Будущего героя Америки Лафайета, тоже рано осиротевшего, женили в 16 лет на богатой наследнице — Мари Адриенне Франсуазе де Ноайль, дочери графа Айенского. Но этот брак, устроенный родными, по счастливой случайности породил искренний союз, основанный на любви. Зато Оноре Габриель де Мирабо поломал своим браком жизнь и себе, и своей жене Эмили де Мариньян. Чтобы получить самую богатую наследницу Прованса, он обесчестил ее и сделал этот факт достоянием общественности; но согласия между супругами так и не возникло, их жизнь представляла собой череду взаимных измен, оскорблений и унижений, закончившуюся судебным процессом.
Пьер Шодерло де Лакло в 1786 году взял в жены барышню, которую соблазнил тремя годами ранее, и признал рожденного ею сына. Примечательно, что его собственная любовная история началась через год после опубликования его знаменитого и скандального романа «Опасные связи» (1782), который один из его современников призывал «сжечь рукой палача». К тому времени автор уже 20 лет состоял в ордене франкмасонов и даже был венераблем военной ложи Союза. Говорят, что имя главного героя — Вальмон — он позаимствовал у одного из членов ордена рыцарей-благотворителей.
Шодерло де Лакло перевернул с ног на голову принцип, который главенствовал тогда в обществе литераторов: «распутник в жизни и добродетельный в книгах», как его сформулировал баснописец Флориан (1755–1794), член ложи Девяти сестер, давший свое имя одной дижонской масонской ложе. Многие поборники нравственности не считали зазорным посещать «веселые дома».
В своей «Апологии франкмасонов», написанной в стихах (1737), Мишель Кольтелли Прокоп провозглашал:
Nous cherchons & batir et tous nos edifices
Sont ou des prisons pour les vices,
Ou des Temples pour la vertu.
(Мы стремимся строить, и все наши здания —
Либо тюрьмы пороков,
Либо Храмы добродетели.)
Возможно, это было верно в переносном смысле. Но если рассматривать эти слова в прямом их значении, на память приходит такой курьез. Большой театр Бордо, построенный по всем канонам масонского искусства, после Французской революции пришел в упадок. Его директриса вышла из положения, превратив концертный зал (там ныне находятся гримерки) в игорный притон. Ложам бенуара она нашла иное применение: их сдавали проституткам. Отчисления поступали в пользу дирекции.
Фонвизин в «Письмах из Франции» призывал запретить молодым людям, не достигшим двадцати пяти лет, посещать Париж, который неминуемо развратит их. Впрочем, к тому времени и в России с патриархальным благочестием было давно покончено. Англичанка Кэтрин Вильмот, гостья княгини Е. Р. Дашковой, писала: «Князь 3., во двор которого выходят наши окна (на Никитском бульваре. — Е. Г), сдал крыло своего дворца под публичный дом, а сам проживает с семьей в остальном здании».
Зато, отмечала в своих записках герцогиня Беркли, «польские дамы проявляют крайнюю бдительность в отношении поведения их дочерей; в Польше гораздо сложнее завязать роман, чем в Англии. В некоторых областях доходит до смешного: юных особ заставляют носить колокольчики спереди и сзади, чтобы было видно, где они и чем занимаются».
В Англии для соблюдения приличий принимались совсем другие меры. Когда в Йорке возвели Дом собраний, набережную обустроили, разбили сады и проложили аллею для привлечения гостей, приезжавших в город «на сезон». Во избежание инцидентов в 1742 году горожанам было запрещено купаться голыми в реке неподалеку от аллеи. Кроме того, проституткам строго воспрещалось появляться в местах увеселений, в которых могли бывать добропорядочные женщины. Зато в остальном они имели полную свободу и почти не испытывали притеснений со стороны полиции. Своих клиентов они обслуживали в пивных, в специально отведенных для этого помещениях. Более того, в Лондоне постоянно обновлялся «каталог» с именами, адресами, описанием внешности и специализации жриц любви. После завершения Семилетней войны французские куртизанки устремились зарабатывать деньги по ту сторону Ла-Манша, где пользовались большим спросом.
Заметную роль в развращении общества сыграла тогдашняя массовая литература, состоявшая в большинстве своем из любовных — и непристойных — романов; сочинения типа «Эротической Библии» Мирабо были ходовым (хотя и запрещенным официально) товаром. В журнале М. Д. Чулкова «И то и се» как-то напечатали басню о козленке: девушек удивляет, почему козленок без рогов, пастух отвечает им, что козленок еще не женат. Новиков приводил эту басню в качестве примера пошлой и ничтожной сатиры.
Иван Владимирович Лопухин (1756–1816), великий мастер московской масонской ложи, издавал в 1790 году «Нравоучительный катехизис истинных франкмасонов», где уделял главное внимание именно нравам. Исправление их было огромной, сложной, поистине титанической задачей, судя по тому, насколько глубоко пустили в обществе корни разнообразные пороки. «Отрицай Бога, обманывай искусно, шути остроумно, разоряй своего ближнего, клевещи и злословь, совращай юных безопытных девиц — и будешь в глазах их добрым и безопасным гражданином; но воздерживайся от всех сих модных качеств — неотменно заслужишь имя мартиниста или преопаснейшего человека в обществе», — отмечал в одном из писем розенкрейцер А. М. Кутузов.
Свобода печати
Общественное мнение правит миром, а философы в конечном счете управляют людским мнением, утверждал Вольтер. Своим орудием просветители избрали печатное слово. Мы уже рассказывали о сочинениях авторов, «увидевших свет», а сейчас остановимся подробнее на способах, какими изготавливалась и распространялась духовная пища.
Во Франции — как в столице, так и в провинции — количество типографий было строго ограниченно. Книгу можно было опубликовать, лишь получив королевскую привилегию. Более того, королевский эдикт от апреля 1758 года, подтверждая предыдущие, устанавливал смертную казнь для авторов и издателей книг, привилегию не получивших. Хотя высшую меру ни разу не применили, многих известных авторов заключали в тюрьму. Дидро, аббат де Прадт, Морелле, Мармонтель провели от нескольких недель до нескольких месяцев в Венсенском замке или Бастилии, правда, их содержание там было, как мы знаем, довольно сносным. Иначе поступали с печатниками и разносчиками крамольных книг, которых приговаривали к каторге или изгнанию.
Список запрещенных произведений, которые надлежало сжечь рукой палача, был довольно длинен. Книгу масона-материалиста Гельвеция «О Духе», изначально допущенную к печати французской цензурой, сожгли на площади по воле Рима, однако самого автора король Людовик XV защитил от суда и тюрьмы.
Вольтер опубликовал в августе 1733 года в Лондоне свое сочинение под заглавием «Письма об английской нации». Познакомить с ним соотечественников автор не спешил, опасаясь репрессий со стороны властей (в «Письмах» он с большим воодушевлением рассказывал об английских институтах власти, организации общества и т. д., противопоставляя их французским), пока издатель Жор не опубликовал его своевольно в апреле 1734 года в Руане как «Философские письма». В целях конспирации на титульном листе книги было указано, что она издана в Амстердаме, а автор обозначен одной буквой — «В…». Парижский парламент незамедлительно постановил сжечь книгу как «соблазнительную, противную религии, добрым нравам и почтению к властям». Автора вычислили без особого труда. Предупрежденный о грозящем аресте, Вольтер успел бежать в Голландию. В том же году «Философские письма» трижды издавались в Амстердаме и один раз в Лондоне на французском языке — там они получили название «Письма, написанные из Лондона об англичанах и о других вопросах».
Будь у власти во Франции деспот, пусть даже просвещенный, подобные «шалости» вряд ли сходили бы с рук. Но короли и их клевреты хотя и догадывались об опасности, происходящей от брожения умов, не спешили пресекать зло железной рукой. «Возможно, мой дорогой Мальзерб (министр юстиции. — Е. Г.), свобода печати расширяет сферу человеческих познаний; возможно, желательно, чтобы литераторы могли излагать свои мысли без согласования с цензурой; но люди всегда стремятся выйти за пределы благоразумного, поэтому нужно не только строго следить за книгами, но и за теми, кому поручено их изучать, чтобы дурные книги получили как можно меньше известности», — робко предлагал Людовик XVI в 1786 году. Такая нерешительность была сродни попустительству. «Помимо нескольких особ, чьи поступки были для правительства особой темой раздражения, остальные граждане пользовались полнейшей свободой: говорили, писали, действовали с величайшей независимостью, даже не считались с властями, и это при полной безопасности, — утверждал канцлер Паскье. — Печать не была свободна де-юре, однако всё дерзновенно печаталось и распространялось. Самые серьезные лица, даже магистраты, которые должны были бы пресекать этот беспорядок, поощряли его. В их руках оказывались самые опасные сочинения, самые вредные для любой власти… Если отрицать, что это было свободой, следует, по меньшей мере, признать, что это было вольностью».
В Париже и провинции действовало много подпольных типографий; кроме того, сочинения Вольтера, Руссо, барона Гольбаха издавались в Лондоне, Амстердаме и Женеве и затем ввозились во Францию.
В последней трети столетия сложилась цепочка распространения запрещенной литературы, начинавшаяся в швейцарском Невшателе. Типографское общество Невшателя издавало антирелигиозные, эротические и подрывные произведения, а также с нарушением авторских прав перепечатывало разрешенные сочинения. На другом конце цепочки стоял бургундский дворянин Брюзар де Мовелен, живший в Труа. Посередине, в Пон-тарлье, проживал почтенный негоциант Февр, который руководил доставкой литературы, просчитывал риски, устанавливал стоимость. За переправку книг через границу клиент платил 15 франков за центнер при их получении. Товар был «застрахован» — в случае утраты его стоимость возвращали исходя из оптовой цены. Расходы на перевозку и страховку составляли примерно 15 процентов суммы, выплачиваемой получателем. Невшательское издательство ничем особо не рисковало, даже если клиент оказывался непорядочным.