Иное положение было в русских хорах. Подписав контракт, певицы попадали в полную зависимость от хозяйки, которая посредством системы штрафов могла держать своих подопечных буквально в ежовых рукавицах. Правда, в большинстве хоров существовала практика возвращения «штрафных» денег под видом премий к праздникам.
Наряду с выступлениями на сцене хористкам вменялось в обязанность «быть с гостями», как в общем зале, так и в отдельных кабинетах, до самого закрытия заведения. Девушки должны были «раскручивать» посетителей на заказы дорогих блюд и напитков, на дополнительные выступления хора. В некоторых хорах специально держали «певиц», не обладавших музыкальными талантами, но отличавшихся умением «правильно» обходиться с гостями.
«Продавалось решительно все, что только можно было продать, – писал Н. Ф. Монахов, прекрасно знавший изнанку артистической жизни того времени. – Да и могло ли это быть иначе при тех экономических условиях, в которые ставили кафешантанных артистов кабатчики-антрепренеры? Как мог существовать хор в двадцать пять человек, если его содержание стоило владельцу этого хора примерно 1 000 рублей в месяц, а антрепренер кафешантана подписывал с ним договор всего на 150 рублей? Откуда было взять недостающие 850 рублей? Нужно было их заработать. Как? Да очень просто: обязанностью певиц хора было ухаживать за „гостями“ и звать их в отдельный кабинет с тем, чтобы затем непременно пригласить туда хор, который выступал уже за отдельное вознаграждение. Это „отдельное вознаграждение“ поступало целиком в карман владельца хора»[165].
Чтобы заинтересовать хористок в «раскручивании» гостей на заказ дорогих вин и яств, рестораторы выплачивали девицам от пяти до десяти процентов от итоговой цифры счета. О профессиональном умении певичек помогать «карасям с икрой» (так в то время называли богатых клиентов) расставаться с деньгами свидетельствует рассказ старого официанта, воспроизведенный Е. П. Ивановым:
«Как мадмазель кто приглашает с собой посидеть, она первое фрухты спрашивает. Они без прейскуранта и дороже всего в счет пишутся. [...] А она, сволочуга, начнет сейчас же от всего пробовать: виноград от всех веток отщипнет, яблоко укусит, да ей не понравится, грушу порежет или колупнет, персики пальцем потычет или горничной в уборную пошлет. А кто сидит, стыдно тому чево не позволишь и даму приятную обидеть. Попал и молчит! А потом и кушанья самые дорогие также заберет, хор тебе велит позвать, метрдотелю на чай подарить, ежели шаншонетка, и режиссеру – бандору своему. Ух какие они стервиши ловкие, им еще за весь счет пруценты с буфета заплотят...»
Говоря «про это», стоит подчеркнуть, что администрация ресторанов строго следила, чтобы посетители не нарушали законов и норм общественной нравственности. Полицейскими правилами запрещалось иметь запоры на дверях отдельных кабинетов, поэтому уединение в них было вещью относительной – полиция в любой момент могла войти с проверкой. Кроме того, каждый содержатель хора предупреждался специальной подпиской, что в случае любого скандала данное ему разрешение на выступления может быть немедленно аннулировано.
Наконец, московский генерал-губернатор имел дарованное царем право «в обход общего порядка» налагать штраф в 500 руб. (с заменой ареста на месяц) «на содержателей гостиниц, подворий, заезжих домов, меблированных комнат, вообще всех заведений трактирного промысла, а также бань и тому подобных открытых для публики учреждений, за допущение в них посетителей для разврата».
Конечно же, для людей, жаждавших вкусить плотских наслаждений, выход всегда имелся. Например, буквально в двух шагах от ресторана «Эрмитаж» находились меблированные комнаты, по сути являвшиеся «домом свиданий».
По свидетельствам многих современников, выступавший в «Яре» и «Стрельне» хор А. З. Ивановой особенно ценился купцами за то, что его хозяйка никогда не допускала ни малейшего скандала. Хотя многие из хористок уходили на содержание, но это уже было, как говорится, «на стороне». Аккомпаниатор хора Я. Ф. Пригожий, автор музыки к романсу «Пара гнедых» и многим другим популярным произведениям, неоднократно жаловался: «Текучесть хора большая, только обломаешь и поставишь голос у какой-нибудь певицы, смотришь – она уже покинула хор, влюбившись в кого– нибудь; многие из них повышли замуж, а некоторые ушли на содержание, и даже некоторые из них открыли свою торговлю, поддерживаемые своими поклонниками».
Но вернемся в ресторан, тем более что дело идет к закрытию. Типичная картина для утренних часов: из дверей заведения выходят несколько господ в котелках в сопровождении официантов и городового. Это ведут в участок для составления протоколов «неплательщиков» или, как говорили в то время, «любителей поужинать за счет датского короля». Для рестораторов они были настоящей головной болью, поскольку российские законы отказ платить по счету не относили к уголовным преступлениям.
И после составления протокола «неплательщик» пребывал на свободе, спокойно дожидаясь разбирательства у мирового судьи. Но даже решение суда зачастую не давало владельцу ресторана возможность получить деньги с недобросовестного клиента. Это, например, случалось, когда «неплательщик» был несовершеннолетним, а его отец наотрез отказывался платить за сына.
Владельцы ресторанов и гостиниц на протяжении многих лет обращались к правительству с настоятельной просьбой: приравнять отказ платить по счету к уголовному преступлению. Только в 1913 году министерство юстиции наконец-то приняло положительное решение по этому вопросу. Московские рестораторы приняли весть об этом с огромной радостью – только у одного И. А. Скалкина скопилось неоплаченных счетов на 42 тыс. рублей.
Итак, «неплательщики» отправляются в полицию, а для остальных гуляк завершение веселья идет по привычному пути. Вот как это выглядело в описании современника:
«Короткая летняя ночь проносится быстро. Деревья теряют свою таинственность, восток окрашивается узенькой алой полоской, небо бледнеет, и вся прелесть ночного ресторана как-то разом блекнет и исчезает. Померкли огоньки, свечи догорают в своих подсвечниках с колпаками, речи стали бессвязнее, усталость чувствуется и в движениях, и во взоре. Лица бледные и усталые, но настоящие прожигатели жизни московского пошиба еще не сдаются. Они мчатся дальше, в Всесвятское, где тоже имеется пристанище с цыганами, шампанским и прочими утехами жизни, но здесь все уже отдает настоящей провинцией. В открытые окна кабинета заглядывают кусты сирени и бузины, на улице села ругаются поднявшиеся уже ото сна мужики и тянутся бабы к колодцу за водой. Солнце начинает палить невыносимо, во рту какая-то горечь, осадок пыли и бессонной ночи».
В начале 1914 года в селе Всесвятском (ныне район метро «Сокол») насчитывалось 25 «чайных лавок», в которые отправлялись «догуливать» самые стойкие из представителей «веселящейся Москвы». Среди «золотой молодежи» и литературной богемы популярностью пользовалось заведение Жана, где, по воспоминаниям И. И. Шнейдера, «не было даже электричества, и при свечах ели блины, независимо от „сыропустов“ и „мясопустов“ церковного календаря. У московских денди считалось шиком появиться наутро с закапанными стеарином рукавами и брюками».
Впрочем, далеко не все посетители «Яра» или «Стрельны» катили утром еще дальше за город. Самые горячие поклонники пения цыган отправлялись вместе с ними в Грузины, в трактир «Молдавия», принадлежавший Капкову. По старой привычке цыгане собирались там, чтобы «дуван дуванить» – делить деньги, заработанные за ночь.
Со временем, когда цыгане стали селиться не в Грузинах, а в Петровском парке, поближе к месту работы, посиделки у Капкова сошли на нет, но в начале XX века они еще происходили.
«В то время, как у всех уже достаточно истомленный вид, – описывал А. А. Осипов утро в „Молдавии“, – цыганки, благодаря желтому цвету своих лиц, кажутся свежими и готовы петь сколько угодно. Опять хлопают пробки и подается традиционная яичница, которую не брезгают есть люди, только что отказавшиеся от самых тонких блюд: когда человек увлекается, ему нравится все.
Миллионеры и прожигатели жизни, тузы и червонные валеты, старики и пижоны – все это смешивается в Грузинах в одну кучу и жадно старается продлить ночной кутеж. Около кутил вертятся их прихлебатели и друзья. Золотых мух подстерегают пауки, которые плетут и раскидывают свои сети. Прихлебателям этим, кутившим когда-то самостоятельно, приходится иногда очень нелегко, но надо прятать самолюбие в карман и терпеть, потому что только на прожигание жизни они и способны. Глядя ласково в глаза своим патронам, они в душе ненавидят их и мстят по-своему или шантажом, или составлением фальшивого векселя, который губит, конечно, только их самих. Кадры этих прихлебателей не редеют, и поставляет их обыкновенно Петербург. Все это люди с громкими фамилиями и блестяще начатой карьерой, в которой, однако, на первых же порах появилось темное пятно, так что пришлось ее оборвать в самом начале. Всех они знают, со всеми «на ты», в недалеком будущем ожидают огромного наследства, а до тех пор:
– Дорогой мой! Не одолжите ли вы мне сто рублей на честное слово?
И московские капиталисты не в силах отказать им. И заем-то делается таким небрежным тоном, что отказать трудно, да надо же и платить за науку. Прихлебатель учит, как надо одеваться, как рыбу есть, как швырять деньги, а это тоже надо уметь!..
Но вот шампанское допито, яичница съедена, и цыганский хор заведет обычное:
– Спать, спать, спать! Пора нам на покой! Действительно, настало время и домой ехать».
Отсыпаясь после бурно проведенной ночи, «веселящаяся Москва» вставала поздно, после полудня. Свой новый день они начинали с посещения кондитерской Сиу на Кузнецком Мосту или кофейни Филиппова на Тверской, прогуливались по бульварам.
Сто лет назад жизнь на московских бульварах просыпалась и замирала, полностью подчиняясь суточному ритму города. Летом с первыми лучами солнца появлялись сторожа. Поднимая тучи пыли, они начинали мести дорожки, а заодно прогоняли бродяг, избравших кусты и бульварные скамейки местом ночлега. В утренние часы по бульварам спешили гимназисты и студе