Чтобы привлечь зрителей, хозяева кинотеатров шли на разного рода ухищрения. Так, в январе 1911 года в « Гранд – Электро» К. Я. Абрамовича ежедневно демонстрировали «дикарей-папуасов, привезенных с острова Новая Гвинея». Реклама утверждала, что москвичи могут увидеть самых настоящих «людей каменного века» – представителей «племени Кая-Кая (самое дикое племя на земном шаре)».
Появление в заснеженной Москве трех полуголых папуасов, возглавляемых «вождем Лакки», вызвало настоящий ажиотаж. Естественно, фельетонист «Раннего утра» не смог пройти мимо такого события:
«Дамы покупали Лакки бананы и приводили его в восторг своими модными шляпами вышиной с Эйфелеву башню и с полями в 7 десятин. Дикарь видел в этом уборе родное и детски радовался, когда ему дарили огромное перо или шпильку, на которую можно нанизать кабана.
Эти модные шляпы оказали громадную услугу антропологии. Выяснилось, понятие о красоте у племени Кая-Кая и у наших дам – тождественны».
Закончились «гастроли» представителей «дикого племени» совсем не весело. Любимец дам Лакки внезапно умер от скоротечной чахотки. В гостинице «Бостон», где они жили, и в синематографе папуасы пребывали в своих «первобытных костюмах», а по городу их возили, накинув шубы. Видимо, простуда и явилась причиной болезни Лакки.
По сообщениям газет, обнаружив смерть вождя, его соплеменники заперлись в номере и подняли дикий вой, переполошивший всех жильцов. Дверь номера папуасы открыли только утром, после чего выкрасили лица и совершили дикую пляску вокруг трупа. Затем потребовали курицу, позавтракали, после чего жестами дали понять, что собираются так же съесть усопшего товарища. Но прежде чем приступить к тризне, они поделили костюм, вооружение Дакки и подаренные ему игрушки.
Под предлогом необходимости ехать «на работу» в синематограф папуасов удалось выманить из номера, а когда они вернулись, тело Лакки уже было унесено. Исчезновение вождя было воспринято ими спокойно.
После прекращения гастролей представителей племени Кая-Кая, хозяин «Гранд-Электро» предложил зрителям другую диковину – кинодекламацию. Озвучивая изображение на экране, актер В. С. Ниглов читал «Записки сумасшедшего» Гоголя. «Поразительное совпадение!» – утверждала реклама.
Примерно в то же время кинодекламацией могли насладиться посетители «иллюзиона» «Модерн». Здесь гастролировал «любимец публики» исполнитель сатирических куплетов С. А. Сокольский, причем подчеркивалось, что демонстрация происходит «при личном участии автора, а не граммофона».
Последнее замечание, думаем, требует некоторого пояснения. В те годы, несмотря на то, что они назывались «эпохой немого кино», постоянно шел поиск путей озвучания фильмов. Одним из способов было соединение показа ленты со звучанием установленного возле экрана граммофона. Его пуск в нужное время производился с помощью шнурка, протянутого в будку «демонстратора». Зрители, побывавшие на таких сеансах, отмечали, что главным недостатком являлось несовпадение изображения на экране и звукового сопровождения.
Первая по-настоящему удачная демонстрация «звукового» кино состоялась в марте 1914 года в «электротеатре» «Художественный». Здесь показали несколько сценок продолжительностью по 10—12 минут с выступлениями английских эксцентриков. Согласно газетным отчетам, на сеансе присутствовала «вся Москва» и разочарованных не было:
«Аппарат почти совершенен: все звуки совпадают с движениями в непререкаемой точности. Нет даже на секунду впечатления, что говорят где-то в другом месте, кто-то другой, а не лицо, изображенное на экране. Звуки различных музыкальных инструментов, человеческих голосов, разбитой тарелки, лая собак – все точно, как в действительности. Только несколько приглушенные, что относится к несовершенству граммофона. [... ]
Любопытно, что наибольший восторг вызвали не пение, не оркестр, а лай собак, топот ног, звук разбитой тарелки. И что всего удивительнее: уже через минуту стало казаться, что немой кинематограф скучен, неприемлем. Уже казалось странным, что мы до сих пор могли часами смотреть драмы жестов без слов».
Будучи в восторге от нового достижения кинематографа, писатель Леонид Андреев поспешил объявить, что приход звука в кино означает скорую «кончину» театра. Мол, зачем публике ломиться на спектакль с участием Шаляпина или Неждановой, когда за двугривенный игру любого великого артиста можно будет увидеть на экране в самом захолустном «иллюзионе».
Против преждевременных похорон театра выступил В. А. Гиляровский:
«Доктора уверяют, что кинематограф портит зрение и разбивает нервы. Очень может быть. Но, тем не менее, кинематографу предсказывают огромную будущность, а Леонид Андреев дошел до того, что предсказывает победу кинематографа над театром.
И теперь, когда кинематограф соединится с граммофоном, когда можно будет на экране видеть действие и в граммофон слышать слова действующих лиц, – театр будет заменен
– Кинематограммофотеатром!..
Но это будет не настоящий театр, тот самый, на котором мы воспитались, которым мы наслаждаемся теперь. Деревянно, – скучно будет! Идешь отдыхать душой, и пред тобой мертвый экран, движущиеся тени-портреты вместо живых людей, металлические голоса – вместо голосов человеческих. [...] Мертвые фигуры. Мертвые звуки. [...] Нет, господа! Никогда машина не вытеснит живого человека, никогда кинемато-фото не заменит певца и актера. Начинающие Райские– Доедаевы и Кокет-Эдамские, играющие по 3—4 новых пьесы в неделю, – это живые.
Тени на экране и голоса в трубе.
– Мертвые.
А по московской пословице:
– Лучше живой городовой, чем мертвый околоточный!»
Тем не менее немое кино продолжало главенствовать, и огромное значение при показе имело музыкальное сопровождение. «Одним из важных элементов в демонстрировании кинокартин, – отмечал И. И. Шнейдер, – было их фортепьянное „сопровождение“. Появились даже ставшие знаменитыми киноиллюстраторы, фамилии которых печатались в афишах и объявлениях. Но и самые знаменитые не избегали шаблонов: стоило на экране появиться луне, как пианист тотчас перескакивал на такты „Лунной сонаты“ Бетховена, бушующее море немедленно сопровождалось раскатами „Революционного этюда“ Шопена, а любое свадебное шествие открывалось под звуки „Свадебного марша“ Мендельсона. Но действие музыки при восприятии немого фильма было поразительным: достаточно было самому плохому пианисту, „наяривающему“ на растрепанном пианино затасканный вальс, умолкнуть на минуту, чтобы закурить папиросу, как картина становилась действительно немой, персонажи проваливались в какое-то, казалось, безвоздушное пространство, начинали действовать как бы за приглушающей все пеленой и двигаться манекенами под сухой и громкий треск аппарата, сразу становившийся слышным. Но вот вновь начинала звучать музыка, и все мгновенно входило в свои рамки. Позднее в первоклассных кинотеатрах фильмы стали идти в сопровождении небольших симфонических оркестров».
Полагаем, современному читателю будет интересно познакомиться с некоторыми подробностями труда музыкальных «иллюстраторов». Вот заметка, появившаяся в 1910 году на страницах газеты «Раннее утро». Поводом к ее написанию послужила случившаяся в одном из кинотеатров Петербурга прямо во время киносеанса внезапная смерть девушки-тапера.
«Оказывается, что пианисты в кинематографах несут поистине каторжный труд. В будние дни пианист „иллюстрирует“ с 5 час. веч. до 12 ч. ночи. А в праздники с 2 ч. дня до 12 ч. ночи. 10 часов без передышки! Если не считать 5-минутных антрактов, когда одна волна публики схлынула, а другая заняла места.
В очень немногих театрах пианист находится по ту сторону экрана, отделенный от публики. А в большинстве кинематографов он сидит тут же, впереди публики, в душной атмосфере, бегая утомленными пальцами по клавиатуре в совершенном мраке.
Состояние все время – самое напряженное. Ведь «иллюстратору» надо не только играть, но все время следить за картиной, «подгонять темп» под движение действующих на экране лиц, стараться «делать настроение». Ни один тапер на свадьбе или вечеринке не устает так, как «иллюстратор картин» в кинематографе.
Один из них в праздничный день, около 11 часов ночи, говорил пишущему эти строки:
– Верите! Я не знаю сейчас: пальцы у меня или деревяшки? Впечатление такое, будто мне вывернули кисти рук! Болит голова и слезятся глаза от этой вечной смены света и тьмы!..
Много ли получают «иллюстраторы» за свой тяжелый, выматывающий все нервы труд? В большинстве случаев вознаграждение самое мизерное: 60—75 руб. в месяц. В «богатых» кинематографах, – а их очень немного, – сумма вознаграждения доходит и до 150 рублей.
Немудрено, что «иллюстраторы» так переутомляются».
Другой аккомпаниатор в 1913 году поведал журналистам еще об одной профессиональной болезни:
«По службе нам все время приходится внимательно следить за картинками. Насколько это влияет на глаза, я говорить не буду. Но интересно то, что это зрелище очень сильно расшатывает нервную систему. Я уже три года играю в синематографах и, наконец, довел свои нервы до такого состояния, что принужден был обратиться к врачебной помощи. Мою болезнь врачи объясняют исключительно влиянием картин на мою психику. Дело, по словам врачей, заключается в следующем: захватывая внимание зрителя своим содержанием, „немая“ картина заставляет все время дополнять воображением слова, и это-то напряженно действующее воображение и влияет вредно на нервную систему».
Медицинские светила того времени рассуждали на страницах газет о вреде, наносимом кинематографом здоровью посетителей «иллюзионов». По воспоминаниям Н. Д. Анощенко, его мама, прочитав в «Русском слове» рассуждения какого-то профессора о пагубном воздействии фильмов на зрение и психику зрителей, особенно молодежи, крайне неохотно стала отпускать его в «электротеатр». Сама же она не смогла досидеть до конца даже одного сеанса, поскольку от мельтешения изображения на экране очень скоро получила головную боль и резь в глазах.