али происходить чудеса исцеления, которые убедили последних усомнившихся. Тогда же произошло чудесное явление народу второй иконы, Одигитрии, посредством которой Богородица и разговаривала с отроком.
Все эти события стали настолько известными, что заинтересовался ими псковский наместник, он же донес царю о чудесах и исцелениях. По указанию Иоанна Васильевича Синичью гору переименовали в Святую, на ней устроили монастырь, на месте явления иконы воздвигли храм в честь Успения Пресвятой Богородицы. По легенде, престол храма был поставлен на пне той самой сосны, на которой явилась сначала одному блаженному отроку, а потом и всему честному народу икона Божией Матери «Одигитрия». Икону же «Умиление» поместили у Царских врат.
На Святогорской иконе, помимо традиционного изображения Богоматери с Предвечным Младенцем на руках, запечатлено главное событие этой истории. В нижнем поле иконы помещена сцена с отроком Тимофеем, коленопреклоненным перед иконой Одигитрия, стоящей на ветке высокого дерева. Праздник Святогорской иконы отмечается в день ее явления — 17 июля по старому стилю и в день Покрова Божией Матери.
Святогорский монастырь славился своими крестными ходами, которых насчитывалось четырнадцать. С иконами Умиления и Одигитрии каждый год со времен Иоанна Грозного совершался самый большой крестный ход по рекам Сороти и Великой. Крестный ход начинался в девятую неделю после Пасхи и длился целый месяц. После трехдневного молебна в Святогорском монастыре крестный ход направлялся в Псков и Остров. С. С. Гейченко, который, вероятно, помнил нечто подобное из собственного детства, так представлял это событие: «Это же удивительный был обряд, величально-торжественный, всенародный… Крестным ходом икону выносили из Успенского собора и несли до берега Сороти. Здесь ее ждала „духовная ладья“ с высоким пьедесталом, на который водружалась икона под звон колоколов, установленных прямо на плаву… Собирались все живые со всего Псковского края, тысячи простого люду, и ладья плыла по Сороти в реку Великую и по Великой — до Пскова»[342]. С 28 августа по 28 сентября другой крестный ход шел в Новоржев и Опочку. Еще Святогорские святыни носили в пригород Воронич, на слободское озеро Тоболенец на водосвятие. Невозможно представить себе, что Пушкин ни разу не видел этих процессий, двигавшихся с местными святынями на лодках по реке или пешим ходом по окрестным холмам.
В одном из писем П. А. Осипова описывала начало большого крестного хода в Псков: «Сегодня у нас было интересное зрелище — увоз иконы Святогорской Божьей Матери. С час тому назад прошел крестный ход при чудной погоде; множество довольно приличной публики в ожидании прибытия иконы расположилось у подножия нашей горы — 10 или 12 экипажей, стоявших поблизости, дополняли картину»[343]. Эта традиция сохранилась и впоследствии и просуществовала до самой революции. Внучка Шелгуновых, соседей Пушкиных, владельцев деревни Дериглазово, В. Лачинова вспоминала о последнем десятилетии XIX века: «И мы так же, как пишет П. А. Осипова, ездили встречать икону Божьей Матери, шли крестным ходом до нашего имения, и там служился молебен и в доме, и в школе, и на семейной (дом для рабочих), и даже на скотном дворе, и все надворные постройки окроплялись святой водой»[344]. Тот же самый обряд упомянула в своих дневниковых записях писательница В. В. Тимофеева-Починковская, которая работала в Михайловском до 1917 года: «Всенощная в Ворониче… из церкви выходили с иконой „Умиление“ на встречу Святогорской иконе „Утоление печали“ <…> Вот показалась телега с монахом и послушником, а впереди — нам навстречу — несли <…> тяжелую икону „Умиление“. И все упали на колени на пыльной дороге пред образом Той, Которую несли нам навстречу, в ожидании от Нея благодарного умиления и утоления всех печалей. На колокольне умилительно перезванивали…»[345]
Из ранней истории Святогорского монастыря известно немного, так как большая часть монастырского архива XVI–XVIII веков сгорела во время ночного пожара 5 марта 1784 года, унесшего почти все деревянные строения с находившимся в них имуществом.
Когда современник Пушкина, архиепископ Псковский Евгений Болховитинов работал над первым описанием Святогорского монастыря, архива уже не было. Однако удивительным образом сохранилась «Святогорская повесть» — древнее сказание о явлении чудотворных икон. На основании этой повести владыка Евгений написал и издал в 1821 году книжку «Описание Святогрского монастыря», один из экземпляров которой находился в библиотеке Тригорского. Им, вероятно, пользовался Пушкин.
Известно, что до второй половины XVII века монастырь официально считался в числе трех десятков «старших», или «первоклассных» обителей во всей России, был богат и влиятелен, владел большим количеством крепостных крестьян, населявших окрестные деревни, обширными участками пахотной земли, покосами, рыбными ловлями, пользовался доходами с перевоза на реке Сороти у пригорода Воронича. Но со второй половины XVIII века положение монастыря резко меняется. И хотя пахотные земли и угодья сохранились, но возделывать их было уже некому, да и численность монастырской братии сократилась до двенадцати человек. Монастырь потерял былое влияние и стал «третьеклассным».
Первое каменное строение Святогорского монастыря на вершине Синичьей (Святой) горы — Успенский собор — было построено в традиционных формах псковской архитектуры. Внешне храм казался приземистым и был чрезвычайно надежен — толщина его стен составляла полтора-два метра. Постепенно монастырь стал отстраиваться, сперва в дереве, потом в камне, и ко времени приезда Пушкина в Михайловское в 1824 году в нем была уже каменная Никольская церковь, высокая трехъярусная колокольня с часами, братские корпуса. Деревянная монастырская стена еще в 1790-е годы была выложена заново из гранита и булыжника. В это же время возвели две лестницы, ведущие на гору. На территории монастыря устроили торговые ряды, где проводились ярмарки, дававшие монастырю дополнительный доход.
Во время жизни в Михайловском в 1824–1826 годах Пушкин, конечно, не раз бывал в Святогорском монастыре. Входил он туда чаще всего через восточные ворота, обращенные в сторону Михайловского. Одна из причин его посещений монастыря — ярмарка, которая проводилась в «Девятник», то есть в девятую неделю после Пасхи. Тогда особое оживление царило у западных ворот обители, выходивших на село Толобенец.
Ярмарка эта была самая большая и лучшая в уезде по обилию привозимых товаров, многолюдству и оборотам. В Святые Горы доставляли для продажи мануфактурный и галантерейный товар, холсты местного крестьянского производства, сухую рыбу из Талабска, сырую кожу, щетину, перо, разные лакомства и сладости, в том числе патоку, составлявшую особенность Святогорской ярмарки. О посещениях ее Пушкиным сохранилось множество легенд, рассказанных крестьянами, часть из них мы уже приводили. Приведем еще одну, записанную со слов крестьянина Данилы Сергеевича Сергеева-Ремезова:
«На ярмарке в Святых Горах поэт любил разгуливать среди народа и останавливаться у групп, где нищие заунывно тянули „Лазаря“, или где парни и девицы играли да пели плясовую, водили хоровод, плясали, или где крестьяне перебранивались и спорили, причем слышалось подчас крылатое словцо и острота… Поэт простаивал с народом подолгу, заложив руки за спину, в одной руке у него была дощечка с наложенной бумагой, а в другой — карандаш. И вот А. С. Пушкин, заложив руки назад, кое-что записывал незаметно для других, передвигая пальцами левой руки бумагу на дощечке, а правой водя карандашом; прислушиваясь к песням и речам народа, он таким образом незаметно для чужого глаза записывал то, что боялся не удержать в своей феноменальной памяти. Зачем нужно было Пушкину прибегать к такому необыкновенному способу записывания?.. Это было даже необходимо: так никто не подозревал, что этот „малый в рубахе“, заложивший, по-видимому, беспечно руки назад, записывает… Известно, с каким недоверием и подозрительностью относился в то время крепостной забитый, запуганный народ ко всякому пишущему… Разве стали бы откровенно говорить при человеке, который „подслушивает“ да записывает?!»[346]
Понятно, что записавший рассказ крестьянина А. Н. Мошин мог общаться с человеком почти столетнего возраста, для которого Пушкин и все, с ним связанное, уже превратилось в миф, однако миф этот о многом говорит. Он строится по известному принципу со-противопоставления: с одной стороны, Пушкин одет по-крестьянски и неотличим от крестьянской массы (что, конечно, было не так, даже если предположить, что Пушкин нарядился в народную одежду), с другой — он коренным образом отличается от крестьян, и чем же? Своим ремеслом, писательством, тем самым, что делает его единственным в своем роде. Отличается настолько, что вынужден прибегать к хитроумному способу, чтобы ни в коем случае не выдать себя и не быть разоблаченным. Это двойственное отношение к Пушкину столетнего крестьянина, вероятно, может отчасти объяснить устойчивое недоброжелательное отношение местных жителей к его музею и последующий его разгром, о котором еще будет сказано ниже. Сидело занозой в крестьянском сознании ощущение чужеродности этого «доброго барина». И правда, можно ли ожидать хорошего от пишущего?
Бывал на ярмарке в Святых Горах опочецкий торговец И. И. Лапин, человек не только грамотный, но и неплохо образованный, поклонник пушкинского гения. Он вел дневник, что было совершенно нехарактерно в ту эпоху для его сословия, и уже по одному этому можно судить, насколько он выделялся из своей среды. В 1825 году он оставил в дневнике следующую запись: «29 мая в Св. Горах был о девятой пятнице, и здесь имел счастие видеть Александра Сергеевича г-на Пушкина, который некоторым образом удивил странною своею одеждою, а например, у него была надета на голове соломенная шляпа — в ситцевой красной рубашке, опоясовши голубою ленточкою с железною в руке тростию с предлинными черными бакенбардами, которые более походят на бороду, также с предлинными ногтями, с которыми он очищал шкорлупу в апельсинах и ел их с большим аппетитом, я думаю, около ½ дюжины»