Александр Николаевич Радищев выучился русской грамоте по часослову и псалтыри. В шесть лет к нему приставили учителя-француза, но, как оказалось, тот был беглым солдатом. Мальчика отправили в Москву, поручили заботам француза-гувернера, бывшего советника руанского парламента, бежавшего от правительственных преследований. Он-то и познакомил Сашу с идеями просветителей. С 1762 по 1766 год Радищев учился в Пажеском корпусе в Санкт-Петербурге, а потом в числе двенадцати молодых дворян отправился продолжать образование в Лейпциг. Екатерина собственноручно написала инструкцию для студентов: «Обучаться всем латинскому, французскому, немецкому и, если возможно, славянскому языкам, в которых должны себя разговорами и чтением книг экзерцировать. Всем обучаться моральной философии, истории, а наипаче праву естественному и всенародному и несколько и Римской истории и праву. Прочим наукам обучаться оставить всякому по произволению». (Радищев прослушал курс медицины и химии, выдержал экзамен на врача и потом с успехом занимался лечением.)
За пять лет, проведенных в Лейпциге, Радищев позабыл родной язык. Он хорошо знал немецкий, французский, латынь, выучился английскому и итальянскому, но вот русский знал плохо, несмотря на занятия с секретарем Екатерины А. В. Храповицким. Он учился родной речи по произведениям Ломоносова, а к концу XVIII века язык од — «высокий штиль» с большим количеством старославянских слов — звучал архаично.
Товарищ Радищева по Лейпцигу (а позже «брат» по масонскому ордену) Василий Николаевич Зиновьев тоже очень плохо владел русским литературным языком, но и по-французски писал с ошибками. Пробелы своего заграничного образования он впоследствии пополнил самостоятельно; так, например, математику и английский язык он изучил уже будучи лет тридцати.
Поэт и просветитель М. М. Херасков, ставший в 1783 году во главе Московского университета, настойчиво добивался введения русского языка в преподавание.
При этом французский язык был и языком масонов: во многих парижских — и не только — ложах состояли знатные иностранцы. Кстати, последней ложей, основанной в Париже, стало Собрание иностранцев — результат франко-датской инициативы. Русские масоны оперировали французскими терминами: «гран-метр» (великий мастер), «метр-экосе» (шотландский мастер), «ресепция» (принятие в ложу).
В России заседания масонских лож происходили иногда на французском, английском, а подчас, каквложе Урании 20 марта 1785 года, даже на итальянском языке; ложи, состоявшие преимущественно из иностранцев, например в Прибалтике, чаще использовали немецкий. Треть масонов в России составляли немцы. Архангельская ложа работала на немецком и английском языках. В Москве, как и в Петербурге, были французские и немецкие ложи. Из петербургских лож одна была чисто английская (Parfaite Union — Совершенного согласия), две работали на немецком языке, некоторые — поочередно на русском и немецком; ложа Урании начала работы только на русском, с мая 1775 года добавила к нему немецкий, а в 1780—1790-х держалась немецкого и английского языков. Наоборот, ложа Малого Света в Риге, начав с немецкого, добавила с осени 1790-го русские заседания. Национальная ложа шведской системы имела двойной набор великих чиновников для работы на русском и немецком языках.
В польской ложе Трех братьев, куда входили поляки, французы, немцы и итальянцы, было принято говорить по-французски, в особых случаях допускался немецкий: это нововведение появилось после реформирования ложи Алоисом Брюлем и было связано с переходом сначала к шотландской системе, а потом к системе Строгого послушания.
Марсельская ложа Святого Иоанна Шотландского объединенных наций, на заседания которой собирались до полутора сотен «братьев» и посетителей из разных стран, прибегала к услугам переводчиков.
Посвященные в «царственное искусство» хотели возвести новую Вавилонскую башню, храм согласия и гармонии, восстановив единое наречие — настоящий койне (грен, общий), язык масонских знаков и прикосновений. Аббат Прево ввел летом 1737 года понятие «всемирного языка», который позволит франкмасонам узнавать друг в друге братьев. Однако этим планам не суждено было осуществиться.
Свобода собраний
Маршал де Ришельё, переживший трех королей — Людовика XIV, Людовика XV и Людовика XVI, утверждал: «При первом говорить не смели, при втором говорили шепотом, а теперь говорят во весь голос».
Действительно, при «короле-солнце» куртуазные салоны были местом, где вели разговоры о литературе, театре, музыке, играли в фанты, путешествовали по «стране Нежности»; при его правнуке появились масонские ложи, а при праправнуке на волне англомании всевозможные клубы стали расти как грибы.
В Англии местом ожесточенных политических дебатов был парламент, клубы же предназначались для встреч «среди своих», спокойных бесед, игры и отдохновения от повседневных забот. Разумеется, существовали и подрывные объединения вроде «Клуба адского огня» или «Клуба неверующих», но они тоже были закрытыми обществами «для своих» и не пытались навязать свою точку зрения широким массам. Французские клубы 1780-х годов не знали ни куртуазности салонов, ни сдержанности академий, ни скромности масонских лож Их целью было уже не нравственное совершенство, а гласность и действие.
В 1785 году были основаны «Клуб американцев» и «Конституционный клуб». В первый входили либеральные колонисты, во второй — представители парламента (высшего судебного органа). В плане организации клубы многое позаимствовали у масонских лож; неслучайно в последние годы перед революцией рост последних замедлился (правда, их и так уже было около семисот).
Огромное значение имела мода. В 1778 году, когда Франция вступила в Войну за независимость на стороне американцев, в Марселе был открыт «Клуб тринадцати», по числу британских колоний (штатов), и состояло в нем 13 человек. Всё крутилось вокруг этой цифры: 13-го числа каждого месяца члены клуба выезжали на пикник, выпивали по 13 бокалов вина и пели песни из 13 куплетов.
Помимо клубов существовали еще и общества — здесь тоже чувствовалось английское влияние. В Америке, стране эмигрантов, они были в основном землячествами и занимались просветительской или благотворительной деятельностью. В 1720 году в Филадельфии было основано Общество Святого Георгия, оказывавшее помощь нуждающимся англичанам, прибывавшим в новую колонию. 27 лет спустя по его образцу было создано Общество Святого Андрея, которое поддерживало шотландцев. Примечательно, что первые заседания обоих обществ состоялись в той же таверне «Бочка», где в 1732 году была открыта масонская ложа Святого Иоанна.
Во Франции общества были благотворительными, просветительскими и политическими. Среди политических одним из самых влиятельных считалось Общество друзей негров, созданное в 1788 году Жаком Бриссо, членом масонской ложи Верности из Шартра, в котором состояли аббат Сийес, аббат Грегуар и Мирабо. Помимо отмены рабства члены общества мечтали о парламентской монархии английского типа.
Бывало, что одни и те же люди состояли в двух, трех, четырех обществах. Так, офицер французской гвардии Габриель Жозеф де Фроман де Фромантес, дворянин из Лангедока, за один год (1782) вступил в восемь различных организаций, сам твердо не представляя, зачем ему это надо. Ему тогда было 35 лет. Первым делом он стал членом «Парижского клуба», что обходилось в 72 ливра в год, а затем вошел в число ста основателей «Салона» (120 ливров членских взносов). Всего через пять дней после этого он был принят в «Парижский музей» — общество литераторов, собиравшееся по четвергам на улице Дофин, в особняке графини Жанлис. Раз в год его собрания были открытыми для публики и туда допускали дам. Через две недели офицер вступил в клуб гвардейского полка, что обошлось ему недорого, всего в 12 ливров. Еще через неделю он принял гораздо более обязывающее в моральном и материальном плане решение, став франкмасоном (72 ливра вступительного взноса и 14 ливров ежегодного). Он остался верен литературным кругам, остановив свой выбор на ложе Девяти сестер. Еще через полмесяца он сам основал «Военное общество» (шесть ливров вступительного взноса, 42 — ежегодного) — закрытый кружок из 132 членов. Особенность нового клуба заключалась в том, что в него принимали только кавалеров ордена Людовика Святого. Через месяц неугомонный барон вступил в «Филантропическое общество», призванное облегчать страдания несчастных (24 ливра за полгода), но очень скоро разочаровался в этом учреждении, которое «только пристраивает слуг без места или содержит девушек, работающих в модных лавках». Два месяца спустя де Фроман был назначен королевским наместником в Лангедоке и покинул Париж. На новом месте он сразу вступил в «Кружок», подражавший «Парижскому клубу», уплатив 24 ливра вступительного взноса. В общей сложности все расходы на членство в разных обществах составили 386 ливров за год (около полутора тысяч евро в пересчете на современные деньги).
Весной следующего года офицер покинул «Военное общество» и «Салон», которые, на его взгляд, дублировали «Парижский клуб». К тому же у «Салона» не было внутреннего регламента, а французам больше всего нравились структурированные организации. Масонство же привлекало своим международным характером: офицер мог перевестись в другой полк или гарнизон, будучи уверен, что и там он найдет ложу, заведенную по такому же образцу, где его примут «братья».
В то время как во Франции общества переживали расцвет, в России их решили задушить в зародыше. Встревоженная политической линией шведского масонства, Екатерина II не ограничилась высмеиванием «противонелепого общества» в комедии. 8 апреля 1782 года был издан «Устав благочиния», его 65-й параграф был направлен против обществ и собраний.
П. И. Мелиссино немедленно подчинился монаршему требованию и закрыл ложу Скромности; через два года прекратил свою деятельность И. П. Елагин (правда, два года спустя сложилась новая елагинская организация). Без перерыва продолжали работать только немногие частные ложи (например, Урании). Зато на новиков-ский кружок с 1784 года обрушились форменные гонения, и только закрытие явных лож отсрочило на шесть лет окончательный разгром розенкрейцеров. «В 1786 году, — показывал потом Новиков на следствии, — все масонские ложи, сколько их было с нами в связи, уничтожены и собрания быть перестали. Устраивались с тех пор только тайные собрания теоретических братьев».