Комическая сторона этой истории, однако, не мешала тому чтобы местным волкам, голодным так, как они бывают голодны в этот период зимы, пришла в голову фантазия поохотиться и на нас. У нас не было никакого оружия, и наш единственный шанс на спасение заключался в быстроте наших лошадей и, может быть, в соседстве какого-нибудь жилища. В противном случае нам было бы не до веселья. Но мы смеялись, и смех рассеял страхи. Впрочем, начинало светать, а дневной свет прогоняет видения и возвращает диких зверей в норы. Не стоит и говорить, что мы не увидели даже волчьего хвоста» (41, 266).
Беседа, наконец, затихала, и усталые путники отходили ко сну. Впрочем, то состояние, в которое впадал путник, едущий в экипаже по разбитой? дороге, трудно назвать сном. Скорее это было своего рода забытье с причудливыми видениями…
После многих часов тряски в повозке, в духоте и тесноте постоялого двора путнику приходили странные и страшные сны. Вот что рассказывал об этом Иван Аксаков (1849).
«Вот уже я опять пишу Вам из Ярославля. Я приехал сюда в два часа ночи. Это довольно скоро, потому что в Мытищах и у Троицы мы немало пробыли времени. Комнаты были истоплены, и я сейчас улегся спать; впрочем, от дорожного толканья сон был непокойный; в числе разных сновидений, сопровождавшихся кошмаром, одно, не забытое мною, довольно смешно: мне пригрезилось, что будто у меня везде тараканы: в карманах платья, за платьем, по всему телу, на голове, в волосах, везде, всюду тараканы прусаки! Вследствие этого я закричал в истошный голос и проснулся» (3, 91).
Глава двадцать третья.Дорожные романы
Известно, как сильно влияют на поведение читателя (и прежде всего — юного читателя) примеры, взятые из книг. Украшением любого литературного путешествия той эпохи была романтическая встреча со случайной попутчицей — очаровательной незнакомкой.
Русскому читателю времен Карамзина были хорошо известны «Сентиментальное путешествие» Лоренса Стерна и его исполненная тонкого юмора и изящной чувственности концовка. Герой повести, молодой англичанин, путешествуя по Франции, останавливается на ночлег в деревенском постоялом дворе. Заняв единственную свободную комнату, где рядом стояли две узкие кровати, он вскоре должен был разделить ее с молодой дамой и ее служанкой, также искавшими ночлега и спасения от Непогоды. «Разделив территорию» и поклявшись не нарушать молчания, юноша и молодая дама страдают от бессонницы. Наконец юноша нарушает тишину тяжким вздохом. Дама упрекает его в нарушении договора…
«Но fille de cfoambre, услышав, что между нами идет пререкание, и боясь, как бы за ним не последовало враждебных действий, тихонько выскользнула из своей каморки и под прикрытием полной темноты так близко прокралась к нашим кроватям, что попала в разделявший их узкий проход, углубилась в него и оказалась как раз между своей госпожой и мною.
Так что, когда я протянул руку, я схватил fille de chambre за ——». (178, 651-652).
Романтическое настроение путешественника — в особенности слишком прилежного читателя «Сентиментального путешествия» Лоренса Стерна — порой приводило к возникновению дорожных романов. Русская литература от Радищева и Пушкина до Чехова и Бунина богата описаниями такого рода приключений.
Князь П. А. Вяземский в «Старой записной книжке» рассказывает такую историю.
«Молодой поляк, принадлежавший образованной общественной среде, проезжал через Валдай. В то блаженное время не было еще ни железной дороги, ни даже шоссе, не было ни дилижансов, ни почтовых карет.
Коляску проезжего обступила толпа женщин и девиц и назойливо навязывала свои баранки. Поляк влюбился в одну из продавщиц. Не думав долго, решился он остановиться в Валдае. Медовый месяц любви его продолжался около двух лет. Родные, не получая писем его, начали беспокоиться и думали, что он без вести пропал. Узнав, в чем дело, писали они с увещеваниями возвратиться домой. Письма не действовали. Наконец приехали за ним родственники и силой вырвали его из объятий этой Валдайской Калипсо.
Вот любовь так любовь: роман на большой дороге, выходящий из ряда обыкновенных приключений. При встречах моих с ним в Варшаве я всегда смотрел на него с особенным уважением и сочувствием» (28, 144).
Заметка Вяземского, как обычно, отмечена скрытой иронией. Вся соль этой истории состоит в том, что Валдай издавна славился распутством своих обитательниц. Это представление о Валдае запечатлел в своем «Путешествии» Радищев.
«Новый сей городок, сказывают, населен при царе Алексее Михайловиче взятыми в плен поляками. Сей городок достопамятен в рассуждении любовного расположения его жителей, а особливо женщин незамужних.
Кто не бывал в Валдаях, кто не знает валдайских баранок и валдайских разрумяненных девок? Всякого проезжающего наглые валдайские и стыд сотрясшие девки останавливают и стараются возжигать в путешественнике любострастие, воспользоваться его щедростью на счет своего целомудрия. Сравнивая нравы жителей сея в город произведенныя деревни со нравами других российских городов, подумаешь, что она есть наидревнейшая и что развратные нравы суть единые токмо остатки ее древнего построения. Но как немногим более ста лет, как она населена, то можно судить, сколь развратны были и первые его жители.
Бани бывали и ныне бывают местом любовных торжествований. Путешественник, условясь о пребывании своем с услужливою старушкою или парнем, становится на двор, где намерен приносить жертву всеобожаемой Ладе. Настала ночь. Баня для него уже готова. Путешественник раздевается, идет в баню, где его встречает или хозяйка, если молода, или ее дочь, или свойственница ее, или соседки. Отирают его утомленные члены; омывают его грязь. Сие производят, совлекши с себя одежды, возжигают в нем любострастный огнь, и он препровождает тут ночь, теряя деньги, здравие и драгоценное на путешествие время…» (154, 113).
«Женская тема» в «Путешествии» Радищева явно навеяна некоторыми страницами «Исповеди» Руссо. Однако сомнительная слава Валдая стала своего рода дорожным мифом Петербургского шоссе. Ему отдал дань и Пушкин в стихотворном послании Соболевскому.
«Яжельбицы — первая станция после Валдая. —
В Валдае спроси, есть ли свежие сельди? Если же нет,
У податливых крестьянок
(Чем и славится Валдай)
К чаю накупи баранок
И скорее поезжай» (153, 404).
Люди всегда искали в дороге каких-то новых, запретных ощущений. Такова была древняя магическая сила дороги. Она как бы вырывала человека из круга привычных норм поведения, снимала традиционные запреты (216, 194).
Путевые записки нередко содержат рассуждения на «женскую тему». Романтические приключения — обязательный мотив в заметках французских путешественников. Для более целомудренной русской литературы свойственны вполне платонические, но не лишенные чувственного подтекста зарисовки женских образов. Восхищение красотой случайно промелькнувшего за окном кибитки женского лица, фигуры, походки — без этого путевые записки обойтись, конечно, не могли. Примером может служить фрагмент из путевых записок писателя С. П. Шевырева (1847).
«При выезде в город (Белозерск — Н. Б.) я встречал красивые лица крестьянок, отличавшиеся чертами тонкими и нежными. Гулявшие по валу купеческие дочки не обнаруживали того же. Белила и румяна служили тому главным препятствием. Притом же платья нового фасона, длинные платки и длинные за локоть перчатки показывают влияние городских мод на здешних горожанок Но здесь есть и свой, незаемный обычай — носить блестящие короны на головах. Оны очень красивы. Я купил такую. Прилагаемый рисунок познакомит с головным убором здешних жен белозерского изобретения. Обычай носить их введен не более десяти лет. Но эти уборы надевают только по большим праздникам. Прекрасные женщины в русских сарафанах и в таких коронах, на высоком валу, с которого так хорошо мог бы обрисовываться стройный стан женский и красивый наряд, — картина, достойная кисти художника. Много чудных мотивов эстетических в нашей народной жизни, но что-то мешает их совершенному художественному исполнению.
Красота человека, даже и та, которая дается ему от природы, зависит от его образования, обычаев, воспитания, предрассудков — и потому так изменчива» (214, 285).
Глава двадцать четвертая.Застава
Известная по многим описаниям картина городской заставы первой половины XIX века: низенький домик, обелиски с орлами, полосатый шлагбаум…
«Первый город на нашем пути — древний Новгород. Мы въехали в него через заставу с двумя высокими колоннами, увенчанными царскими орлами, и покатили по улицам, застроенным большими старыми деревянными и кирпичными домами. Между строениями, окруженными желтыми крашеными заборами, зеленеют сады» (6, 97).
Обязательным атрибутом заставы была и караульня с будочником, который останавливает едущих, записывает их в книгу прибытия и убытия…
Князь Вяземский вспоминает: «Одно время проказники сговорились проезжать часто чрез Петербургские заставы и записываться там самыми причудливыми и смешными именами и фамилиями. Этот именной маскарад обратил внимание начальства. Приказано было задержать первого, кто подаст повод к подозрению в подобной шутке. Дня два после такового распоряжения проезжает чрез заставу государственный контролер Балтазар Балтазарович Кампенгаузен и речисто, во всеуслышание, провозглашает имя и звание свое.
“Некстати вздумали вы шутить, — говорит ему караульный, — знаем вашу братью; извольте-ка здесь посидеть, и мы отправим вас к господину коменданту». Так и было сделано”(28, 449).
«В старину проезд через заставу был делом государственной важности не только у нас, но и в других государствах: во Франции и в Германии этот порядок соблюдался, может быть, еще строже и докучливее, нежели у нас. Так было и при императоре Александре I» (28, 449).