привидение живет в дворце; одета вся в белом. Я видел ее портрет, на коем платье походит на египетское. Она посещает многих, никому не вредит. В последнее ее явление принесла много прибыли хлебнице, над воротами дворца торгующей, которая ее видела и, рассказывая чудесные подробности, привлекала народ и распродавала свои хлебы. Замечено то, что о явлении сей белой женщины заговорили после смерти покойного короля; отчего можно каждому заключить, что она не так исправна в своей должности и начинает лениться{2}.
… в Берлине почти все верили в явления Белой Дамы, и даже литографированный посмертный портрет ее продавался в книжных лавках, с описанием ее явлений. Как ни отрицай связь мира видимого с невидимым, душа человеческая, воображение и сердце чуют возможность или, лучше сказать, нормальность сношений между этими двумя мирами, того, что принято называть чудесным. Протестанты не признают явлений Божией Матери, а веруют в явление Белой Дамы; отрицают заступление молитвы святых угодников, а признают бесцельные разговоры со стучащими духами. Много ошибочного, много произвольного в наших понятиях о загробной жизни; но это упрямое, невольное, от самих себя иногда скрываемое убеждение в чем-то после смерти, кажется, лучшее, несокрушимое доказательство бессмертия нашей души{3}.
Бабка моя Надежда Осиповна год спустя после появления на свет Александра Сергеевича, — следовательно, в 1800 году, — прогуливаясь с мужем днем по Тверскому бульвару в Москве, увидела шедшую возле нее женщину, одетую в белый балахон; на голове у женщины был белый платок, завязанный сзади узлом, от которого висели два огромные конца, ниспадавшие до плеч. Женщина эта, как показалось моей бабке, не шла, а скользила как бы на коньках. «Видишь эту странную попутчицу, Сергей Львович?» Ответ моего деда последовал отрицательный, а странная попутчица, заглянув Надежде Осиповне в лицо, исчезла.
Прошло лет пять; видение бабка забыла. Пушкины переехали на лето в деревню; в самый день приезда, вечером, Надежда Осиповна, удалясь в свою комнату отдохнуть, села на диван. Вдруг видит она перед собою ту же самую фигуру. Страх лишает бабку возможности вскрикнуть, и она падает на диван лицом к стене. Странное же существо приближается к ней, наклоняется к дивану, смотрит бабке моей в лицо и затем, скользя по полу, опять, как будто бы на коньках, исчезает. Тут Надежда Осиповна закричала благим матом. Сбежалась прислуга, но все попытки отыскать непрошеную гостью остались напрасными.
Прошло еще лет пять или шесть, и Пушкины переселились из Москвы в Петербург, так как дядю моего Александра готовили в лицей. К матери же в гувернантки определили англичанку мисс Белли, упомянутую мною уже выше, на которую Надежда Осиповна возложила, сверх того, поручение читать ей по вечерам английские романы. Однажды Надежда Осиповна, в ожидании прибытия гувернантки, укладывавшей Ольгу Сергеевну спать, вязала в своей комнате чулок. Комната освещалась тусклым светом висячей лампы; свечи же на столике бабка из экономии не сочла нужным зажигать до прихода мисс Белли. Внезапно отворяется дверь и Надежда Осиповна, не спуская глаз с работы, говорит вошедшей: «А! Это, наконец, вы, мисс Белли! Давно вас жду, садитесь, читайте». Вошедшая приближается к столу, и глазам бабки представляется та же таинственная гостья Тверского бульвара и сельца Михайловского, — гостья, одетая точно так же, как и в оба предшествовавшие раза. Загадочное существо вперило в Надежду Осиповну безжизненный взгляд, обошло или, лучше сказать, проскользнуло три раза вокруг комнаты и исчезло, как бабке показалось, в стене.
Спустя год или два после этого последнего явления, Надежда Осиповна видит во сне похороны; чудится ей, будто бы ей говорит кто-то: «Смотрите! хоронят Белую женщину вашего семейства! больше ее не увидите». Так и вышло: галлюцинации Надежды Осиповны прекратились{4}.
Анна Дм. Нарышкина в ужасном страхе и наделала крестов на всех стенах своей комнаты, так как ночью, когда ее муж и сын возвращаются домой, они всегда видят огромную женщину в белом, стоящую у лестницы, а когда хотят к ней подойти или заговорить с нею, она вдруг исчезает, и нельзя ее найти. Это случилось уже три раза, я слышал об этом от них самих и представь, они этого дела не исследовали и полицию не позвали. Вот какие у нас проказы без вас. (Из письма А. Я. Булгакова его дочери княгине О. А. Долгоруковой. 1834 г.){5}
Предрассудки в человеке или суеверие сему смеются и осуждают, да я и сам мало верил, но как бы то ни было, верь или не верь, а со мною случилось в С.-Петербурге: я стоял на квартире близ Покрова в большой Коломне. И имея уже сведение из Москвы о нездоровье молодой жены моей, я сокрушался и тосковал, продерживаясь препятствием к выезду и не оставляя надежды к ее выздоровлению. Время тянулось в переписке нашей с братом ее беспрерывно, и я с каждой приходившей почты жаждал к получению писем и сведения, часто заходил сам и справлялся по картам на почте, не надеясь на разносных почтальонов в скором чрез них получении. Осенью ввечеру захожу я на почту узнать о сем, смотрю карту и нахожу между прочими имя свое. Спрашиваю: говорят, что отдано для разноски почтальону, отыскиваю, но его нет, дожидаюсь его возвращения. Чрез немалое время он возвращается, и я получаю письмо или конверт запечатанный. Было уже поздно, я взял его и положил в боковой карман, спеша на квартиру. Ночь была сырая и темная, осенний холодной ветер, одни зажженные в фонарях огни мелькали. Проходя по набережной канала у Никольского моста на колокольне Николы Морского пробило одиннадцать часов, народу уже по улицам никого не было, по правую сторону моста, где была прежде морская гауптвахта, мне пришла в голову мысль посмотреть на конверте адрес, чьею рукой он писан, подойдя ближе к светящемуся на левой стороне фонарю, вынимаю правою рукою из бокового кармана, поднимая выше к свету, и смотрю на надпись адреса, в то ж время вижу с правой стороны чрез мое плечо высокую женщину, одетую всю в белом, рассматривающую адрес вместе со мною, я в миг оглянулся, проговорив к ней, что тебе надобно, но не видя никого близ себя и даже на улицах пришел в ужас, и время и место увеличили оный, я спешил добраться до квартиры. По входе во оную тотчас распечатываю и читаю, что ж нахожу? известие горестное о последовавшей 9-го ноября кончине супруги моей Александры Николаевны, от родного брата ее Павла Николаевича Полянинова{6}.
В один день скучного моего пребывания в Карлсруэ вздумал я сходить к Юнгу-Штиллингу известному мистику и писателю, сочинения которого переведены и на русский язык… Наконец, по моему желанию, разговор обратился на белую женщину, о которой в Германии так много толков. Он сказывал, что это призрак какой-то умершей графини, являющейся перед смертию кого-либо из герцогской фамилии, и что ее видели в Берлине пред кончиною последней прусской королевы Луизы. Страннее еще, что некоторые из жителей Карлсруэ утверждали предо мною, что видели тень белой женщины, и что когда к ней подойдешь, то она исчезнет. По мнению же других, белая женщина была средством для управления великим герцогом, которого ум, от глубокой старости, пришел в расслабление, и что когда в болезни находили на него минуты своенравия, то его укрощали, говоря о белой женщине. Может быть, употребляли это средство и в других случаях{7}.
— Но обратимся опять к Штиллингу В той же «Феории духов» вы найдете следующее рассуждение, довольно любопытное и оригинальное. Упоминая о привидении, которое будто бы в некоторых знатнейших германских домах является всегда перед кончиною одного из членов фамилии и которое в целой Германии известно под именем Белой женщины (die weibe Frau), Штиллинг входит в ученые исследования, кто такая была при жизни эта Белая женщина? Ему достоверным кажется, что Белая женщина — не графиня Орламинде, как обыкновенно полагают, но баронесса фон Лихтенштейн, из древней и знаменитой фамилии фон Розенберг, жившая в половине пятнадцатого столетия. Рассказав множество анекдотов об известном этом привидении, которое, по словам его, является во многих замках Богемии, также в Берлине, Бадене и Дармштадте, он упоминает о том, что покойница при жизни была католического исповедания, и, наконец, заключает таким образом: «Вероятно, Белая женщина после смерти переменила закон свой; иначе она бы не показывала такого благорасположения к лютеранским фамилиям». Вообще Штиллинг, кажется, не очень жалует католиков{8}.
Любопытное известие о привидении, известном под названием белой женщины
В Германии почти всем известно, что в различных замках, например в замке Нейгауском в Богемии, в Берлинском, Дармштадтском, Барейтском, Карлсруском и в других местах по временам являлась довольно высокая женщина, одетая в белое платье. Она носит на себе покрывало; но чрез него удобно видеть можно лице ее. Обыкновенно является она по ночам, и незадолго перед смертью какой-либо владетельной особы; хотя случается, что умирают таковые и без сего явления. Сверх того иногда предзнаменует она своим явлением смерть и таких людей, кои не принадлежат к княжеским фамилиям, а только состоят при дворах.
В пятом томе Театра Европы Мериан повествует, что в 1652 и 1653 годах она часто являлась в Берлинском замке. Старинное предание удостоверяет, что также в Карлсруском замке многим случалось видеть белую женщину, и в подлинности сего не сомневаются самые разумные люди; но следующие два явления совершенно утверждают сию истину.
Одна достопочтенная знатная дама вечером в сумерки прогуливалась в саду Карлсруского замка, или дворца, со своим мужем, ничего не думавши о белой женщине. Вдруг видит она ее совершенно явственно, подле себя стоящую на дороге, так что могла разглядеть всё лице ее. Она от страха перебегает на другую сторону своего мужа, а белая женщина исчезает. Муж сей госпожи рассказывал, что жена его побледнела тогда, как мертвая, и получила лихорадочный пульс; но сам он не видал никакого привидения. Скоро после того некто из фамилии сей дамы умер.
Другое явление оной женщины было ученейшему, благочестивому мужу, который при Карлсруском дворе отправлял важную должность и которого нельзя подозревать ни в фанатизме или суеверии, ни во лжи или обмане. Этот господин шел однажды вечером поздно чрез одну галерею Карлсруского дворца, ни о чем подобном сему не думая. Вдруг видит он белую женщину, идущую к нему навстречу. Сначала подумал он, что кто-нибудь из придворных дам хочет испугать его. Он побежал к ней, чтобы схватить ее, но тут узнал, что это белая женщина; ибо она исчезла на глазах его. Он весьма явственно рассмотрел ее, даже мог различить складки на покрывале и сквозь оное видеть лице ее. Из нее блистал слабый свет.
Во время трех великих праздников она обыкновенно также является. Вообще ее видят ночью; но часто и при полном сиянии солнца. Почти за триста с половиною лет она в первый раз явилась в Нейгауском замке, что в Богемии, и после того показывалась очень часто. Многократно видали, и притом в самый полдень, как она выглядывала из окна верхней, необитаемой башни замка. Она была вся в белом, имела на голове вдовье покрывало с большими бантами, была высокого роста и черты лица ее показывали благонравность. Само собою разумеется, что она при жизни была католического вероисповедания; ибо за триста лет с половиною в Германии не было еще другого.
Известны два только следующих примера, что она говорила. Одна знаменитая княгиня вошла в уборную комнату с своею служанкою, чтобы примерить новый наряд, и когда она спросила ее, который час, то вдруг из-за ширм вышла белая женщина и отвечала: «Десять часов, милостивая государыня!» Княгиня, как легко можно себе представить, чрезвычайно испугалась. Спустя несколько недель она занемогла и умерла.
В декабре 1628 года явилась она в Берлине; и там слышали также, как она произнесла следующие латинские слова: Veni, judica vivos et mortuos; iudicium mihi adhuc superest; то есть приди, суди живых и мертвых — мне еще предстоит суд. Из многих и различных явлений сего духа можно сообщить еще одно, которое в особенности достойно замечания.
В Нейгаузе, что в Богемии, есть один старинный обычай, по которому в великий четверток раздается в замке дворца бедным так называемая сладкая каша. Сие кушанье приготовлялось из огородных овощей с медом. Потом давали им пива, сколько кто хотел, и сверх того каждому по семи кренделей. Часто приходили в сей день многие тысячи бедных, и все они таким образом бывали накормлены. Когда шведы, покорив в Тридцатилетнюю войну город и замок, не сделали сего пира, то белая женщина так начала сердиться и такое производить смятение, что живущие в замке не могли долее сего сносить. Стража была рассеиваема и невидимою силою повергаема на землю, часовым встречались различные странные привидения; даже офицеры ночью с постели были стаскиваемы на пол. Когда не могли найти никакого средства помочь сей беде, тогда один из граждан сказал коменданту, что как бедным не было устроено обыкновенного ежегодного пира; то не угодно ли ему приказать, чтобы немедленно был оный приготовлен. Это было исполнено, и тотчас стало все опять спокойно, и ничего подобного прежнему более не происходило.
Что белая женщина еще не наслаждается блаженством, это очевидно; ибо тогда она не скиталась бы между нами: но нельзя почесть ее осужденною; ибо из лица ее сияют благонравная скромность, целомудрие и благочестие, и часто видали, что она приходила в негодование, когда кто произносил против Бога и религии хульные и непристойные слова. Она даже позволяла себе употреблять в таком случай насилие.
Кто же есть сие достопримечательное таинственное существо?
Полагали, что это графиня Орламиндская; но известный ученый иезуит Болуин, трудившийся над тем, чтобы привести это в ясность, наконец из многих актов извлек следующую, весьма вероятную историю о сей белой женщине.
В древнем Нейгауском замке в Богемии, между портретами древнейшей и славной Розенберговой фамилии нашли один, который совершенно сходен с белою женщиною. Эта особа одета по тогдашнему обыкновению в белое платье и называется Перхта фон Розенберг. История жизни ее кратко состоит в следующем. Она родилась между 1420 и 1430 годами. Отец ее был Ульрих II фон Розенберг, а мать Катерина Вартенберг, умершая в 1436 году. Сей Ульрих был обер-бург-графом в Богемии и, по соизволению папы, главным предводителем римско-католических войск против гуситов.
Дочь его Перхта, или правильнее Берта, в 1449 году вступила в брак с Иоанном фон Лихтенштейном, богатым бароном Штейермарксом; но как муж ее вел жизнь развратную, то Берта была весьма несчастна. Ее брачное ложе превратилось в одр плача, и она должна была просить защиты у своих родственников. Не могши забыть причиненных ей оскорблений и притеснений, она с сим непримиримым расположением оставила сей мир. Но прежде еще смерти ее сей несчастный брак был уже расторгнут смертию ее мужа, и она отправилась к своему брату Генриху IV, который вступил в правление 1451 года и умер в 1457 году, не оставив по себе наследников.
После того Берта жила в Нейгаузе и построила тамошний замок, который стоил великих и многолетних трудов ее подданным. Берта ласковым обращением своим ободряла работавших и даже утешала их тем, что работа приходит к концу и им исправно будут заплачены деньги. Между прочим, она обыкновенно говаривала им также: «Работайте для ваших господ, верные подданные, работайте! Когда замок будет окончен, тогда я вас и всех ваших домашних накормлю сладкою кашею!» Так говаривали в то время, желая кого-либо угостить. Осенью кончилось строение замка, и Берта сдержала свое обещание. Она угостила своих подданных великолепным столом и в продолжение оного сказала им: «Для вечного воспоминания вашей верности к вашим владельцам, каждый год вы будете угощаемы подобным столом. Таким образом слава вашего усердия будет процветать и в позднем потомстве». После того владетели замка нашли приличнейшим делать сей благодетельный для бедных пир в день установления Святой Вечери; что и впоследствии было так исполняемо.
Неизвестно в точности, когда умерла Берта фон Розенберг, но, вероятно, под конец пятнадцатого столетия. В разных Богемских замках находятся ее портреты, на которых она представлена в белом вдовьем платье, что также весьма сходно с тем видом, в каком является белая женщина. Во всех сих замках, где живут ее потомки, она весьма часто является; а поелику некоторые особы из ее поколения поступили в замужество в Бранденбургский, Баденский и Дармштадтский дома, то она их и там посещает. Вообще цель ее явлений есть предвозвестить близкую смерть, а иногда предостеречь от какого-либо несчастия; ибо случалось, что и после явления ее никто вскоре не умирал{9}.