После бездетной кончины Трубецкого в 1680 году село Алексеевское отошло «на государя».
Краткое, но содержательное описание села Алексеевского оставил историк Г. Ф. Миллер, путешествовавший из Москвы в Троицкий монастырь в 1789 году. «Село Алексеевское — первое примечания достойное место по сей дороге, разстоянием от заставы в пяти верстах. Здесь находятся остатки прежде бывшаго деревянного царскаго дворца, во многих комнатах состоявшаго, где государь царь Алексей Михайлович иногда имел пребывание, а особливо, когда ездил молиться в Троицкий монастырь, на возвратном своем пути обыкновенно тут делал приутотовления для въезду в город. Две большие каменные церкви придают сему месту прекрасный вид. Деревня Алексеевка, из 30 дворов крестьянских состоящая, отделяется от дворца маленькою речкою, которая течет в Яузу. Как село, так и дворец состоят под ведением Дворцовой канцелярии» (113, 241).
Любивший природу и сельский покой царь Алексей Михайлович часто жил в подмосковных дворцовых селах — Коломенском, Преображенском, Семеновском, Измайлове, Воробьеве. И повсюду он устраивался основательно, с удобствами и развлечениями. Загородные царские дворцы представляли собой целое селение со множеством больших и малых построек, соединенных переходами. При этом у каждого из дворцов были свои достоинства. Дворец в Алексеевском славился хорошо устроенными банями. Царевны ездили в алексеевские «мыленки» даже зимой.
В сентябре 1675 года 46-летний царь Алексей Михайлович предпринял самый пышный из своих «троицких походов». По дороге в Троицу в сентябре 1675 года царь два дня стоял в Алексеевском. Здесь он провел смотр войск, которых собрано было около 14 тысяч (166, 185). Вероятно, именно тогда царь отдал распоряжение о постройке в Алексеевском каменной церкви.
В ту осень он был на вершине своей славы. Турки и крымчаки увязли в войне с Польшей. Правобережная Украина склонялась к союзу с Москвой. Россия поднималась на юге во весь свой богатырский рост…
Но никто не знает приговора судьбы. В начале января 1676 года царь сильно простудился. Болезнь осложнилась неудачным лечением (166, 195). 29 января 1676 года самый «тишайший» из московских царей тихо скончался…
В 1676 —1680 годах рядом с дворцом была построена Тихвинская церковь с приделом во имя преподобного Алексия, человека Божия. Она сохранилась до наших дней, а обветшалый храм княгини Трубецкой был разобран в 1824 году (182, 754).
Тихвинская церковь была освящена в воскресенье, 31 октября 1680 года в присутствии молодого царя Федора Алексеевича. Ее главной святыней стала древняя икона Тихвинской Божьей Матери.
Выкрашенная в темно-вишневый цвет с белыми наличниками, церковь стоит на небольшом холме, у основания которого протекала засыпанная ныне речка Копытовка. Восточный склон холма занимает старое кладбище, западный плавно спускается в сторону проспекта Мира. Прежде «церковная горка» утопала в зелени старых деревьев. Ныне почти все они вырублены. В результате кладбище выглядит каким-то до неприличия обнаженным, а западный склон напоминает излюбленную нечистой силой Лысую гору
(О, эта казарменная привычка расчищать любое пространство до пустоты армейского плаца! Где вековые деревья, так украшавшие старые московские дворы? Где маленькие речки, сшивавшие живую ткань городского пространства? Где холмы и овраги, пруды и родники? Всё сравняли с землей и закатали в асфальт. Причина одна: так проще следить за порядком. Или плац — или свалка, гоголевский «забор». Третьего, кажется, не дано русскому человеку…)
До странности растянутая вверх в каком-то надрыве традиционного московского стиля, церковь с трех сторон окружена широкой открытой галереей. С легкой руки итальянских мастеров Ивана III окружающие дворец или храм галереи (как сводчатые, арочные, так и открытые, типа гульбища) стали вечным соблазном для московских зодчих. Красивые по форме, они были очень непрактичны в русском климате. Их заносило снегом и заливало дождем. Поэтому от них быстро отказывались и наглухо закладывали аркады, а то и вовсе их разрушали. И только «нарышкинское барокко» с его дворцовым обликом храмов возвращается к идее открытых гульбищ, окружающих храм с трех или всех четырех сторон…
Однако в Алексеевском эта галерея (недавно восстановленная) в сочетании со старомосковскими «кокошниками» и «освященным пятиглавием» выглядит несколько неожиданно. Впрочем, строитель, конечно, представил свой замысел державному заказчику — царю Алексею Михайловичу. И царь не побоялся смелой новизны…
Редкий древнерусский храм не испытал варварских переделок в XVIII или XIX веке. Вход в Тихвинскую церковь находится под низенькой колокольней классического облика. О ней саркастически отзывался уже один из первых «москвоведов» И. М. Снегирев. «Вместо старинной звонницы над входом в трапезу пристроена каким-то костоправом каменная колокольня, не соответствующая своим странным видом стилю храма» (170, 45).
Лестница с желтыми, как старая кость, ступенями ведет к украшенному тосканскими колоннами с антаблементом порталу—ровеснику колокольни. Дальше — широкая трапезная с балконами-хорами по трем стенам. Богатырская мощь несущих хоры сводов — подлинная черта средневековья. Не зная точных расчетов, старые зодчие строили с огромным запасом прочности.
На хорах храма была дверь, за которой начиналась галерея-переход к путевому дворцу, находившемуся поблизости от храма. Дворец этот, уже заброшенный и обветшавший, видел еще Карамзин во время своих поездок по Подмосковью в первые годы XIX века.
В трапезной устроены два придела. Слева — придел во имя Николая Мирликийского, который, согласно легенде, чудесным образом явился вместе с Божьей Матерью на месте обретения Тихвинской иконы; справа — придел во имя Алексея Божьего человека, небесного покровителя царя Алексея Михайловича. Государь родился в день памяти этого святого — 19 марта 1629 года.
Летний «холодный» Тихвинский храм сейчас открыт и зимой. Два яруса высоких и узких окон, смыкающийся где-то в темной вышине свод, вызолоченный пятиярусный иконостас… Во всем интерьере разлит какой-то необычный, «готический» дух. Его усиливают цветные стекла, кое-где вставленные в окна.
Справа, в углу, виднеется круглая печь, облицованная разноцветными изразцами. Стены покрыты неоднократно поновлявшейся масляной живописью. Композиции на темы Священного Писания заключены в огромные фигурные рамы. Близ иконостаса сияет золотом оклада Тихвинская икона Божией Матери — дар на освящение храма от царя Федора Алексеевича.
Старая, «намоленная» Тихвинская пленяет каким-то особым теплом и покоем. И с этим древним образом, со всем извечным строем богослужения приходит надежда и отступает страх перед завтрашним днем…
Глава тридцатая.Забытая река
Трудно оторвать взор от живого тела земли. Художники лучше других знают, как хороши эти не искаженные присутствием человека ландшафты. Похожее на морские волны плавное чередование холмов и долин, естественные террасы на горных склонах, прорытые реками овраги и каньоны, внезапно вырастающие посреди цветущих равнин скалы… Вся эта величественная симфония земли находит отзвук в душе человека, наполняет ее восхищением и благодарностью Творцу.
В природе нет двух абсолютно одинаковых ландшафтов. Однако есть пейзажи типичные, есть редкие по красоте и есть уникальные. Восхищаясь видами далеких земель, мы всё же близко к сердцу принимаем те, среди которых прошло наше беззаботное детство.
Человек искажает первобытную красоту земли, приспосабливает ландшафт под свои повседневные нужды. Закованный в асфальт природный рельеф московских районов сегодня почти незаметен. Его нивелировкой занимались целые армии строителей и колонны дорожных машин. Да и кому какое дело, что лежит там, под ногами торопливых пешеходов и колесами автомобилей, — пригорок, ложбина или засыпанный строительным мусором родник…
Одна из почти исчезнувших впадин на теле Москвы — ростокинская пойма.
Ростокино
Ростокино — название одного из микрорайонов на северо-востоке Москвы. Оно происходит от старинного села, которое, в свою очередь, обязано этим текучим названием реке Яузе, широко растекавшейся весной по окрестным низинам.
Сегодня Ростокино не примечательно ничем особенным, кроме разве что гигантского торгового центра «Золотой Вавилон». Но вавилонскими магазинами сегодня уже никого не удивишь…
И только прикосновение истории возвышает эту заурядную местность. Оказывается, что здесь когда-то происходили важные события и жили люди, достойные памяти потомков.
Первые известия о существовании Ростокина относятся ко временам московского князя Василия Темного (1425—1462). Владельцем села был тогда воевода Михаил Борисович Плещеев. Его отваге и находчивости Василий обязан был своим возвращением на московский престол в феврале 1447 года. С небольшим отрядом Плещеев хитростью проник в захваченную сторонниками удельного князя Дмитрия Шемяки Москву и привел город к покорности законному государю.
Плещеевы — старинный московский род. Его представители отличались воинским искусством и благочестием. Один из них — святитель Алексий, митрополит Киевский и всея Руси, был одним из отцов-основателей Московского государства.
Бояре Плещеевы часто делали вклады в монастыри и в конце жизни принимали иноческий постриг. Их любимой обителью был монастырь преподобного Сергия. Около 1447 года М. Б. Плещеев дал село Ростокино Троице-Сергиеву монастырю в качестве «вклада по душе» своей рано умершей жены Соломониды. А лет двадцать спустя он и сам постригся у Троицы под именем старца Мисаила (124, 30).
Власти Троицкого монастыря были довольны приобретением Ростокина и выстроили здесь деревянную церковь во имя преподобного Сергия Радонежского. Она существовала до конца XVIII столетия, когда за ветхостью была разобрана (170, 48).
Село стояло на Троицкой дороге. Протекавшая рядом Яуза давала возможности для различных хозяйственных начинаний. Монахи поставили в Ростокине мельницу и стали собирать мзду за перевоз путников через разливавшуюся по весне реку.
Старинное придорожное село, Ростокино видело многое и многих. Для путника, едущего с севера, отсюда начиналась «Большая Москва»: дорога уходила в сторону от Яузы и вытягивалась к центру города. Здесь путники отдыхали и готовились к въезду в столицу.
Осенью 1552 года в Ростокине москвичи встречали Ивана Грозного, возвращавшегося из победного Казанского похода. Это был один из самых радостных дней за всю историю Москвы. Долгожданное взятие Казани русские люди воспринимали не только как историческое возмездие за два века ордынского господства, но и как торжество христианства над мусульманством. Царя Ивана сравнивали с римским императором Константином Великим, победившим врагов «силою Честного Креста».
«Встретоша же его московстии людие на Всполье по Переславской дороге, многое множество безчислено людей вопияху глаголющее вси: радуйся православный царю наш, победителю врагом, новый Костянтин!» (137, 315).
Отсюда и до самого Кремля Иван ехал через живой коридор людей.
«Того же месяца прииде государь к царствующему своему граду Москве, и стречаху государя множество народа. И толико множество народа, — и поля не вмещаху их: от реки от Яузы и до посаду и по самой град по обе страны пути бесчислено народа, стари и унии, велиими гласы вопиющи; ничто же ино слышати, токмо: “Многа лета царю благочестивому, победителю варварьскому и избавителю христьяньскому!”» (138, 518).
Село Ростокино часто упоминается в путевых записках иностранных послов. В сентябре 1604 года здесь останавливался на ночлег перед торжественным въездом в Москву английский посол Томас Смит, прибывший в Россию морским путем через Архангельск. В рассказе об этом посольстве Ростокину посвящена краткая, но хвалебная запись. Из Троицы послы направились «на Братовщину и Ростокино, лежащее в пяти верстах от престольного города Москвы; здесь посол и прочая свита расположились на ночлег в домах, замечательно хорошо устроенных для такой небольшой деревни» (68, 194).
(Очевидно, в Ростокине помимо крестьянских изб существовал и обширный постоялый двор, предназначенный для приема путников.)
В августе 1606 года в Ростокине останавливалась на ночлег печальная процессия: сосланная в Ярославль вдова Лжедмитрия I Марина Мнишек со свитой, челядью и родней, под охраной трех сотен стрельцов. В дневнике путешествия появилась запись: «Ночевали мы в Ростокине над рекой Яузой, в миле от Москвы (они считают в миле 5 верст)» (53, 73).
Об особом, пограничном значении Ростокина свидетельствует и знаменитое монастырское предание о трех всадниках, трех бесплотных ангелах, посланных небесным покровителем монастыря преподобным Сергием в Москву во время осады Троицы польско-литовскими отрядами Сапеги и Лисовского в 1608—1610 годах. Изумленные поляки «видеша, яко выехавшим из монастыря трем старцом, под единем лошадь сера, а под другим ворона, и под третьим гнеда, и поехаша по Московской дороге мимо Сапегиных табар. Сапега же их повеле поимати. Многие же литовские люди, седша на лошади, начаша за ними гоняти и гоняху за ними до Яузы от Москвы за пять верст. Они же у них из очей не утекаху, а не могоша их догнати» (139, 95).
Осенью 1612 года в Ростокине располагались на ночлег Минин и Пожарский, приближавшиеся с ополчением из Троице-Сергиева монастыря к Москве. Возможно, сам троицкий архимандрит Дионисий посоветовал Пожарскому остановиться в монастырском селе, где ополченцев ожидал хороший прием.
«И пришед под Москву и сташа на Яузе за пять верст и послаша к Арбатцким воротам розъезжати, где бы стати… И нача туто на Яузе ночевати, а не пошел для того, что пришли поздно… На утрие же с реки Яузы поидоша под Москву» (139, 124).
Принадлежность села Троицкому монастырю способствовала зажиточности и благочестию крестьян. Известно, что они делали в обитель значительные вклады. В самом селе весело звонила колоколами деревянная церковь Воскресения Словущего (160, 665).
В то время как одни ростокинские крестьяне пели на клиросе и жертвовали на добрые дела, другие стояли на Троицкой дороге с кистенем, поджидая припозднившихся путников. В середине XVIII века здешние места пользовались дурной славой по причине частых разбоев и грабежей, вообще весьма распространенных на Троицкой дороге (170, 48).
Другие времена — другие воспоминания. В Ростокине жил и умер замечательный русский художник Алексей Кондратьевич Саврасов (1830—1897). «Жизнь Саврасова кончается трагически, — пишет историк русской живописи. — Он уходит в 1882 году на пенсию, пишет на продажу яркие картинки, живет полуслепой в страшной нужде и умирает в 1897 году. Ученики его любили и хранили его заветы» (79, 132).
А вот как вспоминает об этом один из любимых учеников Саврасова Константин Коровин.
«Говорят, Алексей Кондратьевич Саврасов умер, — сказал я как-то Поленову, — в Ростокине под Москвой. Один. Это мне рассказал швейцар училища Плаксин. Он был на похоронах и был Павел Михайлович Третьяков, больше никого. Говорят, что его покровителем был какой-то человек, который давал ему холсты, краски, кисти и ставил водку. И он писал бесконечно какие-то картины.
— Прекрасный художник был, — сказал Поленов. — Я познакомился с ним и говорил, но он как-то застенчиво отклонялся, и видно было, что он был болен…» (86, 130).
Старая Троицкая дорога полна видений. Впрочем, из уважения к атеистам мы готовы назвать их и галлюцинациями. Вот и возле Ростокина нас ждет новая галлюцинация. Над болотистой долиной Яузы взлетает… стройный римский акведук. Мерный ритм высоких арок, благородная белизна тесаного известняка…
Ростокинской акведук имеет длину 150 саженей (около 320 метров) и опирается на 21 арку (170, 47). Он представляет собой часть «мытищинского водопровода», который подарила Москве императрица Екатерина И. Строили акведук немцы — военные инженеры Ф. В. Баур и И. К. Герард. Окончен он был в 1784 году. Императрица считала его «самой лучшей постройкой в Москве» (160, 664).
В своих Записках о поездке из Москвы в Троицу в 1802 году Н. М. Карамзин, рассуждая об этом сооружении (которое он на русский манер именовал «водоводом»), не преминул помянуть добром великую Екатерину.
«…Но я увидел недалеко от дороги прекрасный водовод, оставил сравнения и пошел смотреть его. Вот один из монументов Екатерининой благодетельности! Она любила во многом следовать примеру римлян, которые не жалели ничего для пользы иметь в городах хорошую воду, столь необходимую для здоровья людей, необходимее самых аптек. Издержки для общественного блага составляют роскошь, достойную великих монархов, роскошь, которая питает самую любовь к отечеству, нераздельному с правлением. Народ видит, что об нем пекутся, и любит своих благотворителей. Москва вообще не имеет хорошей воды; едва ли двадцатая часть жителей пользуется трехгорною и Преображенскою, за которою надобно посылать далеко. Екатерина хотела, чтобы всякий бедный человек находил близ своего дому колодезь свежей, здоровой воды, и поручила генералу Бауеру привести ее трубами из ключей мытищинских, теперь она уже в городе: остается сделать каналы внутри его. Работа долговременна и трудна, но благодеяние превосходит труды; и время открытия народных колодезей будет важною эпохою для московских жителей, то есть небогатых, следственно, для большого числа. Водовод идет мостом через низкую долину, на каменных арках, и длиною будет сажен сто. Я уверен, что всякий иностранный путешественник с удовольствием взглянет на сие дело общественной пользы» (74, 339).
Под арками акведука журчит торопливая Яуза. Кажется, здесь одно из немногих мест, где можно подойти к ней поближе и, присев на корточки, опустить руки в ее пока еще чистые воды.
Странная и печальная судьба у этой светлой подмосковной реки, берущей свое начало из мытищинских родников. Казалось бы: вторая река столицы, древняя дорога на северо-восток, кормилица и поилица многих поколений москвичей, она заслуживает почета и уважения. Но нет. Яуза — река-изгой. В черте Москвы ее загнали куда-то на задворки, на заводские дворы и пустыри. К ней нет подходов, нет спусков. На ее берегах нет застывших с удочкой рыбаков или бросающих камешки детей. По ней не плавают лодки. И уж конечно никому не придет в голову искупаться в ее мертвых водах.
В современном облике Яузы есть что-то зловещее. Помню, как в детстве мы ходили с компанией сверстников, обитателей дворов по улице Казакова, «погулять на Яузу». Река всегда манит уже одним своим необычным, текучим состоянием. Глядя на желтовато-коричневую воду, покрытую нефтяными пятнами, мы со страхом и любопытством всматривались в непонятные предметы, всплывавшие по тихому течению. В каждом из них нам мерещился утопленник Безлюдность места и странный вид похожих на средневековые башни шлюзов дополняли впечатление…
Отделенная от домов ревущим потоком машин, набережная Яузы совершенно непригодна для прогулок. Узкая пешеходная дорожка, проложенная по ее берегам, обычно пуста. Да и странно было бы гулять здесь, вдыхая густой настой выхлопных газов и поглядывая на мутно-желтые воды Яузы. Ее давно уже превратили в сточную канаву для многочисленных фабрик, заводов и мастерских, расположенных по ее берегам.
Это загадочное угро-финское название в русском исполнении звучит как-то надрывно, петлисто. «Я — уза», «я — узка» — словно жалуется обиженная людьми бедная речка. Впрочем, все относительно. Мы, русские, — известные пессимисты. Один американец, с которым мы ехали по Москве, услышав название реки, встрепенулся и сказал: «Это похоже на то, как говорят чернокожие в Нью-Йорке — “йаа зза”, то есть “иесс, сэр”»…
Но вернемся к ростокинскому акведуку и пройдем немного по течению реки вдоль левого берега Яузы. (Правый берег не доставит нам этого удовольствия: он зарос кустарником и хмуро смотрит из-под нависших над самой водой заборов.)
Светлая мысль хоть немного облагородить Яузу уже посетила московских управителей. В результате после долгих трудов в ростокинской пойме Яузы был устроен… сквер не сквер, парк не парк… Скорее «зона отдыха» с асфальтированными дорожками, торфяными газонами, наспех посаженными деревцами и чугунными скамейками, которые трудно сломать и нельзя украсть.
Все это можно только приветствовать. И для воодушевления московских властей на новые подвиги по спасению протухшей реки мы дарим им рассуждение английского философа и историка искусства Джона Рёскина.
«Нельзя придумать для здорового воспитания лучшего средства, чем сохранить каждый ручей на возможно большем протяжении чистым, полным рыбы и легко доступным для детей. Лет тридцать назад существовала небольшая и неглубокая речка Вандель, струившаяся через проезжую дорогу под мостом для пешеходов у подошвы последнего мелового холма возле Кройдона. Увы, приходили, уходили люди — и речка исчезла навсегда. Местные власти давно уже выстлали кирпичами русло, по которому она протекала. А между тем этот поток с водившимися в нем пескарями имел для воспитательных целей больше значения, чем тысячи фунтов, которые ежегодно тратятся на приходские школы; этот поток принес бы большую пользу даже в том случае, если бы каждый грош из этих тысяч вы употребили на то, чтобы заставить молодежь изучить свойства кислорода и водорода, вызубрить названия и скорость течения всех азиатских и американских рек» (158, 193).
Перекинутый через Яузу Ростокинский акведук нёс свои воды в одну сторону, Яуза — в другую. Этот перекресток двух течений имел какую-то философическую привлекательность. И пусть акведук давно не используется по назначению, место это по-прежнему сокровенное. В нем есть что-то важное не только по виду, но и по самой сути. Здесь слышно, как неумолчно струился вода бытия. «Тогда забудешь горе: как о воде протекшей, будешь вспоминать о нем» (Иов, 11, 16).
Живая река в городе… Пожалуй, она и правда стоит дюжины аптек.
В древности Троицкая дорога от Ростокина и до Мытищ шла вдоль берега реки. На этом участке на голубую нитку Яузы нанизано было много старинных сел, достойных упоминания в истории. Пройдем по этому археологическому каталогу.
Свиблово
В нескольких километрах от Ростокина, выше по течению реки, располагались села Свиблово и Медведково. Это были старые вотчины московской знати, близкие к столице, связанные с ней рекой и дорогой. Отсюда хозяева получали всё необходимое (продовольствие, дрова, сено) для своих московских усадеб.
Свиблово — как глубокий колодец в прошлое. Оно получило свое название от имени владельца — боярина Федора Андреевича по прозвищу Свибл. Он верой и правдой служил Дмитрию Донскому, строил по его указанию одну из башен Московского кремля, до сих пор сохранившую его имя — Свиблова башня.
Позднее Свиблово перешло к Плещеевым, затем к Нарышкиным. Первым из них селом владел Кирилл Алексеевич Нарышкин — дальний родственник царя Петра I. (Дед К. А. Нарышкина и дед матери Петра Натальи Кирилловны Нарышкиной были родными братьями.) В Северную войну К. А. Нарышкин был комендантом Нарвы и Дерпта. Он отличался свирепостью и алчностью. В качестве трофеев он вывез из Лифляндии не только множество ценных вещей, но и пленных шведов, владевших различными ремеслами. Они были поселены в свибловской вотчине Нарышкина и построили ему здесь роскошный по тем временам двухэтажный дом (160, 670).
Благодаря Бога за свое преуспеяние, А. К. Нарышкин (вероятно, руками все тех же пленных шведов) возвел в Свиблове и церковь во имя Троицы, освященную в 1708 году.
(Любопытно было бы составить перечень того, что сделано было в России руками пленников разных войн, от Ливонской до Второй мировой.)
После кончины А. К. Нарышкина, дослужившегося до поста московского губернатора, вотчина вернулась к Плещеевым. От них Свиблово (в просторечии — Свирлово) перешло к Голицыным.
В Сриблове бывали многие искавшие дачного покоя известные люди России. Карамзин жил здесь в летние месяцы в 1801 — 1803 годах. Здесь он пережил тяжелую семейную драму — кончину горячо любимой жены. Отсюда историк отправлялся в поездки по Подмосковью, описание которых он публиковал потом в своем журнале «Вестник Европы». С этих экскурсий и началось серьезное увлечение Карамзина родной стариной, плодом которого стала знаменитая «История Государства Российского» (119, 344).
Женившись в январе 1804 года вторым браком на дочери екатерининского вельможи князя А. И. Вяземского, Карамзин навсегда покинул Свиблово. Теперь его летней резиденцией стала большая подмосковная усадьба князя Вяземского Остафьево.
В полном соответствии с историей чеховского «вишневого сада» имение Свиблово в конце концов приобрел купец, устроивший там суконную фабрику…
Медведково
Медведково издавна принадлежало древнему роду князей Пожарских. Рюриковичи, потомки Всеволода Большое Гнездо, Пожарские, однако, не занимали высоких постов на московской службе. Придворной суете они предпочитали сельский покой и тишину. Возможно, за эту нелюдимость один из них, князь Василий Федорович Пожарский, даже получил от современников прозвище Медведь. Он-то и был первым владельцем села, которое стало носить его имя — Медведево. Со временем таинственные законы разговорного языка превратили Медведево в Медведково.
Герой Смутного времени князь Дмитрий Пожарский прожил долгую по меркам своего времени жизнь. Родившись 1 ноября 1578 года, он скончался 20 апреля 1642 года. В конце жизни он много размышлял о Боге и о своей судьбе. Ему хотелось отблагодарить Всевышнего за милость. Будучи человеком состоятельным, Пожарский в 1634—1635 годах выстроил в Медведкове каменную церковь в честь Покрова Божьей Матери с приделами Девяти мучеников Кизических и преподобного Сергия Радонежского. Этот великолепный шатровый храм и доныне красуется на высоком берегу Яузы. Он окружен могилами старого сельского кладбища.
Древняя Русь не знала конных памятников и надгробных скульптур. Потребность увековечить память о важном событии выражалась в постройке храмов, которые и своим посвящением, и своими архитектурными формами были так или иначе связаны с этим событием.
Завершение храма шатром придавало ему сходство со свечой. Такой тип храмов всегда имел мемориальный характер.
Композиция Покровской церкви с многочисленными, расположенными на разных уровнях главками перекликается с образом одноименного храма-памятника — собора Покрова на Рву (Василия Блаженного). Василий Блаженный строился как памятник победы России над «басурманами» — Казанским ханством. Покровская церковь в Медведкове призвана была стать памятником в честь победы над «латинянами» и одновременно — поминовением всех павших в эту тяжкую годину. Поминальный характер Покровской церкви имел и личные мотивы. В 1633 году скончался любимый сын Пожарского — Федор.
Трудно найти старинную церковь, не испорченную каким-нибудь благочестивым варваром. Покровская церковь обезображена неуклюжей классической колокольней над западным входом.
Внутреннее убранство храма не блещет оригинальностью и относится к XIX веку.
Подарив России великого человека, род Пожарских исчерпал свои возможности. Потомки героя Смуты были люди незаметные. С кончиной Юрия Ивановича Пожарского, внука воеводы, пресеклась мужская линия рода. Это произошло в 1685 году (67, 439). Выморочная вотчина была отписана «на государей». Таковыми в ту пору номинально являлись сводные братья Иван и Петр.
Вершившая тогда всеми делами царевна Софья передала вотчину Пожарских своему фавориту князю Василию Васильевичу Голицыну. Поводом послужили весьма отдаленные родственные связи Пожарских с Голицыными. Новый хозяин отстроил в Медведкове роскошную усадьбу с парком, прудами и садком для свежей рыбы. Он позаботился и о благолепии церкви, украсив ее новым иконостасом и колоколами.
Правление Софьи закончилось ее заточением в Новодевичий монастырь. В сентябре 1689 года Голицын был взят под стражу и сослан далеко на север, в село Кологоры на Пинеге. Только заступничество влиятельных родственников спасло его от казни.
Оставшееся без хозяина, Медведково было вновь «отписано на государей», но уже в 1691 году передано Федору Кирилловичу Нарышкину — дяде царя Петра по линии матери. После его кончины в 1698 году владельцем села стал другой брат царицы Натальи — Лев Кириллович Нарышкин. До 1809 года Медведково оставалось во владении Нарышкиных, а затем перешло к нескольким помещикам, имена которых не заслужили места в истории.
В советское время усадебные постройки были снесены, а старый липовый парк вырублен. От прежней роскоши и достатка осталась лишь одиноко стоящая над рекой Покровская церковь.
Старинное село с красивым названием Раево находилось там, где сейчас тянется застроенная типовыми многоэтажками Сухонская улица. (Спросите, знает ли хоть один ее житель, где было село Раево и где протекает река Сухона?) Ныне от старого села осталось только Раевское кладбище на левом берегу Яузы (160, 667). Нет следов и от располагавшегося по соседству сельца Раево-Мыза, возникшего в Петровскую эпоху. А между тем с ним связаны некоторые страницы из биографии Екатерины Великой…
Владелица сельца Раево-Мыза, жена Петра Великого Екатерина, построила здесь небольшую усадьбу, в которой останавливалась во время путешествий в Троицкий монастырь. Императрица Елизавета подарила сельцо своей двоюродной сестре Марии Чоглоковой (в девичестве — Гендриковой). Ее отец, Симон Леонтьевич Гендриков, доводился императрице Елизавете родным дядей по линии матери. В день коронации Елизаветы весь род Гендриковых получил графский титул. В 1746 году 24-летней Марии Чоглоковой поручено было опекать молодую великую княгиню Екатерину Алексеевну — будущую императрицу Екатерину Великую.
Императрица Елизавета любила Москву и подолгу жила здесь. Во время пребывания в Москве летом 1749 года Елизавета предприняла путешествие в Троице-Cергиев монастырь. Оно заняло несколько недель. В то время как сама государыня жила то в своем дворце в селе Покровском на Яузе, то в путевых дворцах в Тайнинском и Братовщине, то в Царских чертогах в Троицком монастыре, — «молодой двор» (великая княгиня Екатерина Алексеевна и наследник престола великий князь Петр Федорович с приближенными) обосновался в Раево-Мызе. Сельцо находилось на правом берегу Яузы в четырех верстах ниже Тайнинского. Таким образом, скромный усадебный дом Чоглоковой на время превратился в своего рода «путевой дворец».
Живые картины этой «райской жизни» на берегах Яузы оставила сама Екатерина в своих знаменитых «Записках».
«…Мы поселились на этом пути, в одиннадцати верстах от Москвы, на очень маленькой даче, принадлежавшей Чоглоковой и называвшейся Раево. Все помещение состояло из маленького зала среди дома с двумя маленькими комнатами по бокам; разбили палатки вокруг дома, где разместилась вся наша свита. У великого князя была одна [палатка], я занимала одну маленькую комнату, Владиславова другую; Чоглоковы были в остальных [палатках]; обитали мы в зале. Императрица делала пешком три-четыре версты, потом отдыхала несколько дней. Это путешествие продолжалось почти все лето. Мы ежедневно ходили на охоту после обеда. Когда императрица дошла до Тайнинского, которое находилось почти насупротив Раева, по ту сторону большой дороги в Троицкий монастырь, гетман граф Разумовский, младший брат фаворита, живший на своей даче в Петровском, на Петербургской дороге, по другую сторону Москвы, вздумал приезжать каждый день к нам в Раево.
…Около Петрова дня императрица велела нам сказать, чтобы мы ехали к ней в Братовщину. Мы тотчас же туда отправились. Так как всю весну и часть лета я была на охоте или постоянно на воздухе, потому что раевский дом был так мал, что мы проводили большую часть дня в окружавшем его лесу, то я приехала в Братовщину чрезвычайно красной и загоревшей. Императрица, увидев меня, ужаснулась моей красноте и сказала мне, что пришлет умывание, чтобы снять загар.
…Мы провели Петров день (29 июня. — Н. Б.) в Троицком монастыре, и так как в этот день после обеда великому князю нечем было заняться, он придумал дать бал у себя в комнате, где, однако, были только он, два его камердинера и две женщины, которые были со мной и одной из которых было за пятьдесят. Из монастыря императрица поехала в Тайнинское, а мы снова в Раево, где вели тот же образ жизни. Мы оставались там до половины августа…» (59, 109).
Места, где стояли старые села по Яузе, сейчас находятся в стороне от Троицкой дороги. А потому, чтобы продолжить путь в Ростов, вернемся в Ростокино.
За Ростокином дорога, напружинившись, взлетает на путепровод через Ярославскую железную дорогу. Ее строительство началось в 1859 году и в августе 1863 года первые поезда пошли от Москвы до Сергиева Посада.
С началом движения поездов Троицкая дорога как бы раздвоилась. Прежнюю шоссейную дорогу в народе стали именовать «каменкой», а новую — «железкой» или «чугункой».
За Северянинским путепроводом (названным по расположенной поблизости платформе Северянин Ярославской железной дороги) современная Троицкая дорога (Ярославское шоссе) пролегает среди ничем не примечательной застройки «спальных районов». Единственной отрадой для глаз может послужить мелькнувшая слева у дороги красно-белая церковь Святых Адриана и Натальи, построенная в 1917 году для жителей дачного поселка Лосиноостровская (160, 166). Автор проекта архитектор С. М. Ильинский, используя простые крупные объемы, сумел придать скромному облику храма некоторое величие и сходство с памятниками Византии и домонгольской Руси.