етей на убой, относились бы к ним с трогательной заботой, а мужья уже не позволяли бы себе бить беременных жен…
Рыба гниет с головы, и обнищание населения во многом объяснялось бестолковой политикой властей — как внешней, так и внутренней. Да и кому было продумать и принять действенные меры, способствующие оздоровлению экономики и финансов, если аристократы, избавленные от налогов и погрязшие в пороках, привыкли тратить без счета и жить не по средствам, совершенно не заботясь о завтрашнем дне и презирая бережливых буржуа, с которыми всегда могли поступить так, как им вздумается?
Филипп Уортон (не самый достойный из руководителей Великой ложи Лондона) осиротел в 1716 году, когда ему было всего 17 лет. Он унаследовал от отца множество громких титулов, дававших влияние в обществе, а от матери — огромные поместья, приносившие доход в 14 тысяч фунтов в год (средний годовой доход представителя среднего класса, живущего в Лондоне, составлял в те времена около 200 фунтов). Однако он потратил всё наследство, до последнего фартинга, за какие-нибудь десять лет.
Первым крупным финансовым кризисом XVIII века стал крах Компании Южного моря: в 1720 году британский парламент позволил ей взять на себя весь государственный долг, чтобы выплатить его частями из своих прибылей. Эта странная попытка приватизации привела к краткосрочному буму на бирже: акции компании шли нарасхват. Как и следовало ожидать, чем выше подъем, тем больнее падать: тысячи людей лишились всего состояния, в том числе молодой герцог Уортон, потерявший на этой афере 120 тысяч фунтов. Ему пришлось распродать свои поместья, чтобы уплатить долги. За два фамильных замка он сначала запросил 85 тысяч, но в конечном счете был вынужден сбросить цену до 62 тысяч — их купил спикер ирландской палаты общин. Неунывающий герцог нанял музыкантов и справил публичные поминки по Компании Южного моря.
После этого он отправился за границу — в Вену, а затем через всю Европу в Мадрид, куда был назначен послом «старого претендента» Якова Стюарта. К тому времени его долги в Англии и Ирландии составляли до 70 тысяч фунтов.
В 1726 году Уортон женился по любви (ради этого он даже перешел в католичество), но после свадьбы остался без гроша и без крыши над головой. Он записался волонтером в Ирландский пехотный полк, участвовал в осаде Гибралтара и к маю следующего года дослужился до полковника. В сентябре он был в Кадисе — совершенно больной и редко трезвый.
В Англии его военные подвиги были расценены как государственная измена; всё имущество, которое ему еще принадлежало, конфисковали. Три года Уортон, вечно пьяный и окончательно опустившийся, скитался по Европе, побираясь, преследуемый кредиторами. Надеясь, что сможет прожить на военное жалованье, он снова вернулся в Испанию в Ирландский полк, но зима 1730 года окончательно подкосила его. Он умер в мае, в 32 года. После его смерти все его титулы, кроме баронского, были аннулированы.
Это была «английская модель» низвержения «из князей в грязь», а вот французская. Аристократы не могли заниматься коммерцией, а военная карьера была в большей степени разорительна, чем прибыльна, поэтому Оноре Габриель де Мирабо решил разбогатеть через выгодную женитьбу и в 23 года посватался к самой богатой наследнице Прованса. Еще не видав в глаза приданого, он наделал долгов на 20 тысяч ливров, чтобы устроить пышнейшую свадьбу. Однако еще до торжества выяснилось, что «щедрые» родители невесты наделили ее состоянием, на которое она сможет рассчитывать только после их смерти, а отец жениха так и не передал ему обещанную вотчину. В итоге новобрачные могли располагать лишь рентой в семь тысяч ливров в год. Не смутившись этими обстоятельствами, молодые стали жить на широкую ногу: только за составление брачного договора нотариус прислал счет на 1200 ливров. На обстановку супружеской спальни молодой супруг потратил 40 тысяч, его жена израсходовала еще 22 600 ливров на туалеты; при этом, чтобы прослыть «добрыми господами», они держали в своем замке открытый стол и раздавали крестьянам хлеб и милостыню. Очень скоро пришлось вести мелочную войну с мясником, пекарем и бакалейщиком, но с этими кредиторами граф де Мирабо поступил просто: отколотил их палкой. Правда, затем он был вынужден обратиться к ростовщикам, а потом, опасаясь долговой ямы, стал добывать деньги самыми немыслимыми способами: жег столики с гнутыми ножками, чтобы выплавить золото из их позолоты, и выщипывал золотые и серебряные нити из гобеленов и парчи. Долги выросли до 150 тысяч ливров; доходы молодой пары, успевшей уже обзавестись ребенком, были заморожены, на их проживание выделя-лось три тысячи ливров в год, но этого было недостаточно, чтобы покрыть даже долговые проценты… Несмотря на этот урок, который должен был бы образумить Мирабо на всю жизнь, он не одумался, продолжая и дальше делать долги. Только один раз это могло сослужить ему добрую службу: Франция требовала его экстрадиции, но амстердамские власти запрещали ему выезд, поскольку он не рассчитался с тамошними кредиторами. Однако отец, мечтавший о том, чтобы сына заключили в тюрьму, уплатил его долги…
Но аристократы, привыкшие с детства к роскоши, не знали цены деньгам. А что же те, кто выбился из бедности? Пословица «От трудов праведных не наживешь палат каменных» была им хорошо понятна. Быстро разбогатеть можно, только придумав «сравнительно честный способ отъема денег у населения». Джакомо Казанова, сбежав из венецианской тюрьмы и приехав в Париж, нашел себе «дойную корову» в виде полубезумной маркизы д’Юрфе, которой морочил голову эзотерическими бреднями, выкачивая из нее деньги. Он завел себе карету и лакеев, перстни с бриллиантами, дорогие костюмы и кружева. Однако внутренний голос подсказывал ему, что деньги нужно вкладывать в некое надежное предприятие, чтобы оно приносило постоянный доход, обеспечивая будущее. В разгар Семилетней войны он решил, что беспроигрышным вариантом будет… шелковая мануфактура, выпускающая роскошные ткани, окрашенные водоустойчивой краской, изящные и дешевые, которые могли бы составить конкуренцию дорогому импорту из Китая. Потратившись на устройство мануфактуры, наем помещения и работников, новоиспеченный предприниматель стал ждать баснословных барышей, но их не последовало: война существенно затормозила торговлю, сократила доходы аристократов — единственных потенциальных клиентов, и готовая ткань мертвым грузом лежала на складе. Вместо того чтобы искать выход из создавшегося положения, Казанова растранжирил все деньги, которые у него оставались, на работниц мануфактуры, не скупясь на подарки, чтобы снискать их благорасположение, и в итоге оказался в долговой тюрьме, откуда его выкупила безотказная маркиза. Воистину, легко нажитое впрок не идет.
Но не будем слишком сгущать краски: если бы привилегированное общество сплошь состояло из проходимцев, выжиг и мотов, никакого «века Просвещения» не было бы. Поэтому приведем положительный пример того, как талант пробил себе дорогу.
Жан Франсуа Мармонтей (1723–1799), старший сын портного Мартена Мармонтея, родился в бедной семье. Из коллежа его выгнали, когда до окончания класса риторики оставался год, и отец отдал его в ученики к купцу из Клермон-Феррана. Однако один из местных иезуитов[63] взял мальчика под свое крыло и достал ему место гувернера в зажиточной буржуазной семье. Таким образом ему удалось и добыть себе пропитание, и окончить класс философии в коллеже. В 1740 году он поступил гувернером в дом маркиза де Линара, но год спустя скончался его отец; семья была на грани нищеты, а юноша оказался ее единственной опорой. Благодаря полученному образованию он смог поступить репетитором в коллежи иезуитов и бернардинцев в Тулузе и посылал родным часть своего жалованья.
Тулуза славилась древними культурными традициями. Ученик иезуитов, рано выказавший способности к литературе, принял участие в «Цветочных играх» (конкурсе поэтов) под именем Мармонтеля. С первого раза выиграть не удалось, но юноша не сдавался и в 1744 году все-таки получил целых три приза, а через год — приз Академии Монтобана в виде серебряной лиры. На молодого поэта обратил внимание Вольтер, и началась их долгая и верная дружба. Мармонтель хотел поступить на богословский факультет университета, но Вольтер отговорил его от этой затеи и посоветовал ехать в Париж. Продав серебряную лиру, Мармонтель отправился в столицу.
Там ему тоже пришлось несладко. Попытка выпуска литературного журнала закончилась неудачей: восьмой номер оказался последним. Спасение пришло от Французской академии, присудившей Мармонтелю в 1746 году приз за поэму на тему «Слава Людовика XIV упрочилась в его преемнике». Вольтер лично отвез несколько дюжин экземпляров этой поэмы в Фонтенбло, где тогда находился двор, а по возвращении насыпал автору полную шапку денег, объяснив, что это доход от продажи его произведения. Начался период относительно безбедного существования (если не считать краткого заключения в Бастилию, из которой Мармонтеля вызволила благоволившая к нему маркиза де Помпадур). Мармонтель оказался плодовитым писателем — строчил стихи, прозу, либретто к операм и балетам и неплохо этим зарабатывал.
В 1777 году он женился и поселился на улице Сент-Оноре, в престижном квартале Парижа, в окружении аристократов. Там у него родились четверо детей. Через десять лет после женитьбы он издал полное собрание своих сочинений в семнадцати томах. В мае 1782 года Мармонтель смог купить загородный дом за 30 тысяч ливров, который был вынужден продать 12 лет спустя за 40,5 тысячи. Революция серьезно подорвала его материальное благополучие и лишила почета, а потому он отнесся к ней без воодушевления, хотя и баллотировался на выборные должности в органах новой власти.
В Америке, «стране великих возможностей», куда устремлялись по большей части изгои и авантюристы, разбогатеть удавалось либо самым беспринципным, либо действительно одаренным людям. К последним относится, разумеется, Бенджамин Франклин, прошедший путь от подмастерья-самоучки до члена нескольких академий наук Джон Хэнкок сколотил состояние торговлей, не брезгуя контрабандой. Иначе складывались дела у Джорджа Вашингтона, предприимчивого сына относительно зажиточного плантатора из Виргинии. До начала Войны за независимость он тратил все силы на управление своим поместьем Маунт-Вернон: экспериментировал с семенами, удобрениями, севооборотом, многопольем, изобрел новую разновидность плуга. Он также занимался селекцией домашних животных и догадался скрестить осла с кобылой, что принесло ему прозвище «отца американских мулов». Занимался он и рыбными промыслами на Потомаке, по берегам которого выстроил мельницы. Основной доход ему приносил табак, отправляемый с его плантаций в Великобританию. На Вашингтона работали десятки батраков и от полутора до трех сотен рабов. Он сумел значительно приумножить свои владения покупкой земель, а также выгодной женитьбой. В своем имении он жил как аристократ: обзавелся изящной мебелью, выписывал из Европы лучшие вина, покупал чистокровных лошадей и устраивал роскошные приемы.