одиться без тюремщиков, мясников и палачей. Но мало кто с охотой берет на себя эти обязанности».
Британцы же, обязанные ему должностями, повышением в чине, свободой передвижения и даже просто свободой, вынуждены из осторожности соблюдать молчание, терпеть его авторитарную власть, и лишь некоторые, поддерживаемые Наполеоном и привлеченные обещанием существенных материальных благ, решаются противостоять ему: они конечно же проиграют, но в Европе завоюют симпатию и популярность.
И тем не менее Хадсон Лоу — это не только чудовищное сочетание двуличия, мелочности, глупой ограниченности и свирепой надменности, о которых, стараясь перещеголять один другого, твердят историки и очевидцы. Он обладал реальными достоинствами, благодаря которым, в очень непростое время, он неуклонно и достаточно быстро шел вверх по всем ступеням военной иерархии. К несчастью, стечение обстоятельств, подавляющая своим величием личность его собеседника, общественное мнение и доминирующая в истории тенденция вставать на сторону жертвы, тем более когда эта жертва — повергнутый герой, все это способствовало тому, что его многочисленные недостатки безмерно преувеличивались, а немногие достоинства воспринимались как вызывающие раздражение комплексы.
Да, он действительно был педантичен, но для подчиненного — это огромное достоинство; благодаря его мании все видеть, все слышать и все записывать мы обладаем бесценным собранием Lowe Papers (сделанная позже копия которых хранится в Британском музее), дающим представление об основных событиях, связанных с пребыванием Наполеона на Святой Елене. Он сам говорил со своим обычным простодушием:
— Немного сыщется административных учреждений, которые располагали бы такими же богатыми и полными архивами, как те, что имелись на Святой Елене в пору моего губернаторства. В них содержится не только подробная корреспонденция, адресованная компетентным службам правительства его величества, представляющая собой почти что ежедневный отчет обо всех обстоятельствах тех пяти лет, что Наполеон Бонапарт находился под моим надзором, но и большая часть моих разговоров с самим Бонапартом или его спутниками, умело и точно записанных благодаря таланту моего военного секретаря майора Горрекера.
Сам же майор Горрекер отзывался о своем начальнике вовсе не так хвалебно:
— Он терпеть не может краткость, простоту, честность и ясность, как на письме, так и в разговорах. В его речах всегда есть что-то недосказанное и двусмысленное, от чего он всегда может отпереться.
А сколько ошибок можно совершить ради столь милой его сердцу педантичности! В то время как опытный дипломат — если допустить, что он согласился бы на эту неблагодарную должность — отнесся бы к своей миссии с тем великодушием, каковое она могла вызывать, Лоу, со своим пристрастием к частностям, унижал себя бесконечной мелочностью, ибо за деревьями был не в состоянии увидеть лес. Вместо того чтобы вести себя как командующий, в чьем кабинете рассматриваются лишь дела высокой важности, он с каким-то наслаждением опускался до роли таможенника и полицейского.
Он безусловно был честен, этот генерал-лейтенант, вчера еще бедный как церковная мышь, внезапно получивший жалованье в 12 тысяч фунтов в год — в то время как адмирал получал 4 тысячи фунтов, капитан — 300, врач — 400. Это богатство, изобилие и материальный комфорт вполне могли вскружить ему голову, как это часто случалось с его предшественниками на Святой Елене. Его секретарь рассказывает нам, как он яростно протестует против расходов, которые, по его мнению, могли бы лечь тяжелым бременем на бюджет страны, или как неделями он отказывается выдать какому-нибудь офицеру недоплаченную ему сумму в несколько фунтов, ибо считает, что тот не имеет на нее права. От 70 тысяч фунтов, которые он получит за время пребывания в этой должности (около 150 тысяч евро — вполне достаточных для безбедного существования), у него мало что останется к концу жизни, и он умрет в бедности, всеми ненавидимый, оставив свои детям лишь бесчисленные досье, которые правительство королевы Виктории приобретет для Британского музея, назначив взамен небольшую пенсию младшей дочери леди Лоу
Кто был более усерден и исполнителен, чем он? Иначе как бы смог он подняться по крутым ступеням британской иерархии? Французы, и Наполеон первый, никогда не поймут этого абсолютного подчинения правилам, установленным лично государственным секретарем, не имеющим ни малейшего представления о местных условиях; живя в ту эпоху, когда увенчавшаяся успехом инициатива была залогом еще большего возвышения, они ожидали от Лоу большей гибкости и широты взглядов. Но для губернатора, как для жандарма из комической оперы, «приказ есть приказ», и неважно, при каких обстоятельствах и откуда он был получен. Предписания, прибывающие из Лондона, подписанные уважаемыми и внушающими трепет начальниками, должны исполняться беспрекословно. «Right or wrong, my country». И никаких мыслей о суровом суде истории!
Если принять во внимание все обстоятельства, то вряд ли можно было действовать еще более неловко. Это конечно так, но не следует забывать о чудовищном невезении, ибо Лоу и в голову не приходило, что те его качества, которые он считал блистательными достоинствами и превозносил в письмах и докладах, окажут ему дурную услугу в исполнении тех особых обязанностей, кои были на него возложены. Один из его приверженцев, совсем молодой человек писарь Яниш, переписывавший своим красивым почерком бумаги в Плантейшн Хаус, в свое время окажется первым, кто скажет, что Лоу покинул свой пост и остров, «отмеченный печатью Каина».
Леди Лоу
Леди Лоу, похоже, не имела особого влияния на своего грозного мужа, хотя, по свидетельству одного очевидца, и не робела перед ним и однажды даже позволила себе бросить ему в лицо:
— Я была бы удивлена, если бы вы одобрили или хотя бы допустили что-либо естественное, нормальное!
Горрекер часто говорит о кисло-сладких и неуместных речах этой дамы, «которая смотрит на вас глазами тигрицы». Однако ее речи нередко встречали яростный отпор губернатора[17].
В сорок шесть лет, перед самым отъездом на Святую Елену, Хадсон Лоу женился на этой миссис Джонсон, урожденной Лэнси, вдове полковника и дочери губернатора одной из колоний, о «благородном происхождении» которой он говорит без малейшей иронии. Ей около сорока, она сильно красится, носит несколько вызывающе открытые платья и, если верить Горрекеру, до такой степени не пренебрегает крепкими напитками, бренди, грогом и ликерами, что вечерами речь ее становится иногда не слишком внятной. За время пребывания на Святой Елене она подарит мужу дочь и двух сыновей, из которых в живых останется только один, но заявляет всем и каждому, что если бы она знала, что ей в ее возрасте придется снова производить на свет младенцев, она бы предпочла остаться вдовой. Положение первой дамы колонии несколько кружит ей голову. Чем более вожделенным становится титул графини в Лонгвуде, тем в большей степени чувствует она себя Milady в Плантейшн Хаус, и Лоу считает необходимым уведомить лорда Батхэрста о «благополучном разрешении от бремени своей супруги» так, словно речь идет о королевских детях. Располагая большими финансовыми возможностями, чем ее французские соперницы, она старается затмевать их своими украшениями, атласными платьями, касторовыми шляпами с перьями, тщеславными ухищрениями светского церемониала, но она в ярости от присутствия двух своих взрослых дочерей, которые ее «старят». Она выезжает лишь в сопровождении адъютанта, который гарцует у дверцы ее кареты.
— Какое ничтожное тщеславие, — возмущается Горрекер, которому нередко случается исполнять эту обязанность. — Разве могла она еще несколько лет назад даже мечтать о таком ранге и таких почестях и о том, чтобы джентльмен исполнял при ней обязанности лакея?
Она часто дуется, злится на офицеров и жалуется мужу, что те не выказывают ей должного почтения, и даже грозит наказанием солдатам, которые не приветствуют ее на дороге. Она насмехается над более молодыми и элегантными, чем она, женщинами, но находит изысканной графиню Бертран, «эту бедную леди Бертран», считая ее настоящей Lady, потому что она состоит в родстве с лондонской аристократией. Она железной рукой правит маленьким мирком Плантейшн Хаус, офицерами, адъютантами, курьерами, слугами и рабами и до такой степени не брезгует полицейскими методами своего супруга, что Горрекер обвиняет ее в том, что она сует нос в любовные истории служанок и отношения офицеров с прачками. А что еще ей оставалось делать? И что могли делать две ее взрослые дочери от ее брака с полковником Джонсоном, которых Лоу взял к себе под крыло, когда уложил их мать в свою постель? Здесь нет ни клубов, пи parties, от которых британцы без ума, ничего кроме провинциального убожества спектаклей, устраиваемых в полковой столовой солдатской труппой актеров-любителей, скачек в Дедвуде, раутов, устраиваемых время от времени «знатными» белыми, или пикников на природе. Ничего кроме позолоченного одиночества Плантейшн Хаус с его высокомерными претензиями на знатность, которые заставляют ее и ее дочерей мало-помалу отойти от круга лиц, общение с коими они считают ниже своего достоинства, и ограничиваться обществом персонала миссии, который величает их Milady, но скорее из страха, чем из почтения. Главная же забота сей скучающей дамы — это конечно же выдать замуж своих дочерей, и Наполеон, к ее огорчению, умер слишком рано, потому что только старшая дочь успела найти себе лестную партию в лице русского комиссара Бальмена, став таким образом, к величайшей радости сэра Хадсона и леди Лоу, настоящей графиней.
К супругам Лоу, в целом весьма подходящим друг другу, обращены почтительные взоры всех обитателей острова. Для среднего британца губернатор воплощает Корону, The Crown, знатность, богатство и благородные манеры. А потому, если леди Лоу простужена, все начинают чихать, и считают за честь «выпить вина» с ней или с губернатором, особенно с ней, потому что ей принадлежит тост, который очень забавляет гостей и который, по ее словам, она сочинила в назидание свои детям: