Для менее выбракованных детей, которые просто не хотели учиться, были созданы школы с особым режимом. В эти школы направлялись мелкие правонарушители, дети, исключенные из обычных, массовых школ, и дети, «имеющие антиобщественные поступки». На совещании работников Мосгороно в 1937 году один из работников такой школы говорил: «Контингент ребят у нас особенный. Это не просто дезорганизаторы, которые хулиганят. Это, за исключением трех человек, квалифицированные карманные воры, имеющие пять, шесть, десять приводов… Они через забор, через ворота, под воротами выбираются на улицу… На глазах трудовика могут разбить стекла в мастерской и вылезти на улицу через большую форточку… Прием, который ребята устраивали приходящим работникам, – свист, мат и т. д. Многие не переносили всего этого и оставляли школу».
Школа эта находилась в доме 12 по улице, называемой Щипок. Название улицы, как нарочно, соответствовало воровской квалификации многих ее учеников, воров-карманников, или «щипачей».
Подобные школы открылись перед войной в доме 35 по Арбату, в доме 6 по 6-му проезду Марьиной Рощи, в доме 12 по Каляевской (ныне Долгоруковской) улице и др.
Помимо школ с особым режимом существовали «школы переростков». В них учились оболтусы, упорно не желающие переходить в следующий класс. Переростками пугали воспитанных детей, их боялись те, кто жил рядом с их школами, а также домашние животные.
Побаивалось местное население и «ремесленников» – учеников ремесленных училищ, сменивших в сороковом году существовавшие до этого школы фабрично-заводского ученичества (ФЗУ). В ремесленные училища («ремеслухи», как их еще называли) шли обычно не очень прилежные ученики, а также те, кого не могли содержать родители. Ремесленники носили черную форму и ремень с пряжкой, на которой были выбиты буквы «РУ».
Существовали в Москве и национальные школы. В 1937 году в Москве было три татарские школы, одна латышская и одна еврейская.
У национальных школ имелись свои проблемы. Многие татары, например, предпочитали отдавать своих детей в русскую школу. Объяснялось это тем, что в татарской школе детей учили не арабской вязи, как было принято у мусульман, а латинскому алфавиту. Татары называли его не языком, а шрифтом и заявляли: «Зачем мы будем отдавать учиться своих ребят на латинском языке?» Другой причиной, по которой большинство татарских детей учились в русских школах, было то, что татарских школ было мало, а поэтому многим добираться до них было трудно, да и недешево. Кроме того, некоторые родители говорили работникам татарских школ: «Твоя школа далеко, а мой ребенок плохо одет».
Бывало, татарских детей переводили в русскую школу на второй или третий год обучения, а они и русского-то языка не знали. Когда этот вопрос обсуждался на совещании в Мосгороно, кто-то из учителей предложил не принимать в общую школу детей, не знающих русского языка, на что получил возражение: «Нет такой директивы партии – не брать в школу детей, не знающих русского языка».
В обычных школах, где учились дети разных народов, все было проще. Конечно, о своем национальном происхождении и происхождении своих товарищей дети не забывали. Русского называли «русопёт», армянина – «армяк», персиянок – «персючками», ингуша – «зверь» и т. д. Ингуш говорил: «Русский – хорошо, казак – плохо». Учителя старались сгладить национальные противоречия, заинтересовать учеников культурами других народов. Предлагали спеть детям свои национальные песенки, рассказать сказки, поговорки, пословицы. А как-то учительница Жданова предложила детям подготовить к следующему дню свои национальные загадки. Все принесли свои загадки. Не оказалось национальных загадок только у двух мальчиков-евреев. «Почему? – думала учительница. – Не хотят морочить себе голову, или им хватает загадок других народов?»
Помимо национальных проблем были вопросы и социальные. Ушел в прошлое нэп, но не исчезла разница в уровне жизни учеников. Вторгались в жизнь школ и политические события, происходившие в стране. Чтобы лучше понять атмосферу тех лет, узнать, что действительно волновало советских людей в области образования, заглянем в толстую книгу, собравшую под своей обложкой наказы, данные избирателями своим депутатам на выборах в 1934 году.
Среди наказов были, в частности, и такие: добиться уничтожения профессии домработницы, освободить детей-инвалидов войны, а также первой и второй групп от платы за горячие завтраки, обеды и учебники (горячие завтраки в школах получали все ученики до упразднения в 1934 году карточек на продукты питания. – Г. А.), повести решительную борьбу с малолетними торговцами папирос около столовых и на трамвайных остановках, а не перегонять ребят с одного места на другое, повести борьбу с материнской беспризорностью, запретить ночные прогулки детей, усилить борьбу с детьми-»висунами» на городском транспорте, прекратить их катание на трамвайных подножках, буферах и цепляние за трамваи на коньках, улучшить качество игрушек, больше делать игрушек механических, ввести школьную форму, добиться общего выходного дня во всех школах, чтобы у школьников был выходной день вместе с родителями, устраивать на работу побирающихся женщин, прекратить свободную продажу финских ножей, запретить детям их ношение и пр.
Домработницы, «материнская беспризорность», «побирающиеся женщины» были следствием бедности и разоренности наших деревень. И торговали папиросами на улицах, и слонялись по ночной Москве дети тоже не от хорошей жизни.
Представление о жизни детей того времени можно получить и из официальных документов Наробраза.
Его работники, проводившие в 1933 году обследование социально-бытовых условий жизни пионеров и школьников Москвы, отмечали, что во многих семьях на стенах рядом с иконами висят портреты вождей революции и партии. Тут же бумажные цветы и веера. В большинстве комнат воздух спертый, в ваннах, у кого они есть, жильцы моются раз в неделю. Рабочие предпочитают ходить в баню. Зубы члены семьи чистят редко, по утрам умывают только лицо.
Никакие комиссии не могли, конечно, отразить в своих справках всего убожества нашей жизни, в котором росли дети. Люди сморкались в скатерти, держали на обеденных столах расчески с волосами, не стесняясь детей, пьянствовали, матерились и, вообще, позволяли себе делать все, что они не позволили бы себе делать при посторонних. Государство, чтобы привить детям гигиенические навыки, пускало в ход любые средства и в том числе поэзию.
В одном из учебников были такие стихи:
Много пыли на дороге,
Много грязи на пути.
Вытирайте чисто ноги,
Перед тем как в дом войти.
Или:
За едой не торопись.
Мельче жуй, чаем не жгись.
А поевши, чисти зубы,
Вымой рот и вытри губы.
А учебник, который назывался «Юные ленинцы», предлагал отцам и детям заключать между собой социалистические договоры. В качестве примера приводился такой, согласно которому отец обещал сыну «бросить пить, стать общественником, работать без прогулов», а сын – «поднять грамоту отца, учиться хорошо, не остаться на второй год и вовлечь в пионерский отряд десять ребят».
Недостатки быта в семьях школа пыталась компенсировать в собственных владениях. Но и здесь были свои трудности и перегибы. Как-то в 1936 году в одной из московских школ произошел такой случай: санитары (они были в каждом классе и носили на рукаве белую повязку с красным крестом) нашли на одном из учеников вошь. Володя Ионкин, так звали жертву педикулеза, сбежал из школы, как Пушкин с выпускного экзамена в лицее, его долго искали, но не могли найти. Отыскали его лишь тогда, когда в эту историю вмешалась директор школы. Ее чрезвычайно возмутило бесцеремонное поведение санитаров, которые «лезли ученикам за воротник одежды без различия пола и возраста» в поисках вшей. По этому поводу был издан специальный приказ, в котором отмечалось, что «2 апреля в первом классе санитарами с торжеством была извлечена вошь из рубашки ученика Ионкина Владимира». В приказе указывалось, что «такое проведение санитарно-гигиенической работы больно бьет по самолюбию и достоинству учащихся», а в конце его предписывалось «прекратить подобную практику и ограничить деятельность санитаров самыми примитивными действиями: осмотром обуви, рук, тетрадей при участии классного руководителя».
Что ж, директором в данном случае была проявлена чуткость. Она явилась естественной реакцией на обиду ребенка. Но можно понять и радость санитаров, нашедших вошь: их работа, наконец-то, принесла результат и результат полезный. Оставалось только совместить радость санитаров, нашедших вошь, с благодарностью ребенка за избавление его от нее, чтобы не сказал потом кто-нибудь, перефразируя Достоевского, что он не хочет будущего без вшей, если за это будущее будет пролита хоть одна слеза ребенка. А слезы, действительно, проливались. И не только. Бывали случаи, когда впечатлительные дети в результате проявленной старшими грубости и нечуткости по собственной воле уходили из жизни.
Со слов учителей, выступавших на совещании по вопросам детской безнадзорности в феврале 1937 года, мы узнаём о том, что ученица 13-й школы, перед тем как покончить с собой, оставила «предсмертную» записку такого содержания: «Дорогие папа, мама, я умираю, любя вас, но меня довела до такого состояния учительница». Выяснилось, что учительница обвиняла девочку в том, что она плохо себя ведет, что она вообще чуть ли не проститутка, и настраивала против нее ее подруг… В одной из школ Пролетарского района учительница «застукала» ученика за онанизмом. Она долго стыдила его, стараясь раскрыть перед ним всю глубину его падения. После беседы мальчик понял, что он жалкая, ничтожная личность и что он больше не имеет никакого морального права участвовать в строительстве социализма в нашей прекрасной стране. Написав записку: «Для страны я не могу остаться жить таким, как я есть. Я для страны не нужен. Я активно в течение двух лет занимаюсь онанизмом», мальчик пытался покончить с собой.