вство ненависти. Впрочем, всё это только область догадок, в которую мы не будем особенно углубляться.
Один из участников подпольной борьбы в Пушкинских Горах, А. Д. Малиновский, вспоминал о том, каким он увидел парк Михайловского в дни оккупации: «На липовой аллее под деревьями стояли крытые брезентом грузовики, дымила кухня на автомобильных колесах. Повар подкладывал в топку дрова, одуряюще пахло фасолевым супом. На поляне отдыхала маршевая рота. Под липами стоял станковый пулемет, змеей-медянкой вилась патронная лента. На молодой липе висели автоматы — словно черные невиданные плоды <…>. На Сороти шумело купанье, берег реки был завален мундирами. Офицеры ныряли, барахтались в воде, орали дурными пьяными голосами. Заповедного Михайловского не стало, вместо тихого уголка мы нашли шумное офицерское казино»[421]. Немецкие солдаты встречались повсюду: в аллеях парка, около прудов, возле флигелей, «домика няни» и дома поэта. Под вековой елью они устроили отхожее место: вырыли яму, натянули шпагат, чтобы не оступиться. На поляне, где до войны происходили пушкинские праздники, репетировал немецкий солдатский оркестр.
В начале 1943 года ситуация снова изменилась: в музей были командированы немецкие искусствоведы для определения ценности представленных в нем экспонатов. Тогда же в Михайловское была направлена на работу немка Эмма Шиллер, с появлением которой К. В. Афанасьев лишился административной власти. Эмма Шиллер была человеком, не чуждым литературе, она принадлежала к тому же роду, что и великий немецкий романтик Фридрих Шиллер, с интересом изучала коллекции Михайловского, водила по музею экскурсии. Однако дни музея были уже сочтены — немцы собирались вывозить ценности в Германию. К. В. Афанасьеву было отдано распоряжение составить опись всех музейных предметов, что он и исполнил. В конце описи карандашом приписал: «Отъезд отложен», видимо, надеялся на чудо. Чуда, однако, не произошло, поражение фашистов под Сталинградом уже переломило войну, и осенью 1943 года из Михайловского потянулись обозы с музейными вещами.
Девочка из Пушкинских Гор по имени Женя Воробьева записала в дневнике: «10 января 1944 года. Не могу прийти в себя… Я видела, как немцы везли вещи из музея Пушкина. На десяти подводах, под охраной солдатни. Я успела разглядеть: старинные кресла, диваны, книги. У меня было такое чувство, что немцы увозят самого Пушкина в Германию…»[422] Забегая вперед, скажем, что музейное имущество до Германии не добралось. Его бросили на полдороге под латвийским городом Лиепая, потом оно оказалось в Москве, а в январе 1946 года было доставлено в Пушкинский Дом. Кое-что исчезло безвозвратно, кое-что вернулось на свои места, проделав рискованное путешествие по объятой войной стране.
Осенью 1943 года линия Прибалтийского фронта приблизилась к Пушкинским Горам. Немецкое командование распорядилось об организации мощной линии обороны, которая проходила как раз по заповедной зоне и тянулась вдоль реки Сороть, через Михайловское, Савкину горку, Тригорское. Для строительства укреплений в парках было вырублено 30 тысяч кубометров леса. В акте Чрезвычайной Государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний фашистов[423] описано состояние Пушкинского заповедника в это время: «…В конце февраля 1944 года Михайловское было превращено немцами в военный объект и один из опорных пунктов немецкой обороны. Территория парка была изрыта траншеями, ходами сообщения, земляными убежищами. Домик няни был немцами разобран, а рядом с ним и даже частично на его месте, построен большой пятинакатный блиндаж»[424]. Эти документы впоследствии стали частью обвинительного акта на Нюрнбергском процессе.
Укрепленные блиндажи размещались повсюду: возле бывшего здания музея, под знаменитым «дубом уединенным» в Тригорском. Вся территория заповедника была изрыта траншеями, оборудована огневыми точками и огорожена тремя рядами колючей проволоки.
К концу февраля 1944 года, когда началось освобождение захваченных северных территорий, войска Прибалтийского фронта вышли на рубеж немецких оборонных укреплений, который шел по территории заповедника. Бои продолжались здесь еще долго, фактически заповедник был полностью освобожден от фашистов только через полгода, 12 июля 1944-го. Оборонительные сооружения, построенные на его территории, фашисты как следует не успели использовать. Наиболее тяжелые военные операции развернулись в стороне от пушкинских мест, на линии Новоржев — Остров, что спасло заповедник от окончательной гибели.
В том, что осталось на территории бывшего музея и в его окрестностях, трудно было узнать летом 1944 года пушкинский уголок. Легендарный «домик няни» был разобран и уничтожен, сгорел дом-музей, на его месте остались только печь да высокая труба[425], сгорел юго-западный корпус бывшей колонии литераторов, его брат-близнец чудом сохранился сильно изувеченный, выжили также каменные здания ледника и льнохранилища в хозяйственной части имения. Да, собственно и всё: лестничные спуски к реке Сороть были полностью разрушены, сломаны старые липы на «аллее Керн», многие деревья, в том числе и старинный вяз, посаженный Г. А. Пушкиным, повреждены снарядами. Повалены крупные ели на знаменитой ганнибаловской еловой аллее, ведущей к южной границе усадьбы. Была полностью сожжена Воскресенская церковь в селе Воронич, в которой когда-то служил отец Илларион, кладбище вокруг церкви, где похоронен В. П. Ганнибал, заминировано и разорено. Все парки изрыты траншеями, рельеф местности изменен до неузнаваемости.
Огромные потери понес Святогорский монастырь. Немцы дважды подрывали Успенский собор, видимо, в силу его необычайной прочности — все-таки постройка XVI века, времен Иоанна Грозного. В конце концов собор пал, колокольня рухнула. Прогремевшие в непосредственной близости от некрополя взрывы не могли его не затронуть. Приехавшая Чрезвычайная комиссия составила запись о состоянии могилы Пушкина: «Могила поэта была найдена сильно захламленной: обе лестницы, ведущие к могиле, разрушены: площадка вокруг могилы Пушкина завалена мусором и землей. Дощечки с надписями сломаны и брошены в груду обломков. Железная решетка вокруг памятника в ряде мест повреждена, погнута и помята, металлические наконечники по углам ее сбиты, мраморная баллюстрада вокруг площадки тоже повреждена в нескольких местах осколками снарядов и пулями. Сам памятник отклонился в восточную сторону на 10–12 градусов вследствие сползания холма после бомбардировок и взрывов фугасных бомб, заложенных немцами <…>. Памятник на могиле Пушкина грубо и плохо обшит досками. Установлено, что обшивка памятника повреждена немцами, чтобы скрыть его минирование. Как потом выяснилось, когда все русские люди были выселены из района Пушкинского заповедника, немцы подготовили взрыв могилы Пушкина, Святогорского монастыря и самого холма, на котором находится могила»[426].
Большая группа саперов приступила к работе в монастыре практически сразу. Ими была прочесана вся гора, на которой стоял храм и находилась могила поэта. С. С. Гейченко вспоминал, что, отступая, немцы «заложили фугасы огромной мощности, в десять авиабомб, в специально вырытый 20-метровый тоннель, который шел поперек дороги в сторону могильного холма и через подошву его. Тысячи мин были установлены по склонам холма и четыре мины под фундаментом самого памятника. Пульт управления взрывом всего монастырского ансамбля был оборудован неподалеку от церкви, на Тимофеевой горке»[427].
Заминирован был не только могильный холм, на котором располагался некрополь Пушкиных-Ганнибалов, но и вся территория заповедника. Всего за время работ по разминированию Пушкинского заповедника в июле 1944 года саперами было обезврежено более 14 тысяч мин[428]. Об этом существует множество историй и мемуарных свидетельств. Приведем одно из них — воспоминание дрессировщика служебной собаки А. Ф. Худышева, участника операции по разминированию могилы Пушкина: «Когда наши войска освободили Святые Горы, то саперам было поручено разминировать Святогорский монастырь. И вот мы с лейтенантом и сержантом да двумя саперами и нас двое с собаками начали осмотр монастыря. Сначала прошлись по двору, затем по кельям — нашли и обезвредили несколько мин-ловушек. Потом зашли в церковь, где отпевали Пушкина. Саперы продолжили тщательный осмотр помещений церкви и местности около нее, а я с сержантом и своим товарищем по училищу Сеньковым вместе с нашими собаками вышли из ворот монастыря и прошли к могиле А. С. Пушкина.
Мой Джерик (так звали мою собаку, натренированную на запах тола в минах) забежал вперед и уселся у могилы.
— Ай-я-я, — журю я его. — Как не стыдно! Уселся прямо на могилу великого поэта.
Позвал я его, а он не слушается, построже позвал. Он прибежал, стал около меня. А сержант заподозрил неладное, наблюдая за поведением Джерика. Говорит: „Давай пустим собак. Нет ли там мин?“ Мы пустили обеих собак. Собака Сенькова побегала и вернулась, а мой Джерик (у него уникальное чутье — в 400 крат) опять уселся рядом с могилой. Я осторожно подхожу к нему и начинаю металлическим щупом землю пробовать, и, действительно, рядом с Джериком, щуп натыкается на железо. Начал саперной лопаткой землю снимать, а дерн рыхлый, легко снимается. Значит — мина есть. Осторожно нащупываю ее, обхожу по контуру. Большая мина, круглая, противотанковая (в ней 5 кг тротила). Подкапываю скребком и руками освобождаю землю вокруг мины. Проверяю — нет ли бокового ударника, который проволочкой закреплен. Нет. Прощупываю скребком под миной — нет ли ударника на неизвлекаемость, с пружиной такой особенной — как поднимешь мину, пружинка распрямится и… взрыв. Нет, мина без сюрпризов, но под миной еще что-то есть. Снимаю мину, укладываю в сторонке, а под ней вторая, для усиления, такая же. Вот рвануло бы, так рвануло. И могилу бы разрушила, и „поклонникам поэта“ конец бы пришел.