не явился и доказательств не представил, а посему и соглашение между сторонами невозможно. Я определил: с Ховена взыскать на удовлетворение истца три рубля серебром».
Задавленный гусь
Дело происходит в Петербурге в 1867 году. Перед мировым судьей стоит пожилой мужичок в сером армяке, держа в одной руке шапку, а в другой за горло большого мертвого гуся. Рядом с ним парень двадцати пяти лет в рубашке навыпуск, мальчик и городовой.
СУДЬЯ. В чем, господа, заключается ваше дело?
МУЖИЧОК (указывает на парня). Да вот он задавил мово гуся и еще не хочет за него платить.
ГОРОДОВОЙ. Не он, ваше высокоблагородие, а извозчик колесом пролетки переехал через его гуся. Я своими глазами видел.
СУДЬЯ (городовому). Ну, расскажите. (Мужичку.) А вы, покуда он говорит, молчите.
ГОРОДОВОЙ. Он гнал по улице стадо гусей. У моста стояли, как и всегда, извозчики и, увидавши гусей, начали нарочно сыпать на землю овес, подманивая на него гусей. Гуси бросились клевать овес и около пролетки, и под пролеткой. Словом, везде, куда он только попадал. Один извозчик дернул свою лошадь, она повезла пролетку и колесом переехала через вот этого самого гуся. (Указывает на мужичка.) Он, увидавши это, зашумел, публика столпилась на шум, а извозчик ударил тем временем по лошади и уехал. Он же, ничего не говоря, схватил его (указывает на парня), стал тащить и изорвал у него жилетку. Извольте, ваше высокоблагородие, хоть сами поглядеть. (Показывает на разорванное место у парня подмышкой.) Парень этот клялся, божился, что не он лошадь дернул, а извозчик. Но он и слышать ничего не хотел. Вижу, не разойтись им мирно. Позвал обоих в квартал к надзирателю. Надзиратель всего это выслушал и приказал мне представить их к вашему высокоблагородию. У моста, правда, как был, так и остался другой городовой, но он новенький, несмелый такой. Я и вмешался в это дело вместо него — потому я тоже дежурный.
МУЖИЧОК. Гуси известно, ваше благородие, глупы. Где зерно только попадает, туда они и бегут, вытянумши горло. Таким же манером они бросились и у моста на овес, а он (указывает на парня) подскочил, дернул за повод лошадь, и колесо переехало вот ефтому гусю через горло и задавило его. У гусей горло тонкое и хрупкое, и их сколько хочешь передушить можно таким озорничеством. Как он после того увидел — дело плохо, бросился к дверям кабака, чтоб улизнуть от меня. Ну, я и задержал его и говорю: «Заплати, мол, за гуся, не то идем к мировому». У меня теперя и стадо-то покинуто на авось, и я чрез него самого, может, на 50 рублей убытку еще потерплю. Взыщите, будьте милостивы.
СУДЬЯ. Стадо, вы говорите, осталось у вас без присмотра?
ГОРОДОВОЙ. Никак нет-с, у стада остался его работник.
ПАРЕНЬ. Я, ей-ей, и не думал лошадь трогать. Это ему просто померещилось.
МАЛЬЧИК. Я тоже видел, как извозчик дернул.
ГОРОДОВОЙ (мужичку). Отчего ж ты извозчика-то не задержал?
МУЖИЧОК (указывает на парня). Потому, вот он причина, а не кто другой.
ПАРЕНЬ. А присягни, что я лошадь дернул, и я тебе сейчас же плачу рубь.
ГОРОДОВОЙ. Именно присягни. (Судье.) Он, парень-то, еще идучи сюда, предлагал ему кончить так.
МУЖИЧОК (парню). Нет, ты присягни, что не дергал, и я тебя прощаю.
ГОРОДОВОЙ. Ведь ты обвиняешь — ты и присягай.
ПАРЕНЬ. Ну да, присягай, присягай же, ежели чувствуешь себя правым.
МУЖИЧОК. За рубь-то? Давай два, так и быть присягну.
В публике смех.
ГОРОДОВОЙ. Присягать, так за рубь присягай! А то еще два ему подай. Ишь какой ловкий!
ПАРЕНЬ. Рубь плачу — ну и присягай.
МУЖИЧОК. Сам присягай. Больно ты, брат, уж прыток-то.
ГОРОДОВОЙ. Ты, значит, не прав, когда отнекиваешься.
МУЖИЧОК. Я отнекиваюсь? Присягаю!
СУДЬЯ (парню). А вы не согласитесь ли, чтоб он просто побожился здесь на крест, потому что покуда пошлем к священнику, пройдет немало времени, а у него стадо гусей не на своем месте, и он в самом деле может понести от этого убыток.
ПАРЕНЬ. Ну, пусть крестится.
МУЖИЧОК. Ладно, перекрещусь. (К судье.) Как прикажете креститься-то?
СУДЬЯ. Да как обыкновенно русский человек крестится, так и вы теперь перекреститесь на образа.
МУЖИЧОК (крестится). Чтоб мне всего стада не взвидеть, ежели я неправду говорю… Будет?
ГОРОДОВОЙ. Нет, ты перекрестись на семью, на детей.
СУДЬЯ. Довольно и так.
Из публики тоже слышатся голоса против божбы семьей.
ПАРЕНЬ. На вот тебе рубь, а гуся-то сюда подавай.
Мужичок берет рубль, парень — гуся за горло, и оба выходят из зала суда, сопровождаемые смехом публики.
Купеческая спесь
Перед мировым судьей 6-го участка Санкт-Петербурга летом 1867 года предстали купцы отец и сын Екимовы и два деревенских мальчика, находившиеся в услужении в их лавке, — Гузин и Кузьмин. Мальчики жалуются на нанесенные им хозяевами побои.
СУДЬЯ (Гузину). Расскажите, как все случилось.
ГУЗИН. Хозяин-сын послал меня за чаем и ситным. Я принес. Ты, говорит он, скрал ситный, подавай еще. Сколько дали, отвечаю, на три копейки, столько и принес, а больше у меня нет ни крошки. Он говорит, я покажу тебе, сколько дали. Да как хватит меня с размаху по уху и почал душить, бить, расквасил мне нос, губы в кровь. Даже вся грудь рубахи была в крови. Нос и губы живо вздулись, распухли. Это и доктор описал. (Подает свидетельство.)
СУДЬЯ. Так вас избил сын, а вас, Кузьмин, отец?
ЕКИМОВ-ОТЕЦ (прохаживаясь взад и вперед). Врешь, поганец, никто тебя не трогал и пальцем!
СУДЬЯ. Извольте прежде всего остановиться, а не прохаживаться здесь. А потом воздержаться от таких грубых непристойных выражений.
ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Да как же он смеет врать на своих хозяев? Их поишь, кормишь, и они тебя же обкрадывают. Все ребра им переломать надо, не токмо что…
СУДЬЯ. Если у вас что украли, можете жаловаться, но бить, самоуправствовать — нельзя.
ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Воров-то? Ну нет, ни на кого не посмотрим. Их, мошенников, только битьем и доймешь. А то, на-ко, и не тронь! Да где же это видано? Да ежели им в зубы-то смотреть, они все раскрадут. Истинным Богом клянусь, так.
СУДЬЯ. Повторяю: не смейте так выражаться, не то я вас оштрафую.
ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Кого? Меня-то? Я сам член Думы, и знаю, что мне можно и что нет. Пугать нас нечего — сами все разумеем.
СУДЬЯ. Штрафую вас двумя рублями и, если вы еще станете так вести себя, я вас удалю из присутствия.
ЕКИМОВ-ОТЕЦ. И выйдем. Благо, и стоять-то тут понапрасну нам некогда — в Думу надо. Прощайте, ухожу.
СУДЬЯ. Совсем уходить не смейте. Вы — обвиняемый, должны быть налицо в суде. В другой комнате подождите, пока я вас позову.
Екимов уходит, пожимая плечами и ворча про себя.
СУДЬЯ (Кузьмину). А вас кто бил?
КУЗЬМИН. Хозяин-отец. Он лежал на лавке. Сын послал Гузина купить чаю на семь копеек да ситного на три копейки. Когда он все это принес, сыну показалось мало, он потребовал еще, а у Гузина ничего не было. Он с азартом сгреб его за шиворот и давай тузить, а тот барахтаться. Он мне и крикнул: «Подержи его!» Вижу, человека бьют понапрасну. Ну, и не послушался, то есть держать не стал. Тогда отец встал и давай меня самого за это лупить со щеки на щеку, так что я просто ошалел. Еле-еле вырвался от него, выбег из лавки и закричал: «Караул!» Народ сбежался, и битье прекратилось, потому что городовой пришел.
СУДЬЯ (Екимову-сыну). Что вы на это скажете?
ЕКИМОВ-СЫН. Я послал Гузина за чаем и ситным. Он принес мало, а пазуха у него оттопыривалась. Я и подумал: верно, он за нее спрятал довесок ситного. Подошел к нему, обыскал его и нашел 1 рубль 25 копеек наших денег. Нос он разбил себе сам, когда не давался обыскивать. Ни я, ни тятенька их и пальцем не трогали.
СУДЬЯ. А кто вам дал право самому его обыскивать?
ЕКИМОВ-СЫН. Они у нас живут, и нас же обирают. Выручка не всегда заперта бывает, чуть отвернешься — они и тащат все, что под руку попадет.
ГУЗИН. Неправда, никаких он денег у меня не отнимал и не искал. Все это побиение, напротив, из-за ситного вышло. А коли первостатейные купцы избивают до полусмерти из-за куска хлеба, так что ж это нашему брату за житье на белом свете? Легче уж и совсем умереть. Право.
СУДЬЯ. Какие именно деньги вы, обыскав Гузина, говорите, отняли у него?
ЕКИМОВ-СЫН. Рублевую бумажку да пять пятачков.
СУДЬЯ. Бумажка была новая или старая?
ЕКИМОВ-СЫН. Новенькая.
СУДЬЯ. При ком вы отняли у Гузина деньги?
ЕКИМОВ-СЫН. В лавке был тогда покупатель из Стрельны.
СУДЬЯ. Позовите отца. (Входит отец.) При вас сын ваш обыскивал Гузина?
ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Да, при нас, и отобрал 1 рубль 25 копеек, которые он украл.
СУДЬЯ. Какими деньгами?
ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Бумажка и пять пятачков.
СУДЬЯ. Вы это, кажется, подслушали под дверью?
ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Разумеется, слушал. Эка важность.
СУДЬЯ. Бумажка была старая или новая?
ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Старая, старая.
СУДЬЯ. Был кто-нибудь в лавке в то время, когда сын отнял у Гузина деньги?
ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Никого не было посторонних.
СУДЬЯ. Кто может подтвердить, что отнятые у Гузина вашим сыном деньги украдены у вас, а не его собственные?
ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Я, моя совесть. А она дороже тысяч. Я — коммерсант.
СУДЬЯ. Вы — обвиняемый и в настоящем случае не можете быть свидетелем.
ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Нет, могу. Я — купец, в Думе гласным состою и супротив этих воров, которых надо просто с лица земли стирать, завсегда имею преферанс.
КУЗЬМИН. Никого, решительно никого в те поры в лавке не было и никаких денег никто у меня не отымал.
СУДЬЯ (Екимову-сыну). Как же и отец ваш, бывши вместе с вами в лавке, тоже говорит, что там никого не было?
ЕКИМОВ-СЫН. От забывчивости тятенька часто говорит и сам не знает что. На него временами такая меланхолия находит.