ыл единственным. Другим дали надежду, что они получат квартиры в зданиях Королевских конюшен или в Карусели, но ко всем одинаково были беспощадны: они должны были немедленно очистить дворец. В то время как носильщики нагружали на возы пожитки обитателей, столяры снимали перегородки, маляры замазывали стены, полотеры натирали паркет, обойщики вешали драпировки.
Впрочем, прошло не менее семи часов, пока печальное шествие королевской семьи добралось из Версаля в Париж Апартаменты еще не были готовы, но все же временно в них можно было разместиться. Король занял большие, выходящие в сад покои второго этажа. Королева поместилась на первом этаже, тоже со стороны сада. Принцесса Елизавета заняла часть первого этажа, выходящую на двор, а дофина поместили в павильон Флоры, открытый со всех сторон. Двери его комнаты так плохо закрывались, что пришлось забаррикадировать их той мебелью, которая в небольшом количестве здесь нашлась. Что касается многочисленного персонала, сопровождавшего королевскую семью, — дворян, телохранителей, офицеров, слуг всех рангов, — то они поделили между собою остальную часть замка. На дверях наскоро написали мелом имена главных служащих, и каждый мог таким образом узнать, где он может переночевать.
Этот порядок размещения просуществовал недолго. Людовик XVI, желая, чтобы дети жили поближе к нему, отдал часть своих апартаментов дофину и королевской принцессе, своей дочери. Королева осталась на первом этаже[65], и были сооружены особые лесенки, чтобы король и королева могли свободно проходить из своих апартаментов в комнаты дофина и принцессы (мемуары госпожи Турзель). Огромная толпа непрестанно сновала по террасам и дворам замка. Толпа эта вела себя до такой степени бесцеремонно, что однажды принцесса Елизавета увидала, как в ее комнату через окно ворвалось несколько человек. Она умоляла короля дать ей другое помещение, и ей отвели большие и удобные апартаменты в павильоне Флоры. Принцессы, дочери Людовика XV, заняли покои павильона Марсана, а принц переселился в Люксембург, который был тогда самым удобным из дворцов Парижа.
В наши дни трудно представить себе, какой громадный персонал сопровождал тогда двор в его переселениях. В национальном архиве сохранился список помещений, наскоро выстроенных в Тюильри 6 октября 1789 года. Разумеется, там разместились только самые необходимые служащие, но и это была целая армия. Этот список занимает целую тетрадь, и я нашел в нем любопытные подробности, например «мальчиков, состоящих при дамах принцессы», или «служанок, состоящих при печке королевы для согревания принцессы». Там также встречаются интересные названия всевозможных личных услуг: «кравчие короля», «поджариватели королевского жаркого», «состоящие при кубке короля», «мороженщики короля», «сливочники короля», «булочники короля», «королевские истопники». Я нашел в списке также булочника-немца, состоящего в числе слуг королевы, из чего можно заключить, что Мария Антуанетта ввела в Париже в моду венские булки. В особенности поражает несметное количество врачей, сопровождавших двор: первый хирург, второй хирург, первый и второй врачи, первый и второй аптекари и еще хирурги, врачи и аптекари по нумерации; столько же их было и у королевы, и у королевских детей; затем шли врачи принцессы Елизаветы, других принцесс… потом парикмахеры, столовые слуги, контролеры столовых слуг, главные конюшие двора и столько еще других![66]
Всем им надо было дать помещение; правда, кроме самого замка, на громадной территории Тюильри находились еще несколько домов, выходивших на Карусель и улицу Сент-Оноре; эти постройки образовали странный лабиринт улиц, дворов, проходов. Там были двор Колодца, двор Марсана, двор Мануфактуры, двор старого Манежа; местоположение их трудно указать теперь в точности. Квартиры устроили в Малой Карусели, в доме главного оруженосца и во дворце Лавальер, а также в помещении «построек и лавок» господина Котта, на улице Карусель, в отеле Лонгвиль, в одном доме на улице Сен-Никез и в другом доме, стоявшем в глухом переулке Дуайене. Наняли даже квартиры на улице Дюшантр, где разместились горничные королевы, сняли дом господина Руледи на улице Сент-Оноре, чтобы поселить там секретарей помощников королевского стольника; первого камердинера короля поместили на улице Дофина у господина Шансене, капелланы нашли себе пристанище в монастыре Капуцинов близ Вандомской площади, и, наконец, главного хранителя посуды и старшего полотера устроили в доме, принадлежащем господину д’Эпе, откуда для этого пришлось выселить жившего там слесаря[67].
Подробности этого устройства могут показаться не стоящими внимания, и в самом деле, быть может, история не без основания пренебрегает ими. Но в то же время они являются наивными показателями того непонимания новых идей и новой ситуации, которыми проникнуты все распоряжения двора, и в этом смысле не лишены интереса. Это множество бесполезных и дорогостоящих слуг, эта система, при которой для оказания мельчайших услуг учреждались целые массы должностей, создала тысячи паразитов, истощавших и душивших королевскую власть. Именно от них и погибала она, не сознавая причин своей гибели, и до конца считала их необходимыми для своего существования.
Этот факт казался еще более поразительным при сравнении его с новым практическим духом соперничавшей с двором власти — Национального собрания. Парижане, в течение почти целого века не видевшие двора и успевшие забыть его обычаи, с глубоким изумлением увидели эту армию, которую королевская семья тащила за собой. Сами названия должностей этих тысяч слуг казались смешными и устаревшими народу, только что совершившему революцию. Выставляя напоказ эти отрепья эпохи феодализма, двор крайне неосторожно обнаружил живучесть того прошлого, которое считалось похороненным.
2. Манеж
Собрание, пользовавшееся и до того громадной популярностью, теперь еще больше выигрывало по сравнению с двором. Оно объявило себя неразлучным с королем и решило обосноваться в Париже. Это переселение, в отличие от королевского, совершилось просто и беспрепятственно. 18 октября Собрание заседало в Версале, а уже 19-го оно продолжало свою работу в Париже, в епископальном зале, предоставленном архиепископом в распоряжение депутатов. Поток речей, неустанно изливавшийся на Францию со времени созыва Генеральных штатов, не был, таким образом, прерван даже ненадолго. Впрочем, дом архиепископа был избран лишь как временное помещение; перед тем как покинуть Версаль, Собрание послало в Париж комиссию из шести членов[68], поручив ей подыскать в столице помещение, удобное для заседаний. Это было далеко не легким делом. Нельзя было и думать о Тюильри, так как там еле-еле смог разместиться двор; Лувр был занят академиями, квартирами артистов, королевской типографией, Пале-Рояль служил резиденцией герцогу Орлеанскому, Люксембург отстоял слишком далеко от центра города. Вечером 10 октября 1789 года президент Парламента зачитал письмо членов комиссии, уполномоченных найти для Собрания приют в Париже. «Они объехали, — говорится в этом письме, — самые большие здания столицы, но ни одно не показалось им более подходящим, чем Манеж Тюильри. Туда можно поставить те же скамьи[69], но галереи, предназначенные для зрителей, не могут вместить свыше пяти или шести сотен человек. Бюро будут размещены в здании Фельянов, а комитеты в доме Канцелярии на Вандомской площади. Члены комиссии пока не могут определить сумму, которую потребует это новое размещение[70].
Во время детства Людовика XV у края «ристалища» был выстроен обширный манеж, соприкасавшийся с одной стороны со стеной монастыря Фельянов, а с другой — со стеной террасы. Он предназначался для обучения молодого короля верховой езде. При закладке фундамента этой постройки были срыты остатки акведука, построенного в 1564 году Екатериной Медичи и предназначенного для доставки в Тюильри воды из источников Сен-Клу[71]. С постройкой Манежа исчезла также часть живописного грота из раковин, построенного в этом месте Гастоном Орлеанским для украшения сада[72].
В 1743 году Людовик XV вернулся в Версаль. Так как Манеж был больше ему не нужен, его отдали во владение королевского конюшего, господина де Ля Гериньера, который устроил там школу верховой езды и выхлопотал разрешение пристроить к этому зданию конюшни, каретные сараи, седельные склады и кладовые, которых там недоставало[73]. Несколько лет спустя Ля Гериньер уступил свое заведение господину де Круасси, потребовав с него уплаты за постройки, возведенные им вокруг Манежа, которые он оценивал в 8 тысяч ливров.
Школа верховой езды переходила, таким образом, по очереди к нескольким лицам, причем каждый покупатель платил продавцу такую же сумму. Манеж сделался частной собственностью, на которую королевская казна не имела никаких прав и которая переходила из рук в руки все за те же 8 тысяч ливров. В 1777 году господин Виллемот купил ее за эту сумму у некоего Дайяна; он владел ей и в 1789 году и считал себя полным ее собственником, когда Национальное собрание напомнило ему, что он не имеет никаких прав на имущество, принадлежащее королевской казне.
Господина Виллемота выселили, несмотря на его горячие протесты[74], и Манеж принялись обустраивать сообразно его новому назначению. Это было необходимо, поскольку Собрание не помещалось в епископском дворце. Депутатов было около восьмисот человек, и многие из них не могли даже сесть. Зал был слишком узок, слишком длинен, там совершенно нельзя было двигаться и едва возможно дышать. Члены Собрания, помещавшиеся у окон, которые приходилось держать открытыми, страдали от сквозняка, а те, которые сидели поодаль, задыхались.