{7}.
О Хвостове больше ничего неизвестно. Давид Артемьевич Делянов, которому в это время исполнилось 50 лет, продолжал службу в сумских гусарах и с отличием участвовал в боевых действиях с французами в 1812, 1813 и 1814 годах. Чин генерал-майора ему был присвоен в сентябре 1813 года.
Примерно такая же история, связанная с неподчинением младшего по чину старшему, произошла и в Гродненском гусарском полку в августе 1811 года. Молодой корнет Владислав Казакевич самовольно отлучился от своего взвода. Командир эскадрона ротмистр Мартын Игнатьевич Закревский, служивший в полку с 1807 года, вызвал его к себе для воспитательной беседы. Корнет, однако, не признал своей вины. Беседа вскоре переросла в ссору, в ходе которой Казакевич вызвал Закревского на дуэль. Противники стрелялись на пистолетах, и Закревский был убит.
По решению военного суда, состоявшегося 12 марта 1812 года, Казакевич был лишен офицерского чина и дворянства и сослан на вечную каторгу в Сибирь{8}.
В Гродненском же гусарском полку, правда, совсем недолго, не более двух лет, служил подполковник граф Подгоричани, которому приписывали участие в необычной дуэли с прусским офицером зимой 1807 года в городе Гейльсберге. Тогда пруссаки были союзниками русской армии, но вели себя по отношению к русским очень надменно. За карточной игрой в трактире у русских гусар и прусских драгун произошла ссора. Дело дошло до вызова. Пруссак был отличный стрелок и хотел драться только на пистолетах. Граф Подгоричани ответил, что пистолетов у него нет, но взамен он ставит на карту свою жизнь. Если пруссак сейчас побьет эту карту, то может тогда застрелить и самого гусара. Если же карта выиграет, то Подгоричани застрелит его. В конце концов пруссак принял это предложение и стал метать карты. Карта Подгоричани выиграла, и он хладнокровно сказал противнику: «Теперь пойдем в сад и разделаемся!» Множество офицеров обеих армий пошли за ними в сад. Подгоричани взял охотничье ружье у хозяина трактира, отмерил тридцать шагов и предложил драгуну занять место у барьера. Тот, все еще не понимая, шутит русский или говорит всерьез, повиновался. Подгоричани, не целясь, вскинул ружье и выстрелил. Пуля попала пруссаку прямо в сердце. Присутствующие невольно вздрогнули от ужаса и не знали, что делать. «Я не шучу жизнью, — ответил гусар. — Если бы я проиграл жизнь, то встал бы у этого барьера и заставил бы его выстрелить в меня…»{9}
По мнению историографа полка Цехановецкого, это происшествие лучше всего говорит о нравах той эпохи, когда жизнь ценилась недорого и проигравший ее в карты должен был выплатить долг точно так же, как если бы дело шло о горсти червонцев или о дюжине бутылок шампанского для полковой вечеринки.
Но нравы менялись, и в конце царствования Александра Благословенного младшие и старшие офицеры уже не склонны были рисковать столь отчаянно. Сообщения о дуэлях на пистолетах предпочитали скрывать и делали это порой весьма изобретательно.
В манеже кирасирского Военного ордена полка повздорили поручик Круженский и корнет Риттер. Их секундантами вызвались быть корнет Головня и штабс-ротмистр Кази. Поединок произошел тут же, и корнет Риттер был тяжело ранен в грудь. Услышавший выстрелы вахмистр побежал с этим известием к командиру эскадрона, а тот направился к командиру полка полковнику барону Бюлеру. Узнав, что других свидетелей нет, Бюлер дал пощечину ретивому вахмистру и сказал, что тот все это придумал. На самом деле в манеже якобы произошло совсем другое: корнет Риттер показывал однополчанам недавно купленные им пистолеты Лепажа и случайно ранил себя в грудь.
Участники дуэли написали рапорты, где излагалась именно эта версия, и полковник Бюлер поехал с ними в штаб дивизии. Оттуда в полк прибыла целая комиссия, но расследование не дало результатов. Поручик Круженский и корнет Риттер дружно утверждали, что в манеже они только осматривали новые пистолеты. Остальные вообще ничего не видели и не слышали. Таким образом барон Бюлер спас молодых офицеров, чья глупая ссора могла иметь непоправимые последствия как для их карьеры, так и для доброго имени всего полка…{10}
Женщины
«Я хотя и убегаю женщин, но только не жен и дочерей моих однополчан; их я очень люблю; это прекраснейшие существа в мире! Всегда добры, всегда обязательны, живы, смелы, веселы, любят ездить верхом, гулять, смеяться, танцевать! Нет причуд, нет капризов. О, женщины полковые совсем не то, что женщины всех других состояний!..» — этот восторженный отзыв о женах офицеров Мариупольского гусарского полка принадлежит Н. А. Дуровой{11}. Хотя милые дамы чуть не разоблачили юного корнета Александрова, дав ему прозвище «гусар-девка», знаменитая «кавалерист-девица» не держала на них зла и, по-видимому, весело проводила время в их гостиных.
Назвать собеседниц Надежды Андреевны нетрудно, так как в формулярных списках солдат и офицеров всегда содержались сведения об их семейном положении. Если гусар был женат, то там указывали имя и отчество жены, иногда — ее происхождение, а также имена детей и их возраст на момент заполнения документа.
В 1808–1811 годах в Мариупольском полку было семь женатых офицеров (из 72 по полковому расписанию на февраль 1811 года): полковник Клебек, подполковник Павлищев, майоры Дымчевич, Станкович и Ракшанин, ротмистры Соломка и Мервин.
По прибытии в полк Н. А. Дурова прежде всего представилась командиру батальона майору Дымчевичу. Вероятно, затем последовало и знакомство с его женой — Елисаветой Осиповной, дворянкой по происхождению. В это время у Дымчевичей был только один ребенок — сын Тимофей четырех лет от роду. Не могла «кавалерист-девица» не бывать и в доме своего полкового командира — 43-летнего полковника Егора Ермолаевича Клебека, выходца из лифляндских дворян. У него была жена Маргарита Кирилловна (происхождение не указано), старший сын Григорий 19 лет уже служил в этом же полку корнетом, другие дети были гораздо младше: дочь Ольга — 12 лет, сын Александр — 8 лет, дочь Мария — 3 года и сын Владимир — одного года от роду{12}.
Вскользь упоминает в своей книге Н. А. Дурова о молодой жене майора Станковича. Судя по формулярному списку этого офицера, она была из дворянской семьи Лутковских и звали ее Фекла. Более подробно пишет Надежда Андреевна о семье подполковника Павлищева, который в это время командовал запасным эскадроном. Здесь корнета Александрова принимали «как родного человека».
Женой Павлищева была Луизия Матвеевна (происхождение не указано). Они имели сыновей Павла (15 лет) и Николая (8 лет), дочерей Елисавету (13 лет), Софью (6 лет), Анну (4 года) и Марию (2 года). «Старшая дочь прекрасна как херувим, — писала Дурова. — Это настоящая весенняя роза! Чистая непорочность сияет в глазах ее, дышит в чертах невинного лица ее. Она учит меня играть на гитаре, на которой играет она превосходно, и с детской веселостью рассказывает мне, где что видела или слышала смешного…»{13}
Впоследствии украинские дворяне Павлищевы породнились с аристократическим семейством Пушкиных. Их сын Николай (1802–1879) учился в Благородном пансионе при Царскосельском лицее с 1814 по 1819 год и подружился там с младшим братом великого поэта Львом. В 1828 году Павлищев сделал предложение руки и сердца младшей сестре Александра Сергеевича Ольге. Это бракосочетание состоялось, и затем, судя по сохранившимся письмам, Николай Павлищев неоднократно донимал поэта разными претензиями по поводу приданого его сестры, которое не было ему выплачено в срок…{14}
На первый взгляд, вопрос о браках военнослужащих решался очень просто. В Уставе конного полка 1797 года имелась глава 41-я «О женитьбах». В ней говорилось, что «каждый офицер, принявший намерение жениться», должен сообщить об этом своему полковому командиру. Далее Устав сообщал, что унтер-офицерам и рядовым отнюдь не запрещается вступать в брак, командование лишь должно наблюдать, чтобы они «брали жен хорошего состояния и поведения».
Но на самом деле ряд государственных установлений в сущности запрещал младшим офицерам вступать в брак, и эта политика была вполне продуманной и целенаправленной.
Первый шаг в этом направлении был сделан Петром Великим. В 1722 году обер-офицерам флота запретили жениться «без указа» под угрозой трех лет каторжных работ. В 1764 и 1766 годах данное постановление распространили на обер-офицеров пехоты и кавалерии, при этом обязав полковых командиров тщательно следить за «материальным обеспечением и пристойностью браков гг. офицеров». Еще дальше пошел император Павел I. В 1800 году он предписал всем генералам, штаб- и обер-офицерам испрашивать разрешение на брак лично у него. Можно представить, насколько растягивалась процедура сватовства военнослужащих в российских провинциях, пока курьеры везли их прошения в столицу, затем в ожидании рассмотрения и Высочайшего соизволения эти документы находились у царя и снова возвращались обратно.
Но бывали случаи, когда император решал дела быстро и даже изъявлял желание присутствовать на бракосочетании. Таким было венчание 35-летнего генерал-майора князя Петра Багратиона и 18-летней графини Екатерины Скавронской. Оно состоялось 2 сентября 1800 года в придворной церкви Гатчинского дворца. Здесь никто не интересовался ни «материальным обеспечением», ни «пристойностью брака». Узы Шменея соединили двух абсолютно разных людей: боевого генерала, представителя древнего, но небогатого грузинского княжеского рода, и капризную столичную красавицу, избал