..Адонирам услышал звон железа: что-то упало рядом с ним на песок; он нагнулся и поднял молоток — тяжелый, но как будто созданный для его руки. Он хотел поблагодарить, но тень уже исчезла; занимающаяся заря гасила пламень звезд.
Минуту спустя птицы, которые пробовали голоса перед рассветом, снялись и улетели, заслышав стук молотка Адонирама, и
он один, нанося яростные удары по краям огромной чаши, нарушал глубокую тишину, которая предшествует рождению нового дня.
<…>
Не дожидаясь, пока остынет плавка, Адонирам — так рассказывали мне — созвал на рассвете всех упавших духом ремесленников. Главы цехов окружили его; они возмущались, готовы были взбунтоваться — он успокоил их, сказав всего несколько слов. Все принялись за работу и три дня не снимали формы, чтобы быстрее остыла отливка, между тем как все думали, что она разбита. Их замысел был окутан тайной. На третий день эта несметная армия ремесленников взялась за рычаги, почерневшие от горячего металла, и подняла медных быков и львов. Огромные статуи подтащили к гигантской чаше и установили с такой быстротой, что это было похоже на чудо; и вот медное море, освобожденное от каменных опор, легло на двадцать четыре скульптуры; и пока Иерусалим, ничего не зная, сокрушался о потраченном впустую золоте, великолепное творение предстало во всем своем блеске изумленным глазам тех, кто его сделал.
…Птица Худ-Худ порхала вокруг ваятеля, и он ухватился за первую попавшуюся тему.
— Какое ослепительное оперение у этой птицы, — рассеянно сказал он. — Давно она у вас?
На этот вопрос ответила Сарахиль, не сводя глаз со скульптора Адонирама:
— Птица эта — последний потомок стаи, которой, как и другими обитателями небес, повелевало некогда племя духов. Уцелевшая уж не знаю каким чудом, Худ-Худ с незапамятных времен повинуется царям рода химьяритов. С ее помощью царица может созвать, когда ей вздумается, всех птиц небесных.
Услышав это откровение, Адонирам внезапно изменился в лице и посмотрел на Балкиду с радостью и умилением.
— Это капризное создание, — добавила та. — Тщетно Сулейман ласкает ее и закармливает сладостями: Худ-Худ упорно не дается ему в руки; он так ни разу и не добился, чтобы она села к нему на плечо.
Адонирам на минуту задумался, потом его словно осенило вдохновение, и он улыбнулся. Сарахиль насторожилась.
Мастер встал и произнес имя Худ-Худ. Сидевшая на ветке птица искоса поглядела на него, но не двинулась с места. Он шагнул вперед и начертил в воздухе магическую букву «атау». Тогда Худ-Худ расправила крылья, покружила над его головой и послушно опустилась к нему на руку.
— Так я угадала верно, — сказала Сарахиль. — Сбылось предсказание оракула.
— О священные тени моих предков! О Тувал-Каин, отец мой! Вы не обманули меня! Балкида, душа света, сестра моя, моя супруга, я нашел вас наконец! На всей земле лишь вы и я можем повелевать крылатым посланником духов огня, породивших нас.
— Как? О Господи, так, значит, Адонирам…
— Последний отпрыск Хуша, внука іувал-Каина, к чьему роду принадлежите и вы через Саву, брата охотника Нимрода и предка химьяритов… Но тайна нашего происхождения должна быть навеки скрыта от сынов Сима, вылепленных из глины и ила.
— Мне следует склониться перед моим господином, — сказала Балкида, протягивая мастеру руку, — ибо теперь я знаю, что по велению судьбы не могу принять ничьей любви, кроме любви Адонирама.
— Ах, — отвечал он, падая к ее ногам, — от одной лишь Балки-ды хочу я получить столь драгоценный дар! Сердце мое устремилось навстречу вашему, и с той минуты, когда вы предстали передо мной, я ваш раб.
<…>
Вскоре на внутреннюю паперть храма впустили трех ремесленников, и они пали ниц у ног Сулеймана. Все трое держались скованно, глаза их бегали.
— Да пребудет истина на устах ваших, — сказал им Сулейман, — и не пытайтесь лукавить с царем: ваши самые потаенные мысли ведомы ему. Ты, Фанор, простой ремесленник из цеха каменщиков и враг Адонирама, ибо тебе ненавистно главенство рудокопов, ты хотел уничтожить творение твоего мастера и для этого подмешал горючие материалы в кирпич его печей. Ты, Амру, подмастерье цеха плотников, подставил балки языкам пламени, чтобы ослабить опоры медного моря. Ну а ты, Мифусаил, рудокоп из колена Рувимова, ты подмешал в литье сернистую лаву с берегов озера Гоморра. Все трое вы тщетно добиваетесь звания и жалованья мастеров. Теперь вы убедились, что от моей проницательности не могут укрыться самые тайные ваши дела?
— О великий царь, — трепеща, ответил Фанор, — это все клевета Адонирама, который задумал погубить нас.
— Адонирам даже не подозревает о вашем заговоре, он известен мне одному. Знайте, что все тайны открыты прозорливости того, кому покровительствует Адонаи.
Удивление на лице Садока сказало Сулейману о том, что его первосвященник не слишком полагается на покровительство Адонаи.
— Поэтому, — продолжал царь, — не тратьте попусту слов, пытаясь скрыть истину. То, что вы скажете, мне уже известно, я лишь хочу испытать вашу преданность.
— Государь, — начал Амру, не менее испуганный, чем его сообщники, — я следил денно и нощно за всеми мастерскими, складами и кузницами. Ни разу там не появился Адонирам.
— Что до меня, — добавил Фанор, — мне пришло в голову спрятаться под вечер за гробницей царевича Абсалома ибн Дауда на дороге, что ведет с Мории к лагерю савеян. В третьем часу пополуночи мимо меня прошел человек в длинном халате и тюрбане, какие носят йеменцы. Я подкрался ближе и узнал Адонирама; он направлялся к шатрам царицы. Но он заметил меня, и я не решился последовать за ним.
— Государь, — заговорил в свою очередь Мифусаил, — вы знаете всё, и нет границ вашей мудрости; я буду откровенен до конца. Если то, что я скажу, может стоить жизни вашим рабам, поневоле приоткрывшим столь страшные тайны, соблаговолите отпустить моих товарищей, чтобы слова мои пали лишь на меня одного.
Оставшись наедине с царем и первосвященником, он снова распростерся ниц и крикнул:
— Государь, поднимите надо мной свой скипетр в знак того, что я не умру!
Сулейман простер над ним руку и ответил:
— В твоей искренности и преданности твое спасение; не бойся же ничего, Мифусаил из колена Рувимова.
— Спрятав лоб под чалмой и покрыв себя темной краской, я, благодаря ночному сумраку, смешался с евнухами, охраняющими царицу; Адонирам проскользнул в темноте в ее шатер; он долго беседовал с ней, и ночной ветерок донес до моих ушей тихий шелест их слов; за час до рассвета я скрылся — Адонирам еще оставался с царицей.
Сулейман совладал со своим гневом, но Мифусаил увидел молнии в его глазах.
<…>
— Отпустите меня, государь. Работы близятся к концу и могут быть завершены без меня. Мой удел — странствовать по свету; мой жребий зовет меня к другим небесам, и я возвращаю вам власть, которой вы меня наделили. Моей наградой будет мое творение, которое я оставляю здесь, и выпавшая мне честь воплотить благородные замыслы столь великого царя.
— Куда же вы намерены идти, покинув мои земли? — спросил Сулейман, стараясь говорить беззаботным тоном.
— В Тир, — без колебаний ответил художник, — ибо я дал обещание моему покровителю, славному царю Хираму, который любит вас, как брата, а ко мне всегда был добр, как отец. Если будет на то ваша воля, я хотел бы отвезти ему планы и чертежи дворца, храма, медного моря, а также двух огромных витых колонн из бронзы, именуемых Иахин и Воаз, что украшают большие ворота храма.
— Да будет так. Пятьсот всадников отправятся, чтобы сопровождать вас, и двенадцать верблюдов повезут мои дары и предназначенные вам сокровища.
— Это слишком щедро; Адонирам не унесет с собой ничего, кроме своего плаща. Не думайте, государь, что я отвергаю ваши дары. Вы великодушны, вы хотите дать мне огромное богатство; но, решившись уехать столь внезапно, я пущу его по ветру без пользы для себя. Позвольте мне быть до конца откровенным. Я принимаю эти сокровища, но оставляю их в ваших руках на хранение. Коли у меня появится нужда в них, государь, я дам вам знать.
— Если таково ваше желание, мастер, вы свободны — я отпускаю вас…
— После захода солнца, — уточнил художник. — Я должен еще заплатить строителям и прошу вас, государь, приказать вашему управителю Азарии, чтобы доставили к моей конторе у подножия колонны Иахин необходимую сумму денег. Я буду выдавать жалованье, как обычно, и не стану объявлять о моем отъезде, чтобы избежать волнений, которые неизбежно повлечет прощание.
— Садок, передайте наш приказ вашему сыну Азарии. Еще одно слово, мастер: знакомы ли вам трое подмастерьев по имени Фанор, Амру и Мифусаил?
— Да, это три жалких честолюбца, они честны, но бездарны. Все трое добивались звания мастера и пытались вынудить меня сказать им пароль, чтобы получить право на более высокое жалованье. В конце концов они вняли голосу разума, и совсем недавно я имел случай убедиться в том, что сердца у них добрые.
— Мастер, в Писании сказано: «Бойся раненой змеи, если она свернулась». Вы плохо знаете людей: эти трое — ваши враги, именно они своими кознями едва не погубили отливку медного моря… Прощайте, мастер… исполните ваше предназначение!
С этими словами царь протянул ему руку; художник смиренно склонился к ней, но не коснулся губами, и Сулейман вздрогнул.
<…>
— Смерть опустошила ряды мастеров, и Адонирам хочет удалиться на покой; я, как и он, хочу найти среди глав цехов людей, достойных моего доверия. Сегодня вечером, после выплаты жалованья, еще раз обратитесь к просьбой о посвящении в мастера; он будет один… Сумейте заставить его внять вашим доводам. Если вам это удастся, я буду знать, что вы трудолюбивы, владеете мастерством и высоко стоите в глазах ваших братьев. Адонирам знает свое дело; его решение — закон. Разве Бог покинул его? Разве был ему явлен знак порицания Творца, Его роковое предупреждение, удар, который без промаха наносит незримая рука, карая виновных? Так пусть рассудит вас Иегова: если падет на ва