В английских и американских ложах поступали проще: внутренний страж стучал в дверь своей шпагой, а внешний страж со своей стороны отвечал ему таким же стуком — это означало, что всё в порядке.
Затем предстояло проверить, все ли собравшиеся являются масонами. «Братья» поворачивались лицом к востоку, надзиратели проходили с запада на восток, осматривая всех присутствующих, которые при их приближении делали масонский знак таким образом, чтобы впередистоящие не могли ничего видеть. После этого венерабль, обнажив голову, сообщал на ухо первому дьякону пароль, который тот передавал надзирателям.
В связи с наплывом обманщиков ложа Великого Востока Франции ввела практику «пароля на полгода». В циркуляре от 22 декабря 1778 года уточняется: «Пароль сообщается только внутри ложи, нельзя сообщать его послушникам» (то есть обслуживающему персоналу). Ложу, запоздавшую с пополнением казны, могли наказать, не сообщив ей вовремя пароль; так поступили в 1785 году с ложей Любезного согласия из Рошфора, тянувшей с внесением «безвозмездных даров».
Когда венерабль провозглашал «труды» открытыми, все «братья» делали «знак ученика» (резко проводили большим пальцем по горлу, что означало: «пусть мне отрубят голову, если я выдам тайну ордена») и хлопали в ладоши, трижды выкрикивая ритуальное восклицание. Масоны, придерживавшиеся древнего французского устава, провозглашали на латыни: Vivat, Vivat, Semper Vivat! (Да будет жив, да будет жив, да будет жив всегда!), имея в виду мастера Хирама. В других французских ложах попросту кричали: Ноurrа! («Ура!») Этот возглас в ложах шотландской системы превратился в Huzza! (в староанглийском языке huzzah означало «Да здравствует король!», а в древнееврейском Oza значит «сила»). Судя по масонской литературе, со временем этот возглас деформировался в Hmizze. В ложах мицраимского (египетского) устава, основанного Калиостро, восклицали: «Аллилуйя!» Англичане, ирландцы и американцы вообще ничего не кричали и в ладоши не хлопали.
Заседание начиналось с оглашения протокола предыдущего собрания. Ритор излагал выводы, братья утверждали протокол, поднимая руки и с шумом хлопая ладонями по фартуку. Только после этого в ложу допускались «братья»-посетители, которые до того момента находились в соседней комнате, записав свое имя и звание в журнал присутствия.
Церемониймейстер вводил их в храм после соответствующей проверки. Эксперт клал их дипломы вместе с журналом посещений на стол оратора. Тот сравнивал подписи на дипломах с теми, которые «братья» оставили в журнале. Если они были идентичны, им позволяли войти, оказав почести в зависимости от их чина. Достигшие высших степеней проходили под «стальным сводом», под аккомпанемент ударов молотка венерабля и надзирателей.
Если приезжал представитель масонского руководства, за ним посылали депутацию из семи «братьев» со шпагами и «звездами» (канделябрами). Церемониймейстер брал его за руку и подводил к дверям ложи, а венерабль подавал на подушке три молотка и произносил речь. Посетитель брал молотки, проходил под «стальным сводом» во главе кортежа и возле трона возвращал молотки венераблю и надзирателям, сопровождая это действие учтивыми словами.
Самые большие почести воздавали великому мастеру. За ним посылали двух церемониймейстеров, а вене-рабль встречал его вместе со знаменосцем и меченосцем в окружении двенадцати «братьев» со «звездами» и подносил не только молотки, но и ключи от сокровищницы и от ложи. Когда великий мастер уходил, его тоже провожал кортеж.
В английских и американских ложах гостей встречали куда менее пышно. Внешний страж вручал посетителю фартук цвета ложи, не позволяя носить иные знаки, и впускал внутрь. Гость останавливался между колоннами, его приветствовали председатель и стражи, после чего он садился на отведенное ему место.
Покидать ложу во время заседания было нельзя. Однажды князь Казимир Сапега (генерал артиллерии Ре-чи Посполитой) поспешно вышел из храма, не спросив разрешения (ему нужно было удовлетворить естественные надобности). Было решено наказать его за этот проступок Имя «брата» Сапеги назвали во всеуслышание у врат храма, поставили его лицом к западу, и венерабль приказал церемониймейстеру отвести его в отдельную комнату и запереть там на всё время «трудов».
Повестка дня объявлялась заблаговременно, и желающие выступить должны были сообщить об этом венераблю. Рядовым членам ложи можно было высказаться только один раз на протяжении собрания. По сохранившимся протоколам заседаний можно судить, что чаще всего они были посвящены спорам по поводу ритуалов, церемоний, избрания венераблей.
Первой французской ложей, слегка раздвинувшей эти рамки, стала ложа Девяти сестер. Состоявшие в ней литераторы читали «братьям» свои произведения. Дидро допускался на ее заседания в качестве «непосвященного гостя». Поэт Жан Антуан Руше прочел там в 1779 году свои «Месяцы» — стихи предреволюционного толка. (Во время Французской революции его гильотинировали в один день с поэтом Андре Шенье.) За отклонение от собственно масонских тем ложа получила нагоняй от ложи Великого Востока, однако впоследствии само это масонское объединение грешило тем же.
Теоретические собрания розенкрейцеров носили совершенно иной характер. Обстановка их была строгой: жертвенник, треугольные столы для секретаря и ритора, кресло для надзирателя — всё затянуто черным атласом. На полулежал простой и мрачный ковер, четыре светильника стояли по его углам и один, в семь свечей, на жертвеннике. На собраниях не было сложных обрядов. Обыкновенно «братьям» зачитывали отрывок из «Инструкции теоретическим братьям», в которой была заключена алхимическая сторона розенкрейцерского учения. Надзиратель или назначенные им «братья» произносили речи с толкованием какого-либо вопроса, затронутого в мистической литературе. Часто это были конспекты какой-либо книги. Для достижения высших познаний каждый из членов без утайки сообщал всем прочим о том, что ему удалось открыть, призывая их стремиться к достижению истины.
Обряды посвящения
В «новоанглийских» и «рыцарских» ложах, бурно развивавшихся во второй половине столетия, как писал один русский масон, «ни одно собрание не обходилось без ресепции» (приема нового члена).
В старинных вольнокаменщических цехах будущий член братства должен был быть «допрошен надзирателем и диаконом всей области, чтобы им вызнать его знания и умения», ему также давали задание, «чтобы он показал, на что способен в своем искусстве» («Статуты Шоу»).
В новых масонских ложах имя, возраст, профессию и прочие отличительные признаки каждого кандидата указывали на отдельном листке. По завершении «трудов» листки помещали в мешок или коробку, которую поочередно подносили каждому из присутствующих по старшинству. Если кандидатура не вызывала возражений, рассмотрение вопроса назначали на следующем заседании. По правилу, после предварительного утверждения венерабль должен был дать поручение трем «братьям» собрать сведения о моральном облике претендента, однако на практике правило часто нарушалось или «комиссары» легкомысленно относились к своей обязанности, а члены ложи закрывали на это глаза.
Перед следующим заседанием комиссары опускали в «мешок с предложениями» свои донесения, составленные в письменном виде, и венерабль зачитывал их при всех. Если полученные сведения говорили не в пользу кандидата, ему отказывали в приеме, если же отзывы были благоприятными, вопрос о приеме выносился на голосование. В случае положительного исхода прием происходил через месяц.
Никто не мог быть принят в ложу без единодушного согласия всех без исключения присутствующих «братьев». Не разрешалось принимать более пяти членов в один день.
«Профана» вводил в ложу не тот человек, который рекомендовал принять его в братство, а другой, незнакомый с ним. Кандидата заводили в «комнату размышлений»[45], обитую черным сукном, с погребальными эмблемами и символическими предметами. В английском масонстве обряд посвящения начинался только с вводом в храм, но по французскому обряду пребывание в «комнате размышлений» уже было началом посвящения — очищением землей.
Стены этой комнаты были испещрены надписями: «Если тебя привело сюда пустое любопытство — уходи; если ты боишься узнать о своих изъянах, тебе здесь не место; если ты способен на обман, трепещи: он раскроется; если ты дорожишь человеческими отличиями, изыди, ибо мы их не знаем; если ты не отступишь, то очистишься через стихии, выйдешь из бездны мрака и увидишь свет; от тебя могут потребовать величайших жертв, даже жизни — готов ли ты к этому?».
На столе были расставлены череп и кости, хлеб, кувшин воды, сера, соль, иногда ртуть. На стенах с изображениями песочных часов, петуха, косы была начертана надпись: «Бдительность и упорство». Петух, череп и песочные часы символизировали пробуждение, смерть и время. Хлеб и соль представляли собой одновременно пищу телесную и духовную. Прочие вещества относились к алхимическим символам, как и надпись V. I. Т. R. I. О. L., появившаяся впоследствии в ложах французской и шотландской систем и имевшая явную связь с розенкрейцерством. Это слово переводится как «серная кислота», однако является еще и аббревиатурой латинской фразы: Visita Interiora Terraem Rectificandoque, Invenies Occultam Lapidem (Загляни внутрь Земли, и, изменяя себя, ты найдешь потаенный камень), которая имела смысл «познай прежде самого себя». Комната освещалась не факелом, а фонарем, поскольку «профан» еще «не увидел свет».
В российских «елагинских» ложах использовали даже «гаджеты» для приведения в трепет кандидатов в адепты. «Палата обита черным сукном, и по оному сукну на стенах раскинуты цветы белые во образ звездам, и посреди оной палаты поставлен стол под черным сукном, и на оном столе лежит мертвая голова и обнаженная шпага с заряженным пистолетом; то в оную приведут, и огонь вынести должно, и оный пришедший сидит против оного стола, а оная мертвая голова, вделанная на пружинах, имеет движение и так до оного касается», — описывал начало церемонии «информатор» петербургских властей Михаил Олсуфьев.