, таким образом, явились всего лишь перевоплощениями многовековой самодержавной политической традиции России.
На другом полюсе общественной мысли тема ещё более актуальна. Эксперимент царя Ивана покойный митрополит Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев) признавал образцом «наилучшего, наихристианнейшего пути решения стоявших перед ним, как помазанником Божиим, задач»; его детище, по мнению архиерея, стало «кузницей кадров, ковавшей государю единомысленных с ним людей» и «орудием, которым он просеивал всю русскую жизнь, весь её порядок и уклад, отделял добрые семена русской православной соборности и державности от плевел еретических мудрствований, чужебесия в нравах и забвения своего религиозного долга»{8}. «В современной России явно назрела опричнина. Ситуация крайне похожа на XV век: внешние угрозы (натиск с Запада, расширение НАТО, оранжевые процессы в СНГ) и внутреннее разложение властной вертикали (немыслимый доселе уровень коррупции, моральный упадок, отчуждение, недееспособность, вырождение компрадорских элит). Потребность в ней назрела функциональная, психологическая, социальная, идеологическая», — убеждён отечественный философ-евразиец Александр Дугин{9}. «В коллективном сознании народа витает мечта о новой опричнине», — соглашается историк, писатель и вице-председатель Лиги консервативной журналистики Дмитрий Володихин. Правда, сам он не считает желаемое народом дозволение «кончать гадов на месте с нанесением особо тяжких увечий» полезным, а реформу царя Ивана удачной, поскольку «боеспособность вооружённых сил России она не повысила, как задумывалось, а, напротив, понизила». Более эффективным ему представляется другой исторический образец — Приказ тайных дел царя Алексея Михайловича как «ведомство, жёстко отделённое ото всех прочих, привилегированное в смысле властных полномочий, жалования и близости к правящей особе и наделённое правом по распоряжению царя влезать в работу любого должностного лица — даже самого высокого уровня»{10}.
Появились православные организации вроде «Опричного братства во имя святого преподобного Иосифа Волоцкого» или «Опричного братства Ивана Грозного», и Русская православная церковь вынуждена отвечать на призывы канонизировать царя Ивана{11}. Модный писатель Владимир Сорокин уже выпустил державную антиутопию «День опричника» о службе государева человека в 2027 году, после восстановления монархии: «Выезжаю на Рублёвый тракт. Хорошая дорога, двухэтажная, десятиполосная. Выруливаю в левую красную полосу. Это — наша полоса. Государственная. Покуда жив и при деле государевом — буду по ней ездить. Расступаются машины, завидя красный „мерин“ опричника с собачьей головой…»
В менее кровопролитной и более дорогой (в смысле расходов заказчика) ипостаси антураж опричнины стремятся воскресить сотрудники музея Александровской слободы в виде театрализованных представлений с участием ряженых-опричников: «Один день на государевом дворе», «Посольский приём в Александровской слободе», «Царские забавы», «Царские пыточные палаты» или «Обед по-царски» (в ресторане «Александров» за тяжёлыми дубовыми дверями гостей встречает опричная атрибутика: пёсьи головы — символ верности опричников царю и метла для выметания изменников.
При таком повышенном внимании к властным экспериментам далёкого столетия поневоле вспоминаются слова мудрого историка В. О. Ключевского о том, что «в нашем настоящем слишком много прошедшего; желательно было бы, чтобы вокруг нас было поменьше истории». В этом смысле наша книга отнюдь не претендует на роль эпического полотна, изображающего развитие России при грозном царе Иване Васильевиче. Её задача намного скромнее: познакомить читателя с людьми XVI века, служившими не в вымышленной, а в реальной опричнине; их повседневным обиходом, вотчинным или поместным хозяйством, воинской службой, участием в придворных церемониях и карательных операциях, наградами и наказаниями, насколько это позволяют сделать немногочисленные и разрозненные свидетельства уцелевших документов. Собранные и осмысленные усилиями поколений историков, они в какой-то мере помогают нам проникнуть во внутренний мир наших соотечественников, живших в другую эпоху и по другим законам.
Глава перваяОПРИЧНЫЕ СТОЛИЦЫ
Учинити ему на своем государстве себе опришнину, двор ему себе и на весь свой обиход учинити особной.
Учреждение опричнины
Таинственно отбывший из Москвы государь недолго томил подданных в безвестности — уже 3 января 1565 года он прислал «ко отцу своему и богомолцу» митрополиту Афанасию список с перечнем «измен боярских и воеводских и всяких приказных людей», совершённых в малолетство Ивана IV: «И царь и великий князь гнев свой положил на своих богомолцов, на архиепископов и епископов и на архимандритов и на игуменов, и на бояр своих и на дворецкого и конюшего и на околничих и на казначеев и на дьяков и на детей боярских и на всех приказных людей опалу свою положил в том, что после отца его блаженные памяти великого государя Василия при его государстве в его государьские несвершеные лета бояре и все приказные люди его государьства людем многие убытки делали и казны его государьские тощили, а прибытков его казне государьской никоторой не прибавливали, также бояре его и воеводы земли его государьские себе розоимали, и другом своим и племяни его государьские земли роздавали; и держачи за собою бояре и воеводы поместья и вотчины великие, и жалования государьския кормленые емлючи и собрав себе великие богатства, и о государе и о его государьстве и о всем православном християнстве не хотя радети, и от недругов его от Крымского и от Литовского и от Немец не хотя крестьянства обороняти, наипаче же крестияном насилие чинити, и сами от службы учали удалятися, и за православных крестиян кровопролитие против безермен и против Латын и Немец стояти не похотели».
Иван Васильевич обвинил московскую элиту — высшую знать, приказную администрацию — и рядовых членов «государева двора», детей боярских, в тяжких преступлениях: расхищении казны, присвоении казённых земель и прямой измене — уклонении от военной службы. Потому он, законный и природный монарх, вынужденно «оставил свое государство и поехал, где вселитися, идеже его, государя, Бог наставит». Говоря современным языком, «государь царь и великий князь всеа Русии» подал в отставку с поста главы страны, предоставив неверных подданных собственной судьбе. Эта, конечно, не самая рядовая, но приемлемая для новейших времён ситуация (можно вспомнить хотя бы новогодний уход с президентского поста Бориса Ельцина) была совершенно немыслима для московитов XVI века, отчего и повергла их в «велице недоумение».
Работа правительственного аппарата остановилась: «…Все приказные люди приказы государьские отставиша и град оставиша никим же брегом» (не оберегаемым). Москвичи, от бояр и до «множества народа», приходили к митрополиту и «от много захлипания слезного» с плачем говорили: «Увы, горе, како согрешихом перед Богом и прогневахом государя своего многими пред ними согрешении… ныне х кому прибегнем, и кто нас помилует, и кто нас избавит от нахождения иноплеменных? Како могут быть овцы без пастыря?.. Так же и нам как быть без государя? И иная многая словеса подобная сих изрекоша ко Афонасию митрополиту». Растерявшиеся жители умоляли владыку быть ходатаем перед государем, чтобы он «гнев свой отовратил, милость показал и опалу свою отдал, а государьства своего не оставлял и своими государьствы владел и правил, яко же годно ему, государю».
Но и впечатлительному царю тревожное ожидание развития событий далось в слободе нелегко. Немцы-опричники Иоганн Таубе и Элерт Крузе рассказывали, что вернулся он в столицу неузнаваемо изменившимся: «…у него не сохранилось совершенно волос на голове и в бороде, которые сожрала и уничтожила его злоба и тиранская душа». Повод для волнения у царя был: в качестве законных претендентов на трон вполне могли выступать его сын-наследник или двоюродный брат — удельный князь Владимир Андреевич Старицкий. Но едва ли такой выход устраивал Ивана Васильевича. Одновременно он прислал другую грамоту — своеобразное «открытое письмо» «гостем же и х купцом и ко всему православному крестиянству града Москвы» и повелел для публичного оглашения «перед всеми людми ту грамоту пронести» дьякам Путилу Михайлову и Андрею Васильеву: «А в грамоте своей к ним писал, чтобы они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет».
Через головы бояр царь обращался к народу за поддержкой против знатных корыстолюбцев и предателей — «ленивых богатин». Очевидно, он её получил: столичный посад обратился к митрополиту Афанасию, «чтобы били челом государю царю и великому князю, чтобы над ними милость показал, государьства не отставлял и их на разхищение волком не давал, наипаче же от рук сильных избавлял; а хто будет государьских лиходеев и изменников, и они за тех не стоят и сами тех потребят». «Верхам» в этой ситуации ничего не оставалось, как капитулировать. К Ивану отправились новгородский архиепископ Пимен и архимандрит Чудова монастыря Левкий с ответом на его послание. Высшее духовенство и Дума обращались к царю с просьбой, чтобы «гнев бы свой и опалу с них сложил и на государстве бы был и своими бы государствы владел и правил, как ему, государю, годно; и хто будет ему, государю, и его государьству изменники и лиходеи, и над теми в животе и в казни его государьская воля». Вслед за ними в слободу потянулись бояре, дворяне, приказные люди — молить о снятии опалы.
Пятого января царь милостиво принял в слободе московскую депутацию, сообщил ей о согласии вернуться к управлению государством — но на особых условиях: с правом «учинити ему на своем государьстве себе опришнину». Далее Иван разъяснил смысл нововведения: «…что ему своих изменников, которые измены ему, государю, делали и в чем ему, государю, были непослушны, на тех опала своя класти, а иных казнити… а которые бояре и воеводы и приказные люди дошли за государьские великие измены до смертные казни, а иные дошли до опалы, и тех животы и статки взяти государю на