[8], чем в рублях. Дороговизна здесь чрезмерная. Поневоле он вступает в долги, которые уплатить ему невозможно; военный министр может ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ объяснить причину, побуждающую меня утруждать ВАС, ГОСУДАРЬ, следующею прозбою: 2 тысячи рублей уплатить всего, не откажите, достойный внук Великой Екатерины, отец подданных, просящему офицеру, клянусь честью и присягою, которою обязался служить верою и правдою и самому МОНАРХУ, что более утруждать его не стану. ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЯ всенижайший и всепокорнейший раб 24-го Егерского полка подполковник граф де Мендоза-Ботелло. 27 сентября 1810 года»{25}.
На прошении имеются разные пометки. В частности, указано, что просителю в начале года было Всемилостивейше пожаловано 500 рублей на погребение его матери, затем весной — еще 1000 рублей на пошив обмундирования. Генерал-лейтенант граф Витгенштейн на запрос относительно бережливости и распорядка в хозяйственной части графа де Мендоза-Ботелло донес, что хотя он в некоторых случаях по сделанным ему поручениям и не оправдал себя в том, однако же, судя по крайнему недостатку его и семейства, коим он обременен, «он таковою МОНАРШЕЮ щедростью поддержать и поправить себя может». Александр Павлович и в третий раз пожалел российского офицера, по своему происхождению испанского дворянина, и 2000 рублей ему в Курляндию было послано.
Прошение подполковника графа де Мендоза-Ботелло о вспомоществовании вовсе не являлось из ряда вон выходящим в повседневной жизни александровской эпохи. Ежегодно такие же прошения отправляла в столицу Н. А. Дурова, и ей, обер-офицеру Мариупольского гусарского полка, также выдавались деньги, только суммы были поменьше: от 300 до 400 рублей. Судя по архивным данным, к милости монарха прибегали десятки офицеров. По каждому такому прошению в Военном министерстве готовили справку о просителе, и государь, ознакомившись с ней, как правило, нужные средства выделял.
Однажды весьма значительную сумму попросил у царя Кульнев, ставший после войны в Пруссии полковником и командиром Гродненского гусарского полка. Вместе с матерью и двумя братьями он владел всего лишь двадцатью крепостными мужского пола в деревеньке Болдырево Козельского уезда Калужской губернии. В 1808 году умер один из его братьев, оставив долговых расписок на 5 тысяч рублей. Яков Петрович, чтобы окончательно не разорить родовое поместье, принял долг на себя и должен был в течение года внести деньги{26}.
После победы над шведами при Куортане в августе 1808 года, где Кульнев особенно отличился, его представили к производству в чин генерал-майора. Но доблестный гусар в рапорте предложил заменить генеральские эполеты пятью тысячами рублей. Александр I, знавший о стесненном материальном положении Кульнева, сначала прислал ему деньги, а затем, в декабре 1808 года, все-таки пожаловал его в генерал-майоры. В 1810 году за проявленные храбрость и отвагу в боях с турками Кульнев был награжден так называемой «арендой», которая приносила владельцу по тысяче рублей в год, сроком на 12 лет. Впрочем, эту «аренду» Кульнев сразу же подарил своей племяннице, дочери старшего брата Ивана Петровича Кульнева, на приданое…
Вечер
В шесть часов вечера трубачи в гусарских полках играли сигнал к вечерней чистке лошадей. Нижние чины, надев кителя и фуражные шапки, опять шли на конюшню. Вечерняя чистка, как и утренняя, продолжалась час, и на ней должны были присутствовать взводные командиры. Затем лошадей поили, последний раз давали им овес и сено, убирали конюшни и стелили в стойлах солому.
После этого в эскадронах делали перекличку личного состава, на которую солдатам разрешалось приходить в кителях. В девять часов вечера в армейских частях барабанщики били, а трубачи играли вечернюю «зорю», и на этом трудовой день кавалериста завершался.
К тому времени в офицерском собрании могли уже раскладывать ломберные столы, покрытые зеленым сукном, и составлять партии желающих играть в карты.
«В полку от полкового командира до последнего прапорщика, — пишет барон А. Е. Розен, — почти все играли в карты. Случалось мне при дежурстве по батальону рапортовать в 9 часов вечера дежурному по полку штабс-капитану Саргеру и подходить к карточному столу, не быв никем примеченным, оттого что, подходя, ступал я не по полу, не по ковру, а по колодам карт, разбросанных несчастливыми понтерами и банкометами. Постепенно начал и я принимать участие в игре, как постепенно новички начинают курить или нюхать табак и пить водку. Сначала выигрывал — и незаметным образом сделался страстным игроком. Не жажда к деньгам и к прибыли увлекала меня, а легкое занятие, развлечение в бесцеремонном кругу, угадывание счастья были сперва наслаждением, после стали потребностью…»{27}
Карточная игра получила повсеместное распространение в офицерской среде. Но чрезмерное увлечение ею приводило к большим неприятностям. Тот же Розен упоминает о том, как поручик лейб-гвардии Финляндского полка, его молодой сослуживец Калакуцкий, будучи квартирмейстером полка и имея на руках казенные деньги, проиграл в карты 30 тысяч рублей. За это он в 1819 году был предан суду, лишен чинов и дворянства и сослан в Сибирь на поселение.
Пристрастие к карточной игре шефов полков и полковых командиров иногда прямо вредило службе. Однако небольшие, хотя и регулярные растраты казенных денег им удавалось покрывать разными способами, и военная администрация закрывала на это глаза.
Такой пример приводит К. Мартене, служивший перед Отечественной войной 1812 года обер-офицером в Изюмском гусарском полку, где должность шефа занимал генерал-майор Дорохов: «Это был человек добродушный, но малообразованный, грубый, вспыльчивый, страстный игрок в карты и любитель женского пола. По этой причине в его полку царил большой беспорядок. Большая часть полковых денег проматывалась командиром. В полку недоставало много лошадей, а фураж вымогался силою у крестьян и евреев. При смотре полка в Лиде в 1811 году Дорохов просил своих офицеров поставить в строй всех их собственных лошадей, и так были заполнены многие пустые места во взводных шеренгах…»{28}
Кроме карточной игры, в офицерской и особенно в гусарской среде были распространены так называемые «гуляния», когда офицеры одного полка в какой-то определенный день недели вечером собирались вместе, чтобы варить жженку. Судя по описанию, данному графом Остен-Сакеном, это действо скорее напоминало какой-то ритуал в закрытом мужском клубе, чем немудреную выпивку.
«Попойка жженкою принимала всегда воинственный вид: в комнате постланы ковры; посредине на полу, в каком-нибудь сосуде горит сахар в роме, что представляет костер дров на бивуаках; кругом сидят в несколько рядов пирующие, с пистолетами в руках; затравки залеплены сургучом. Когда сахар растаял, вливают в сосуд шампанское и готовою жженкою наполняют пистолеты, начинается попойка. Музыканты, трубачи и песенники размещены в других комнатах или на дворе.
Но во всем этом безобразии была и светлая сторона: чинопочитание и дисциплина… В самое время разгула пирующих, когда обыкновенно происходят объяснения в любви и целования, начальник, по капризу, надуется и примет грозный вид: все встают, пьяный начальник делает выговор пьяному подчиненному, иногда отправляет на гауптвахту; подчиненный с кротостию агнца повинуется, не смея возразить ни одного слова; говорит: «виноват…» и отправляется на гауптвахту. Скоро после этого начальник смягчается, просит всех садиться и повторяется невинное занятие…
Еще одно замечательное явление, которое ясно выражает, что тогдашнее пьянство было, в действительности, ребяческий разгул. Когда мода на пьянство прошла, около двадцатых годов, то почти все те, которые пили мертвую чашу, совершенно отрезвились и некоторые не употребляли вовсе горячительных напитков…»{29}
Упомянув о том, что питье в одиночку считалось между офицерами полным развратом, Остен-Сакен перечисляет напитки, бывшие тогда в ходу в офицерских компаниях: шампанское, жженка, ковенский мед (очень дорогой и крепкий напиток, по 10 рублей бутылка), пунш, виленская мятная водка. Напитки менялись, так как следовало не мешать их, а пить что-то одно, например, в течение месяца или двух.
Но, без сомнения, наиболее ярким событием повседневной жизни офицерства в эту эпоху являлись балы. «Бал есть жизнь в миниатюре, — писал один из современников, — со всеми ее обольщениями, интригами, странностями, кознями, со всем, что есть в ней сладкого и горького…» Военная администрация установила для офицеров даже специальную бальную форму. В комплект этой одежды входил вицмундир, присвоенный полку (у гусар — темно-зеленая двубортная куртка с длинными фалдами), кюлоты — короткие, чуть ниже чашки колена штаны из тонкого белого сукна, — белые шелковые чулки и черные туфли, иногда лакированные и с пряжками.
Увлечение балами шло от царского двора. Александр I очень любил эти вечерние празднества и сам был прекрасным танцором. Традиционный бальный сезон продолжался недолго: с Рождества и до Великого поста. Но часто балы давали и летом, и осенью, чтобы отметить какое-нибудь событие, например приезд важного гостя. Известно, что сообщение о переправе «Великой армии» Наполеона через Неман и начале Отечественной войны Александр Павлович получил на балу. Этот бал дал в его честь 13 июня 1812 года в своем загородном имении близ города Вильно генерал от кавалерии граф Бенигсен.
Организация балов в начале XIX века подчинялась довольно строгому распорядку. Одним из важных элементов праздника был оркестр. Танцы под фортепиано балом не считались. Устроители также должны были побеспокоиться не только о просторной зале для танцующих, но и о помещении для нетанцующих гостей, где ставили стулья и ломберные столы для игры в карты, о буфете, где гости могли угощаться прохладительными напитками, сладостями и легкими закусками. Бал завершался ужином, и нередко столы, уже полностью сервированные, лакеи вносили прямо в танцевальный зал.