Масонский мир был сверхщепетильным. Взять хотя бы обращения, принятые среди масонов: «возлюбленный брат» — к равному себе, «превосходнейший брат» — к вышестоящему; «досточтимый» и «почтенный», «ваше высокопреподобие» и «ваше преподобие»… И не дай бог ошибиться — это нанесет глубочайшую рану самолюбию. Выдержка из письма Елагина Кауницу представляет собой превосходный образчик «масонского» стиля: «Позвольте, превосходнейший брат, дождаться мне актов, которые я должен получить, чтобы можно было вникнуть в них прежде удовольствования вас вполне лучами блистающей авроры нашей божественной мудрости». При этом в повседневном общении масоны обращались друг к другу на «ты» — в то время, когда даже супруги называли друг друга на «вы». Тот же самый человек, который на какую-нибудь неудачную шутку приятеля или коллеги просто пожал бы плечами, насмерть обиделся бы на «брата», позволившего себе такое высказывание. Кроме того, никакое общество не в силах оградить себя от зависти, внутренних расколов по разным причинам, взаимной антипатии некоторых его членов. Однако масоны это предусмотрели и приняли меры. Уже после посвящения нового «брата» предупреждали, что он никогда не должен надевать фартук, зная, что в ложе будет находиться «брат», к которому он испытывает личную неприязнь. Его долг — отозвать того в сторонку и попытаться примириться. Если ссору уладить не удалось, один из двоих, а то и оба сразу должны воздержаться от посещения ложи, чтобы не нарушить своим присутствием общую гармонию.
В конце «трудов» венерабль произносил ритуальную фразу: «Приглашаю вас всех на скудную братскую трапезу. Насладитесь в обществе братьев очарованием равенства».
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯСВОБОДА
Только тот действительно свободен, кто разумен и добродетелен или кто повинуется законам и исполняет свои должности.
Свобода внешняя и внутренняя
На протяжении XVIII века взоры всех либералов Европы были прикованы к Англии — «стране свободы». Она воплощала тот идеал, к которому следовало стремиться: закон там стоял выше воли монарха, гражданам были гарантированы права, частная инициатива поощрялась, достойные и талантливые почитались наряду с родовитыми, наконец, была политическая стабильность.
«То, что стало в Англии революцией, в других странах было не более как мятежом, — писал Вольтер в «Философских письмах». — Французы считают, что правление на этом острове более бурно, чем море, омывающее его берега, и это верно; но происходит это лишь тогда, когда король сам вздымает бурю, когда он хочет стать хозяином судна, на котором он всего только главный кормчий. Гражданские войны во Франции были продолжительнее, ожесточеннее и изобильнее преступлениями, чем такие же войны в Англии; но ни одна из этих гражданских войн не имела своей целью мудрую свободу».
Согласно теории естественного права, созданной Джоном Локком, для человека неотъемлемы права на жизнь, свободу, здоровье и собственность. По мнению французского властителя дум, основными правами являлись личная свобода, свобода мысли и свобода самовыражения.
Эта теория находила живой отклик у мыслящих людей, пытавшихся постигнуть причины существующих злоупотреблений и тяжелого положения большинства населения. «Никакой народ не может быть счастлив, если он не управляем естественными законами, которые всегда к добродетели ведут. Никакой государь не может быть велик, могуществен и счастлив, если не с правосудием царствует над благоразумным народом», — сказано в «Естественной политике» П. Гольбаха в переводе М. М. Щербатова.
Однако после кровавой пугачевщины в России «естественное общество» утратило свое обаяние: народ, дорвавшийся до свободы, показал, что он далеко не «благоразумен». Выразителем новых взглядов стал Л. Сен-Мартен, попытавшийся разрушить систему естественного права в книге «О заблуждениях и истине». Это сочинение, вышедшее в 1775 году, два года спустя проникло в Россию и оказало громадное влияние на политическую мысль русских масонов. О сторонниках естественного права Сен-Мартен говорит: «Как скоро сведали они, что человек свободен, то и вздумали, что он рожден быть независимым, и тотчас судили, что всякое подвластие противно истинной сущности его. <…> Одни вздумали, что… верховная власть основана только на бессилии попустивших себя покорить. Чего ради сие немощное право, не имея никакой существенной твердости, может быть колеблемо и попеременно переходит во всякие руки, которые имеют силу и дарования, потребные к завладению оным. <…> Некоторые думали поправить сию несправедливость, положа за основание всякого общества общее согласие и единодушное изволение неразделимых, из которых оно составлено. О Однако не требуется великого размышления, чтобы почувствовать, сколь трудно представить себе добровольное соединение целого народа…»
Теории естественного права Сен-Мартен противопоставил теософическое обоснование происхождения власти и подчинения, святых царей и падших рабов. Человек по своей природе слаб, поэтому вся его жизнь с самого рождения протекает в зависимости. «Моисей внушал повиновение власти, начиная с власти родительской, извлеченной из вышней — Царя Небесного, — поучал И. П. Елагин, толкуя Сен-Мартена. — Нет власти, яко же от Бога, монарх есть глава и отец народа своего».
Дух масонства требовал «устроить счастие соотечественников», «воспламениться ко благу государственному» и «созидать благо общественное». Однако масонская мудрость признавала первенство за внутренней жизнью по сравнению с внешней. Только через работу над собственной душой можно добиться истинного блага и истинной свободы. «Наружная независимость никоим образом внутренней свободы произвесть не может», — утверждал И. Г. Шварц. «Истинная есть свобода от страстей, а не от начальств», — вторил ему О. А. Поздеев. «Непросвещенные думают, что мы вольными каменщиками именуемся потому, что намерены всеобщее восстановить равенство, не последуем никакому закону и живем по своим прихотям, — говорил он своим «ученикам». — Таковая вольность не есть вольность, а рабство». Человек сам над собою царь, он покорен только силе внутреннего закона.
Таким образом, масон не мог стремиться к преобразованию внешних сословных и экономических рамок жизни. Главной его задачей было исправление нравов.
Князь М. М. Щербатов в «Путешествии в землю Офир-скую» описывает санскреев, надзирающих и за нравственностью, и за порядком в обществе. Они составляют привилегированную верхушку, которую почитают и которой повинуются все остальные касты; статус каждой из них строго определен и не подлежит изменению; переход из зависимого состояния в свободное невозможен. Просветитель Н. И. Новиков тоже не выступал против крепостничества как системы, считая его, подобно сословному строению общества, неизбежным следствием и формой разделения труда. И. П. Елагин вышел в отставку в чине действительного статского советника и обер-гофмейстера, имея около полутора тысяч душ крепостных, которых вовсе не спешил отпустить на волю. А вот С. И. Гамалея, правитель канцелярии московского главнокомандующего и активный член кружка Новикова, отказался от награды за службу в количестве трехсот душ: «…ему-де не до чужих душ, когда и с своею собственной он не умеет справиться».
В то время как в некоторых европейских странах, например в Англии и Франции, процесс освобождения крестьян отличной зависимости завершился еще в Средние века, в других государствах Европы крепостное право просуществовало до XIX века (так, в Пруссии его отменил только Фридрих II). Чем дальше на восток, тем сильнее закручивали гайки. В России власть землевладельцев над крестьянами была установлена Соборным уложением 1649 года, а окончательно их прикрепила к земле податная реформа 1718–1724 годов. Постепенно (пусть не по закону, но по факту) помещики начинали распоряжаться не только землей, но и жизнью своих холопов. С 1765 года барин получил право ссылать крепостных на каторгу, а два года спустя крестьянам было запрещено подавать челобитные на господ «матушке-императрице». В то время как страны Западной Европы промышляли работорговлей, обрекая на муки, страдания и тяжелый труд африканских невольников, в России так же обращались с соотечественниками, находя это в порядке вещей.
Д. И. Фонвизин в письмах П. И. Панину из Франции утверждал, что русским пейзанам, пожалуй, живется лучше французских. «Сравнивая наших крестьян в лучших местах с тамошними, нахожу, беспристрастно судя, состояние наших несравненно счастливейшим», — писал он, указывая на крайнюю нищету местных низов: «…подать в казну платится неограниченная, и, следственно, собственность имения есть только в одном воображении».
Н. И. Новиков не разделял его оптимизма. В 1772 году в журнале «Живописец» был опубликован «Отрывок из путешествия в *** И *** Т***» (издателя «Трутня»), впервые в русской публицистике описывающий быт крепостных. Вопреки официальной точке зрения о господстве в деревне добрых помещиков, автор рассказывал о нищете и угнетении крестьян, непомерных поборах и бесчеловечном обращении с крепостными жестоких и глупых бар. «Бедность и рабство повсюду встречались мне в образе крестьян», — пишет посетитель деревни Разоренной. Впоследствии, защищаясь от нападок, «будто сей листок огорчает целый дворянский корпус», Новиков пояснял, что порицается лишь «дворянин, власть свою и преимущество дворянское во зло употребляющий».
Издававшийся им прежде «Живописца» журнал «Трутень» также высмеивал помещиков, которые больны «мнением, что крестьяне не суть человеки», не слышат «вопиющего гласа природы: ирабы — человеки». Примечательно, что выходивший в то же время (1769–1770) журнал «Всякая всячина», которым негласно руководила Екатерина II, декларировал намерение издателей «вселить человеколюбие в сердца и души помещиков и смягчить страдания крепостных». Это был явный пример политики двойных стандартов: человеколюбивая матушка-императрица увеличила барщину и расплачивалась с фаворитами государственными крестьянами, даровав «Жалованную грамоту дворянству» (1785), перечислявшую все привилегии благородного сословия.