В спекулятивном масонстве дело обстояло иначе. Англичане-протестанты ограничивались ежегодным банкетом, на который приглашали своих жен и подруг. Католики, почитающие Деву Марию, без женщин обойтись не могли, к тому же дамы пригрозили основать собственную ложу, куда доступ мужчинам будет закрыт. В 1724 году в Дублине был опубликован анонимный памфлет «Письмо великой мастерицы женщин-франкмасонов к печатнику Джону Хардингу» (это письмо молва вслед за Вальтером Скоттом традиционно приписывает Джонатану Свифту). За год до учреждения Великой ложи Ирландии в этом сочинении на десяти страницах излагалась легендарная история ордена франкмасонов, восходящая к Древнему Египту и даже прародителю Аврааму и открывающая связи с друидами, давалось масонское толкование архитектуры Храма Соломона, рассказывалось о влиянии алхимии, каббалы и герметизма, освещалась роль рыцарей-иоаннитов, тамплиеров и розенкрейцеров в качестве предшественников современных масонов. Всё это были «секреты», охраняемые масонами-якобитами и ирландцами, эмигрировавшими в Европу и Новый Свет. Пришлось пойти на компромисс. В 1737–1747 годах во Франции возникли адоптивные ложи, куда допускались женщины для участия в определенных таинствах.
Дамы, прошедшие посвящение в этих ложах, как правило, принадлежали к высшей аристократии. Тем не менее теоретически туда могли принимать и представительниц третьего сословия. В XVIII веке такие ложи существовали в Париже, Версале, Аррасе, Безансоне, Бордо, Кале, Дьепе, Дижоне, Нанси, Рене и некоторых других городах. Они должны были обязательно состоять при какой-нибудь мужской ложе, а великой мастерице и ее помощницам ассистировали братья. Дамы оказывали некоторое предпочтение военным ложам.
Опасность женского присутствия виделась, во-первых, в том, что оно рисковало подорвать мужскую солидарность, нарушить покой, вызвав ревность и соперничество. Кроме того, существовали сомнения в том, что женщины сумеют сохранить тайну. Женоненавистники распространяли мнение, что адоптивные ложи были средством удовлетворить женское любопытство, оградив при этом от разглашения главные масонские секреты.
Секреты? Мы уже знаем, что мужчины были готовы первыми о них проболтаться. По крайней мере, подробности масонских ритуалов перестали быть тайной довольно скоро. Кроме того, знатные дамы были хозяйками салонов, их протеже избирались в Академию. Герцогиня де Вильруа поддержала Месмера с его теорией «животного магнетизма». Многие представители элиты кочевали из салона в салон: Вольтера, Монтескьё, Даламбера можно было встретить в салоне Маргариты де Лонэ, будущей баронессы де Сталь, у маркизы Мари Дюдеффан, у Жюли де Лепинасс и у Мари Терезы Жоффреи. Однако ни одна хозяйка салона не состояла в масонской ложе, тогда как большинство посетителей этих салонов принадлежали к ложе Девяти сестер. Почему? Они и так царили в интеллектуальной элите и были в курсе всех дел, идей и мнений — чего им еще было ждать от ордена?
Возможно, женщинам и не нужно было пресловутое равенство, принятое между масонами. Не имея равных политических прав с мужчинами, французские дамы XVIII века были всемогущими: тайные приказы, распределение должностей и участков-бенефициев — всё это не обходилось без их влияния. Равенство с мужчинами перед законом только ослабило бы их могущество, тем более что, не имея прав, они не могли и нести наказание. В России помещица была самовластной хозяйкой, способной казнить и миловать. При заключении брака капиталы супругов не объединялись, поэтому женщины благородного сословия обладали финансовой независимостью — а она была важнее всего. Английским женщинам оставалось только завидовать такому положению дел.
По правде говоря, некоторые масоны противились присутствию женщин в ложах, зная о их привычке делать всё по-своему. Например, решение венерабля было законом для всех «братьев», оно не подлежало обсуждению, но, как писал один французский масон, будь в ложе женщина, она непременно дождалась бы конца собрания, чтобы поговорить с венераблем наедине на предмет «неужели так-таки и нельзя ничего сделать?», если решение ее не устраивало.
В адоптивных ложах было принято видеть новый женский каприз, забаву, благотворительные акции в виде балов, праздников и прочих развлечений. Вот запись в журнале одной такой ложи за 1778 год:
«После банкета сыграли спектакль. Братья и сестры представили “Друга семьи” — комическую оперу, роли в которой с редким совершенством для актеров-любителей исполнили сестры графиня де Бриенн, графиня де Саль и братья виконт де Ганн, маркиз де Комартен и граф Максим де Пюисегюр. Праздник завершился куплетами, исполненными оратором графом де Гу на мотив из водевиля “Молочница”».
Однако на самом деле создание адоптивных лож стало революцией, которая могла бы полностью преобразить масонство, если бы женщины того пожелали. «Сестры» знали всё о мужских ритуалах и внутренней жизни лож, и захоти они создать объединение наподобие мужского, никто не смог бы им помешать. Свидетельство тому — возникновение женских лож в XIX веке.
«Временем, когда феодальная тирания утратила свою власть во Франции, несомненно, стала эпоха, когда женщины впервые насладились в ней свободой; век Людовика Великого довершил это деяние просвещения и справедливости: соседние нации из соперничества и зависти подражали Франции, и сколько чудес последовало за сей счастливой переменой в нравах!» — сказано во «Втором наброске об адоптации» ложи Простодушия (1779). «Сестрам» было уготовано уничтожить последний предрассудок, доказав, что к числу множества женских добродетелей относится и умение хранить тайну.
Однако возникла новая проблема: чересчур мужественные ритуалы масонов не подходили для их нежных подруг. Пришлось полностью разработать новый ритуал, переосмыслив и концепцию, и терминологию.
Легче легкого было бы приспособить для этого идею о царстве Астреи, прославляемом в застольных песнях, или легенду о суде Париса. Однако разработчики ритуала обратились к Библии. Подобно пуританам, они предпочли Ветхий Завет Новому, но этим сходство с англичанами и ограничивается. Из Ветхого Завета они извлекли «особую систему морали, преподносимую под покровом аллегории посредством символов», снабдив ее чисто французскими прикрасами.
Центральным символом была сама женщина в образе Евы. Вместо числа «три» использовалось число «пять»: сестры были дружны, «как пять пальцев на руке»; поцелуями обменивались пять раз — по числу чувств. Храм называли «Эдемом», двери — барьерами, протокол — лестницей. В виде лестницы с пятью перекладинами делалось и масонское украшение, которое носили посвященные дамы.
Ложа состояла из «сестер» и нескольких «братьев», выступавших в роли их наставников и покровителей. Давая согласие на вступление, «сестры» делали реверанс, а «братья» — глубокий поклон.
Перед посвящением кандидатка должна была ответить на два вопроса: во-первых, не беременна ли она и, во-вторых, находится ли во власти мужа или сердце ее свободно.
Когда с глаз посвященной спадала символическая повязка, она сначала видела «братьев», а уж потом «сестер». Приветственные возгласы тоже изменились. Руки прикладывали к груди — правую руку на левую грудь и левую на правую, и большие пальцы образовывали угольник. При этом полагалось пять раз воскликнуть: «Ева!»
Во время церемонии посвящения во вторую степень со скалы низвергалась «река». В центре земного рая возвышалась аллегорическая яблоня, обвитая змеем из раскрашенного картона. Голова змея была насажена на проволоку так, чтобы он мог раскрыть пасть и держать в ней яблоко. Посвящаемой предлагалось взять это яблоко в руки, но «брат-оратор» не позволял ей этого сделать. Посвященная женщина, в отличие от Евы, не станет слушать змея-искусителя. В третьем градусе в ложе представляли Вавилонское столпотворение, в четвертом — ковчег Завета. В высшем градусе адоптивный ритуал принимал размах трагедии. Посвящаемая выступала в роли Юдифи. В первой части церемонии она просила великого жреца Элиахима открыть ей врата родного города Вифулии (Ветилуи), осажденного врагами Израиля, обещая освободить ее. Во второй части, дважды воскликнув «Победа!», она появлялась в ложе, держа в левой руке отрубленную голову Олоферна, а в правой — меч. Голову передавали «брату» и устанавливали на пике рядом с алтарем. Смысл был в следующем: Вифулия — это человеческая душа, Олоферн — сила зла, осаждающие — пороки, Элиахим — бессильная человеческая воля, Юдифь — символ высшего героизма, идеал героической женщины. Этот градус стоял наравне с градусом мщения рыцарей Кадош.
На Галльском конвенте в Лионе в 1778 году «брату» Луи де Бейерле пришла в голову идея, вдохновленная модой на «рыцарские» градусы: женские ложи должны возродить куртуазную любовь и суды любви! В то же время «сестры» — «нежные матери, верные супруги, искренние подруги и благодетельницы». Конвент велел ему подготовить проект таких лож, включая «строжайшие законы, чтобы помешать распространению в сих ложах роскоши и ненужных трат, кои иссушили бы источники благотворительности, и запретить празднества с танцами, способные вызвать беспорядки».
Собрания адоптивных лож, как и подобает, заканчивались агапой. Зал, где проводился банкет, подразделялся на четыре «климата»: его восток назывался Азией, запад — Европой, юг — Африкой, север — Америкой. Столы, как и у мужчин, устанавливали буквой П. В «Азии» сидела великая мастерица с великим мастером.
От военной лексики, свойственной мужским пирам, здесь перешли к более мирной, библейской: бокал называли лампой, вино — красным маслом, воду — белым маслом, бутылки и графины — кувшинами. «Заправить лампу» значило налить вина в бокал, «задуть лампу» — выпить, «исполнить свой долг пятью» — аплодировать.
Тосты провозглашали так же, как на мужских собраниях. Великая мастерица стучала молотком, привлекая внимание собрания. «Гасить лампу» полагалось в пять приемов: взять бокал, поднять, выпить, выставить вперед, опустить на стол со стуком, после чего пять раз хлопнуть в ладоши, выкрикивая «Ева!».