рафии всех членов Президиума ЦК КПСС, мог назвать имена всех лидеров международного коммунистического движения, почти прекратил все связи, которые могли бы опорочить моральный облик будущего молодого коммуниста, подтянулся с учебой. На собрание шел одухотворенный, физически и морально готовый вступить хоть сейчас в бой за наше правое дело. Первое мое разочарование наступило сразу же, как только я переступил порог аудитории, где собрались мои будущие товарищи по партии — преподаватели факультета, офицеры, — слушатели нашего курса. Аудитория маленькая, опоздавшим сидячих мест не хватало. За последним столом разместился один из наших преподавателей (молодой, симпатичный подполковник, который частенько вместе с нами лихо отплясывал на вечерах отдыха), который обложился тетрадями и приготовился заняться их проверкой. На традиционный вопрос: кого в президиум собрания? — один из опоздавших назвал фамилию этого подполковника. Проголосовали, подполковник со своими тетрадками ушел в президиум, а ретивый опоздавший на законных основаниях занял его место. Ну занял и занял, что здесь такого, если бы не бурная реакция на это перемещение со стороны этого преподавателя. Я, дрожащий, стоял рядом и слышал, как он ругал последними словами своего обидчика. Я был поражен до глубины души! Как же так — собираются идейные борцы, единоверцы, должны говорить о чем-то благородном, возвышенном (о мировой революции, например), а здесь — оскорбления, мат, угрозы. Это была маленькая трещинка, червоточинка в моих дальнейших многолетних отношениях с партией. Но это было потом. А пока меня, идейно напичканного, приняли в кандидаты. Проходит год кандидатского стажа. Зимняя сессия. Я получаю свою первую «тройку» по какому-то предмету. Терзает мысль: имею ли я моральное и этическое право вступать в партию с «тройкой» в зачетной книжке. Моя будущая партийная совесть подсказала — нет! И я подал заявление с просьбой о продлении моего кандидатского стажа еще на полгода. По-моему, даже мой отец не ожидал от меня такого самопожертвования. А на собрании, где рассматривалось мое заявление, меня приняли за какого-то ненормального, но стаж все же продлили (от греха подальше). Через полгода я уже почти автоматом стал членом нашей родной Коммунистической партии, в которой и пробыл около 35 лет, до момента ее расформирования. Все эти годы я был добросовестным, активным коммунистом, регулярно платил членские взносы, неоднократно избирался секретарем парторганизации, но случай с этим подполковником не выходил у меня из головы, он постоянно определял, регулировал мое отношение как к самой партии, так и к поступкам и действиям ее лидеров и функционеров различных уровней. Сегодня я бы уж точно не просил продлить мой кандидатский стаж, да и хорошо бы подумал, стоит ли вообще вступать в такую партию. Вот так жизненные реалии и время превратили восторженного юного ленинца в разочарованного критикана.
Ну что ж, годы учебы подходят к концу. Волнующая весна 1958 года — предварительное распределение по будущим местам службы, вызовы в отдел кадров для уточнения отдельных деталей биографии, поездки по ателье Ростова и близлежащих городов, где нам по индивидуальным заказам шьют офицерскую форму, свободное расписание занятий — идет подготовка дипломных проектов — все это волнует, возбуждает, настраивает на какой-то праздничный лад. И вот все треволнения позади — и мы все замерли в ожидании приказа министра о присвоении нам высокого лейтенантского звания. И вот где-то в конце августа такой приказ пришел! Помню, это были будни и тем не менее все дружно (и я в том числе!) отправились через забор в город, в ближайший ресторан. Мне даже кажется, начальство об этом нашем действии знало, но решило закрыть на это глаза и правильно поступило — кто бы смог удержать эту молодую, ревущую массу, жаждущую ворваться в ресторан не как какой-то там курсантишко, а как офицер с полным карманом денег. Но самое интересное, что практически все рестораны на Садовой нас уже ждали! По-моему, приказ о присвоении нам званий дошел вначале до общепита Ростова, а потом уже до училища. Так оно, наверное, и было. Ростов есть Ростов! Дальше — торжественный момент получения лейтенантских погон, напутствия отцов-командиров, получение предписаний о прибытии на свое первое место службы. Слушателей, точнее уже лейтенантов! — нашего отделения разбросали практически по всей стране, где стояли ракетные части. А мы с Толей Батюней отправились в Москву для получения направления к нашему другу генералу Григорьеву. Как-то он нас примет и что нас ждет впереди — с этими мыслями и чемоданами, набитыми офицерской амуницией, я сел в поезд Ростов — Москва.
Наш адрес — Москва-400
Июль 1959 года… На бетонке вдоль монтажно-испытательного корпуса второй площадки полигона Тюра-Там выстроилась войсковая часть полковника Михеева, только что произведшая успешный запуск межконтинентальной ракеты, принятой на вооружение нашей армии. Главный маршал артиллерии Неделин перед строем благодарит всех за успешную работу. Это — первая боевая часть вновь создаваемых Ракетных войск стратегического назначения. В ее строю — два начальника расчета — лейтенанты Буйновский и Батюня.
Месяц отпуска после окончания училища пролетел незаметно и как во сне. Первые дни пребывания дома я не отходил от зеркала — любовался собой в лейтенантской форме. И это понятно, ведь я долгих семь лет ждал этого звездного часа! Потом выслушивал вполне заслуженные и в то же время искренние комплименты в свой адрес со стороны моих близких — сестры и родителей. Естественно, что мы все приходили к единому мнению — форма мне очень даже к лицу, я в ней просто неотразим! Далее я решил проверить эти вновь приобретенные качества на своих подружках, которых — увы! — за время моего четырехлетнего отсутствия осталось не так уж и много. Оставшиеся верными мне подруги подтверждали мнение моих близких и при этом как-то так невзначай, ненавязчиво начинали туманные разговоры о том, что вот я уже и офицер, вполне самостоятельный мужчина, которому недостает лишь прелестной верной спутницы по трудным армейским дорогам. Кстати, эта тема стала злободневной и в кругу друзей нашего семейства, особенно среди тех, где, по их мнению, имелась достойная кандидатка на эту почетную должность. Но я был тверд, как скала, и ни на какие происки не поддавался. Я так думаю, что у меня в те времена был период активного самолюбования и мне не нужны были свидетели, а тем более участники этого приятного процесса. Пожалуй, я только не спал в форме и где-то к концу отпуска уже поднадоел сам себе. К концу сентября в Москву прибывает еще один лейтенант — Анатолий Батюня. Быстренько пробежав по нашим постоянным «точкам», а это в основном танцзал ЦДСА, мы стали готовиться к визиту в Главное управление кадров Минобороны, где нам должны дать предписания для прохождения дальнейшей службы.
И вот такой день пришел. Нам объявили, что мы назначаемся начальниками (начальниками!) расчетов во вновь формируемую войсковую часть соединения генерала Григорьева. Все по плану! Я думаю, что кадровики просто не знали о наших дружеских отношениях с Михаилом Григорьевичем, а то и должностишки дали бы повыше. Ну да ладно, дослужимся. А часть-то наша формировалась не где-нибудь, а в Тюра-Таме! Куда мы с Анатолием и направились.
Скорый поезд Москва — Ташкент все дальше и дальше уносил нас от Москвы, от родных и близких. Позади остались годы учебы, возмужания и становления, наша беспечная юность. На купе СВ мы еще не заработали, так что расположились в обычном купейном вагоне. Ехали весело, так как в вагоне кроме нас с Толей разместились еще человек пять наших коллег по Ростову, имеющих направления в ту же часть, что и мы. Соседом по купе у нас оказался довольно-таки известный по тем временам писатель из Ташкента, который по годам был нам ну если не дедушка, то уж папа точно. Половину пути, а ехали мы суток трое, писатель интересно рассказывал про свою бурную молодость (борьба за Советскую власть в Средней Азии, погони за басмачами вперемежку со своими любовными похождениями). А в это время наши коллеги по вагону кокетничали с попутчицей, которая ехала то ли из Москвы после развода, то ли направлялась в Ташкент, чтобы развестись. Пустив вперед тяжелую артиллерию в лице нашего писателя, мы, усыпив бдительность девушки, пригласили ее к нам в купе сыграть в карты — «кинга», ибо других интеллектуальных картежных игр мы с Толей не знали. По решению писателя выигрыш — не фанты, не деньги, а поцелуй с проигравшим в зависимости от количества выигранных очков. Почему-то все, по-моему, включая и нашу партнершу, были уверены, что проигравшей будет именно она (не целоваться же мне с Анатолием!). От блестящей перспективы голова у молоденьких лейтенантов закружилась. Наконец-то! Экспресс, мчащийся в ночи, прекрасная незнакомка, вино, карты, демон-искуситель. Вот она — разгульная, бесшабашная, авантюрная гусарская жизнь, о которой мы так мечтали еще в Ростове! И вот наступил час расплаты! Конечно, дамочка проиграла, а мы, мужики, выиграли, причем значительная часть выигрыша осталась за «инженером человеческих душ». Все-таки жизненный опыт сказался! Партнерша наша проявила характер и заявила, что целоваться будет только при выключенном свете. Опуская детали, скажу, что мы с моим приятелем забрали свой законный, весьма незначительный выигрыш. А вот с писателем произошла осечка! Не буду с ним целоваться! И все тут! Мы с Толей были искренне возмущены и переживали за своего партнера, но он нас успокоил — после Тюра-Тама до Ташкента еще 18 часов езды. Долго мы потом еще муссировали эту тему — восторжествовала ли после того, как мы их покинули, справедливость в поезде Москва — Ташкент? Я был уверен, что «да». Толя сомневался.
Как-то за поцелуями мы и не заметили, что наш поезд поздно вечером притормозил около незаметного полустанка. Это и была станция нашего назначения — Тюра-Там. Сразу поникшие и притихшие, мы тесной стайкой — человек восемь — стали выяснять, куда же нам двигать дальше. Темно, холодно, неуютно, никто не встретил. И это после веселого, теплого купе с милым писателем! Куда мы попали? И зачем нас занесло когда-то в этот несчастный ГУМ? Служили бы сейчас в Москве, рядом с папой-мамой, и забот бы не знали. Вот влипли! С такими крайне невеселыми мыслями мы добрались до с