Иначе обстояло дело в тех странах, где был развит институт адвокатуры. Когда министр Тануччи в Неаполе, чтобы арестовать франкмасонов, затеял полицейскую провокацию, переписка позволила неаполитанским «братьям» мобилизовать всю вселенскую масонскую республику. Их адвокат Феличе Лион совершил триумфальное путешествие по Европе, а королева Мария Каролина, сестра императора Иосифа II, находившаяся в конфликте с Тануччи, стала покровительницей нескольких лож.
В России было наоборот. После Французской революции Екатерина II, и так более чем подозрительно относившаяся к масонам, решила окончательно прекратить их деятельность. Но под каким предлогом? Обвинить в безбожии и развращении юношества? Однако митрополит Платон, побеседовав с Новиковым, дал ему весьма лестную характеристику. Тем не менее 2 апреля 1792 года у Новикова был произведен обыск, а сам он арестован. Арест был осуществлен со множеством предосторожностей: в Авдотьино за Новиковым отправили целый отряд гусар во главе с майором. Еще до окончания следствия императрица повелела тайно перевезти Новикова в Шлиссельбургскую крепость. Его везли окольным путем, через Ярославль и Тихвин. Комендант крепости не знал имени нового заключенного. Его допросы вел жестокий следователь С. И. Шешковский. В августе императрица подписала указ о заключении арестанта в крепости на 15 лет. В указе говорилось, что и это решение было смягчением «нещадной» казни, которой он должен был подлежать по силе законов за свои «обнаруженные и собственно им признанные преступления… хотя он и не открыл еще сокровенных своих замыслов». Новикову выставлено было обвинение в нарушении данной им в 1786 году подписки не торговать книгами, признанными зловредными; но в этом не было «государственного» преступления. Его попросту сделали козлом отпущения, чтобы его примером припугнуть более родовитых и высокопоставленных особ, которые были гораздо виноватее его, однако отделались легким испугом[61]. Даже князь Прозоровский, проводивший расследование, был поражен исходом дела Новикова. «Я не понимаю конца сего дела, — писал он Шешковскому, — как ближайшие сообщники, если он преступник, то и те преступники».
Официальным поводом для ареста было подозрение в печатании Новиковым «Истории о страдальцах соловецких», однако на следствии вопрос об этом даже не поднимался. Особо важным стал 21-й пункт — о сношениях с Павлом Петровичем: Екатерина была уверена в масонском заговоре с целью возведения на престол ее сына.
Следственная комиссия конфисковала и приказала сжечь 18 тысяч книг. Новиков провел в Шлиссельбургской крепости четыре с половиной года — его освободил император Павел I в первый же день своего царствования.
Такой же пародией на правосудие стал процесс над А. Н. Радищевым, арестованным вслед за выходом в свет его «Путешествия из Петербурга в Москву». Книга была издана «с дозволения управы благочиния»; более того, Екатерина в свое время сама проповедовала взгляды, изложенные в «Путешествии». Но приговор был уже вынесен, требовалось лишь подобрать под него закон. Радищеву приписали государственное преступление «по первому пункту» — покушение на государево здоровье, заговор и измену. Именным указом императрицы он был приговорен к смертной казни, которую по случаю заключения мира со Швецией заменили десятилетней ссылкой в Сибирь.
Итальянец Томмазо Крудели (1703–1745) вступил в 1735 году в основанную англичанами масонскую ложу во Флоренции, первую в Италии. Четыре года спустя его арестовали и посадили в тюрьму инквизиции Санта-Кроче. 16 месяцев он провел в заточении, в очень суровых условиях, подорвавших его здоровье. Инквизиторы тщетно пытались заставить его назвать имена остальных членов братства. В 1740 году его осудили за ересь и отправили в ссылку. Четыре года он диктовал стихи и воспоминания, но его произведения были внесены в список запрещенных, даже «братья» ничего не знали о его творчестве. В марте 1745-го он скончался, но его мучения оказались не напрасными: еще в 1743 году Великое герцогство Тосканское временно закрыло трибунал Сант-Уффицио, а в 1782-м суд инквизиции окончательно прекратил свое существование, даже здание, где происходили его заседания, снесли.
Близкое знакомство с инквизицией — в ее венецианском варианте — свел и Джакомо Казанова. Его арестовали 26 июля 1755 года, а 21 августа секретарь инквизиции записал в журнале: «Суд, ознакомившись с серьезными проступками, допущенными Дж. Казановой, состоящими главным образом в публичном оскорблении святой религии, распорядился арестовать его и препроводить в Пьомби». В тюрьме под крышей из свинцовых листов зимой было очень холодно, а летом нестерпимо жарко. Казанову поместили в крошечную камеру, где он даже не мог стоять, потому что высота потолка была на десять сантиметров меньше его роста в 1 метр 87 сантиметров. Единственное окошечко, зарешеченное шестью прутьями в палец толщиной, выходило не на волю, а в узкий коридор. Крысы чувствовали себя здесь как дома. Блохи кусали так, что у узника случались конвульсии и спазмы. От зловонной жары он страдал расстройством кишечника, руки покрылись экземой. Ни книг, ни чернил, ни бумаги ему не давали. Но самое главное — его никто не удосужился поставить в известность о решении суда и приговоре, вынесенном 12 сентября: пять лет заключения.
Не собираясь провести остаток жизни в тюрьме, Казанова не пал духом и поставил себе цель: бежать. После пятнадцати месяцев отсидки, 1 ноября 1756 года, ему удалось выбраться из тюрьмы через крышу.
Самое удивительное, что много позже Казанова написал Вольтеру: «Свобода, которой мы пользуемся <в Венеции>, не так велика, как та, какой наслаждаются в Англии, но мы довольны. Мое заключение, например, было проявлением сущего деспотизма; но зная, что я сам злоупотреблял свободой, я в определенные моменты находил, что они были правы, заключив меня в тюрьму без соблюдения обычных формальностей». Кстати, благодарный бывший узник извлек пользу из своего злоключения: он снискал популярность в парижских салонах своим красочным рассказом о побеге из Пьом-би, а потом издал его отдельной книжкой.
Стоит добавить, что тюремщика, «прохлопавшего» побег, приговорили к десяти годам «колодцев» — так называлась подземная тюрьма, вечно наполненная соленой водой, где заключенные гнили заживо. В этом выразилось всё лицемерие венецианского правосудия: формально смертных приговоров оно не выносило, но заключение в «колодцах» означало долгую и мучительную смерть.
Тюрьмы инквизиции были не мрачнее французских. Кстати, во Франции — да и в России — часто под тюрьмы приспосабливали монастыри. Об условиях содержания в Венсенском замке мы уже упоминали, но вот пребывание в знаменитой Бастилии отнюдь не так пагубно сказывалось на здоровье ее узников, проводивших в них порой не один десяток лет.
В октябре 1773 года в Бастилию доставили полковника Шарля Франсуа Дюмурье, представившего проект об оказании военной помощи шведскому королю іуста-ву III, который годом ранее произвел государственный переворот и ввел новую конституцию, усиливавшую позиции монарха. Война в планы Франции не входила, и Дюмурье предложили «посидеть и подумать о своем поведении». Первоначально его поместили в большую восьмиугольную камеру с одним окном, имевшую не менее восьми метров в высоту, где были старая дрянная кровать, продавленное кресло, деревянный стол, соломенный стул и кружка. Башня, где она находилась, называлась башней Свободы — такой вот тюремный юмор. Заключенному камера не понравилась, несмотря на возможность посылать за обедом в трактир. Разломав дряхлый камин, он добился перевода в другую камеру, получше, для знатных узников, где стояло щеголеватое и удобное ложе — его когда-то привезли для бывшей любовницы короля, заключенной в Бастилию. Дюмурье доставили вещи, книги, письменные принадлежности, позволили иметь слугу. В каждом углу камеры была колонна, украшенная полой фигурой сфинкса. Перед своим переводом в замок Кайен Дюмурье рассовал внутрь сфинксов бумагу, перья и чернила в раковинах из-под устриц, которыми питался в тюрьме.
Мармонтель, проведший в Бастилии 11 дней вместе со своим слугой, согласившимся составить ему компанию, получал к обеду, состоявшему из нескольких блюд и закусок, вино и фрукты. Кроме того, он имел возможность пользоваться тюремной библиотекой, в которой были книги самого разного содержания. Помимо библиотечных в Бастилии находились и арестованные книги: их держали в каземате рядом с башней Казны. Например, «Энциклопедия» появилась на прилавках лишь после нескольких лет заточения.
Условия заключения в Бастилии резко ухудшились с 1776 года, в царствование Людовика XVI, превратившего эту тюрьму из государственной в обычную. Новый комендант прикарманивал деньги, отпускаемые на содержание узников: зимой камеры не отапливались, воду для питья брали из тюремных рвов, куда сливали всякие нечистоты, еду готовили из гнилых продуктов, тюфяки были набиты сором и пылью, источены червями. Узники больше не могли гулять в саду, их иногда выводили во двор-колодец, где зимой было холодно, а летом нестерпимо жарко. Тюремный врач одновременно занимал должность лейб-медика в Версале, где проводил три четверти года, а замещать его никто не имел права. Впрочем, узников было так немного, что содержать государственные тюрьмы представлялось нецелесообразным: Венсенский замок закрыли в 1784 году за неимением политических преступников; если бы успели закрыть и Бастилию, Французская революция не получила бы яркого символа.
Зато обычные тюрьмы не пустовали. В отличие от Бастилии, где узник мог провести десяток лет и ни разу не подвергнуться допросу, даже не узнав, в чем его обвиняют, уголовные тюрьмы предназначались не для отбывания наказания, а для проведения предварительного следствия, сводящегося к допросам, в том числе с пристрастием.
В Англии уже в конце XVI века отказались от применения пыток при дознании, за исключением судебных процессов по обвинению в ведовстве. Еще при Елизавете I пытки стали менее жестокими, и уж совсем недопустимым считалось освящать орудия пыток, как это было принято у инквизиции. Шведский король Карл XI отменил пытки в Остзейском крае, находившемся под его властью, в 1686 году.