лушать двух-трех посетителей.
Градоначальник приблизился к высокому мужчине, а тот, выхватив револьвер системы Браунинга, стал в упор стрелять в графа Шувалова. Было сделано пять выстрелов, ошеломивших всех присутствовавших и произведших страшную панику среди просителей. Говорят, что первая же пуля попала в область сердца графа; три пули попали в живот и руку, пятая пуля была найдена во входной двери.
Граф П. П. Шувалов упал; преступник хотел было бежать, но пришедшие в себя просители бросились к нему и не дали ему скрыться. Большинство просителей пришли в такое сильное негодование, что стали бить злодея. Одной из пуль был ранен чиновник особых поручений при градоначальнике, г. Шнейдер. Пуля попала в ногу. Полагают, что пули были отравлены. […]
Весть об убийстве градоначальника распространилась с быстротой молнии по всей столице и вызвала подавляющее впечатление. Все искренне сожалеют о безвременной мученической кончине графа П. П. Шувалова, которого полюбило население за доступность, обходительность и энергическую распорядительность».
В статье-некрологе «Новая кровавая жертва» воздавалось должное личным качествам погибшего градоначальника:
«Уже одно то, что он в столь трудное, столь тревожное и беспутное время принял возложенное на него Высочайшее поручение водворить в Москве расшатанный законный порядок, было великим гражданским подвигом с его стороны.
Верный заветам своего отца, истинного Русского человека, он не поколебался променять спокойную жизнь на лихорадочную, лишенную дневного и ночного отдыха, деятельность на посту градоначальника Москвы, ставшей после преждевременной мученической кончины своего Августейшего генерал-губернатора, центральным очагом всей теперешней революционной крамолы.
С первых же шагов своих в Первопрестольной столице граф Павел Павлович сумел своей приветливостью и своим добрым сердцем завоевать искреннее сочувствие московского населения, снова свободно вдохнувшего после пережитого им краткого, но тяжкого периода безвластия. Все распоряжения нового градоначальника отличались разумной ясностью, целесообразностью и строгой законностью. Лица, обращавшиеся к графу со своими нуждами, встречали в нем сердечную приветливость, сочувственное внимание и полную готовность прийти на помощь и словом, и делом. Административный опыт, вынесенный им из своей предыдущей службы, в особенности в Одессе, которая и доселе не может забыть его плодотворной деятельности, давал ему возможность, не колеблясь принимать в своем управлении Москвой те именно меры, которые наиболее соответствовали и времени, и месту. Всюду чувствовались его зоркий глаз опытного наблюдателя и его твердая рука блюстителя законного порядка. Трудолюбие его не знало границ: работая до двух, трех часов ночи, он уже в ранние утренние часы объезжал Москву, чтобы затем без устали посвятить себя делам своей службы. И такого градоначальника лишилась Москва!»
Похороны П. П. Шувалова.
Для характеристики эпохи приведем два частных отклика на убийство графа П. П. Шувалова. Первый — фрагмент письма ответственного сотрудника МВД, создателя знаменитого «летучего отряда» филеров Е. П. Медникова к С. В. Зубатову:
«Дорогой мой. Что творится на белом свете, уму непостижимо. Нужно иметь терпение, чтобы, не закрывая глаза, смотреть, видеть и молчать, молчать. Кажется, весь свет пошел кругом: вертится и вертится. Каждый Божий день по несколько убийствов[44], то бомбой, то из револьверов, то ножом и всякими орудиями; бьют и бьют чем попало и кого попало; за что-то и Шувалова, ну, кому он что сделал дурного, никто этого не скажет. Так теперь свободно все стачки проходят, и никаких арестов и в помине нет, а террористы палят и палят»[45].
Второй документ — отрывок из письма на имя Николая II актрисы Е. А. Шабельской, сочинявшей черносотенные романы:
«Болит у меня сердце о бедном Шувалове. Вот они жиды одесские отомстили ему, как и Великому князю Сергею. Я Шувалова знала очень мало. видела раза 2 в Одессе проездом, но столько слышала о нем хорошего, такое он производил впечатление честности и МУЖЕСТВА ВО МНЕНИЯХ, что сердце к нему невольно лежало. О Государь, неужто Ты оставишь это убийство неотомщенным?»
Вопрос об адекватном наказании террористов в связи с убийством графа Шувалова был поднят и на страницах печати. Попытка самочинной расправы над боевиком в газете «Московские ведомости» получила такой комментарий:
«И не в первый раз уже полиции приходится спасать политических преступников от самосуда толпы, от народа, которому они хотят «благодетельствовать» своими кровавыми злодеяниями!
Глубоко знаменательные факты. Чем же, однако, они объясняются?
Народ не верит, что виновного постигнет кара, — та кара, которая является достаточным в его глазах возмездием за злодеяние. И, к сожалению, это неверие вовсе не случайно: оно имеет свое глубокое основание.
В самом деле, когда за все уголовные преступления суд производится по старому Уложению о наказаниях — для политических преступников создана какая-то непонятная привилегия, в силу которой они судятся по «либеральному» новому Уложению».
Речь идет о положениях уголовного законодательства того времени, согласно которым убийство должностного лица наказывалось не смертной казнью, а каторгой от десяти лет до бессрочной. Если террорист не достиг совершеннолетия (21 года), протяженность его наказания снижалась на одну треть. После отбытия двух третей срока каторжник, проявивший смирение, мог быть переведен на поселение. Эта возможность смягчения участи преступника была так истолкована современником:
«Правда, нужно «одобрительное поведение», ждать которого от зверя-убийцы довольно трудно. Но кто же не знает, что низшее тюремное начальство часто готово согласиться на одобрительную аттестацию только ради того, чтобы избавиться от беспокойного и опасного человека? Таким образом, 10-летняя каторга для совершеннолетнего может свестись к 6 годам и 8 месяцам, а для несовершеннолетнего к 41/2 годам.
Неужели это достаточная кара для злодея, предательски убивающего сановника, охраняющего народное спокойствие?»
Без специального исследования невозможно судить о степени справедливости этого суждения относительно всех революционеров-террористов. Что же касается П. А. Куликовского, то судьба в лице «кровавого царского режима» его действительно пощадила. Сначала он был приговорен к смертной казни, но после подачи царю прошения о помиловании получил 25 лет каторги. В 1911 г. Куликовский по состоянию здоровья был переведен на поселение. Видимо, воздух Якутска оказался столь целебным, что у бывшего боевика хватило сил дотянуть до падения самодержавия. После Февральской революции он возглавил областной совет, вступил в борьбу с большевиками и, попав к ним руки в начале 20-х гг., покончил жизнь самоубийством.
Сторонники применения к террористам суровых мер обращали внимание на мягкость наказания подстрекателям и соучастникам убийств. Для них законом предусматривалось тюремное заключение на срок от двух недель до одного года. Публицист «Московских ведомостей» подчеркивал, что прямым результатом либерализма законодателя является ослабление полиции:
«Но если общество не имеет основания доверять судебной репрессии политических преступлений, — оно еще менее может надеяться на репрессию полицейскую.
Мы далеки от мысли обвинять чинов государственной полиции в неисполнении их долга. Такое обвинение в настоящее именно время было бы вопиющей несправедливостью, когда ежедневно на всех концах России полицейские чины падают жертвами гнусных политических убийц. Мы глубоко преклоняемся пред этими героями, несущими верой и правдой свою службу Царю и Родине не ради того грошового вознаграждения, которое они получают, а ради идеи долга, памятуя принесенную им присягу.
Нет такого государства, в котором полицейская служба была бы так тяжела и неблагодарна, как в России. Русская полиция является в настоящее время самым беззащитным элементом во всем Государстве.
Но если это так, если наша полиция так организована, что она сама себя защитить не может — то как же мы можем думать, что она защитит нас, что она исполнит прямую свою обязанность, заключающуюся в предупреждении и пресечении преступлений? Можем ли мы быть уверены, что если она арестует преступника, то он не избегнет заслуженной им участи? Нет, этой уверенности у нас в настоящее время.
Убийца графа Шувалова был арестован за политические преступления, он упорно скрывал свое имя — следовательно, должен был содержаться под стражей с особой тщательностью. А между тем ему позволили «гулять» при Пречистенском полицейском доме, и ему дали возможность бежать с этой прогулки, две недели скрываться в Москве[46], явиться на прием к градоначальнику среди явных и тайных полицейских агентов, которые его «не узнали» и не обратили внимание на его странное поведение, так что он имел полную возможность в выбранный им момент беспрепятственно исполнить свой адский замысел.
Воля ваша, это непостижимо!
Неужели все это в порядке вещей? Неужели это было бы возможно там, где полиция правильно организована, где она стоит на высоте своего призвания, где злонамеренные люди ее страшатся, а честные граждане ее уважают, видя в ней крепкий оплот мирного, законного порядка?
Наша полиция дезорганизована и деморализована с тех пор, как политика «доверия» вернула с триумфом в столицы и в главные центры Империи всю ту шайку негодяев, без которых немыслимо было начать революцию; тогда именно та зловредная политика связала по рукам полицию, принудив ее дать дорогу возвращающимся триумфаторам, не только прекратив всякие за ними наблюдения, но и защищая их революционные демонстрации от негодования верных подданных Русского Царя.
Что же тут удивительного, если общество изверилось в полицию, как оно изверилось в суд, и если оно — как всегда и всюду в таких случаях бывает — возвращается в варварское состояние, прибегая к безобразному самосуду, считая, среди общего беззакония, единственно верным законом дикий закон Линча?»