и.
Местом такого упражнения в монастыре, безусловно, является келья, где инок, вне зависимости от должности, занимаемой им в обители, и послушания, на него возложенного, имеет возможность предаться «собиранию ума», отложению всех мирских забот, быть в отдельности, но в то же время, по мысли преподобного Максима Исповедника, жить в единстве со всеми людьми, соблюдать схимничество, «чтобы молиться за весь мир».
Примеров подобной запредельной дихотомии в аскетической практике Северной Фиваиды известно предостаточно: Кирилл Белозерский и Сергий Нуромский, Дионисий Глушицкий и Павел Обнорский, Корнилий и Иннокентий Комельские, Александр Куштский и Евфимий Сянжемский, Зосима Ворбозомский и Нил Сорский.
Интуитивное и практическое постижение внутренней свободы как победы над внутренним врагом, над собственными страстями и собственным несовершенством составляет основной смысл сотрудничества, «соработничества» Божественного и человеческого. «У человека два крыла, чтобы возлетать к Богу, — свобода и благодать», — утверждает Максим Исповедник. Но сколь непросто бывает порой взмахнуть этими двумя крыла-ми, чтобы полететь!
Зосима, мысленно собеседуя с преподобным Савватием, с которым он никогда не был знаком лично, но которого почитал основоположником Соловецкого иноческого жития и великим аскетом, побуждает себя к еще большему самоограничению. «Преподобный же игумен Зосима пребывал во многих трудах и воздержании, стремясь всегда иметь память о смерти и о Суде Божием и побуждая себя к плачу духовному. И сделал себе гроб, и поставил в клети при келии своей; и той же величины выкопал себе могилу в земле своими руками. И каждую ночь выходя из келии до того, как начинали бить к утрене, плакал о своей душе, словно над покойником, над гробом своим».
Речь в данном случае идет о бесконечной глубине сокрушения и самоумаления, которая открывает подвижнику «духовное зрение», когда невидимое становится явным и глубоко символическим.
Интересно вспомнить эпизод, связанный с тайно-видением Зосимы в Великом Новгороде.
В Житии преподобного читаем:
«Он же, пребывая в обычном смирении и кротости, сев к столу, лишь немного к еде прикоснулся, потому что с юности любил безмолвие — не только за трапезой, но и всегда. И, взглянув на сидящих, удивился увиденному — и, опустив глаза долу, ничего не сказал. И снова взглянул, но увидел то же, что и ранее, и вновь поник взором. И в третий раз поднял глаза, но видит все то же — нет голов на некоторых из сидящих среди первых!
И ужаснулся блаженный от такого необычайного видения и, вздохнув из глубины сердца, прослезился и более не прикоснулся ни к чему из предложенного за трапезой, пока не встали».
Впоследствии выяснилось, что участники той трапезы у жены новгородского посадника Исаака Борецкого Марфы действительно были обезглавлены.
Это видение старца до такой степени потрясло Марфу, что она, изначально пренебрежительно и заносчиво относившаяся к Зосиме, «возлюбила его», став одним из наиболее влиятельных благотворителей его обители. Также следует заметить, что в 1450 году Кемская волость, составлявшая значительную часть Поморского берега Белого моря, была подарена Марфой Борецкой Спасо-Преображенскому Соловецкому монастырю.
Завершая тему мистической близости двух величайших соловецких подвижников и устроителей иноческого жития на архипелаге — Савватия и Зосимы, необходимо рассказать о возвращении мощей преподобного Савватия на остров, возвращении, которое во многом стало актом символическим, промыслительным и в полной мере объясняющим слова Евангелистов — «Бог не есть Бог мертвых, но живых» (Мф. 22, 32; Мк. 12, 27; Лк. 20, 38).
Итак, через несколько лет своего пастырства преподобный Зосима вспомнил о блаженном Савватии, о том, «что он прежде всех подвизался в трудах, посте и терпении и во многих добродетелях, а ныне мощи его лежат в неустроенном месте. И позвал он на совет братию и говорил: “Братия, как же мы соблазнились по неразумию о таком деле!”».
К подобным размышлениям Соловецкого игумена во многом подвигли отцы Успенского Кирилло-Белозерского монастыря, отправившие на остров письмо следующего содержания:
«Слышали мы раньше от людей, приходивших к нам с вашей стороны, об острове Соловецком, что прежде был он недоступен для людей из-за морских бед и тягот пребывания на нем — с тех древних лет, как солнце светит в небе...
Ныне же слышим от многих очевидцев, что на острове том, Божиим изволением и молитвами Пречистой Богородицы и усердием вашего о Господе трудолюбия, создана обитель и собралось множество братии, и построен честной монастырь
Но одного вы лишены дара — того, кто жил на острове прежде вашего о Господе трудолюбия и окончил свою жизнь в молитвах, трудах и посте, будучи совершенным в исполнении монашеских подвигов. Как и преподобные отцы в древности, так и этот блаженный Савватий, удалившись от мира и всей душой возлюбив Христа, принял блаженную кончину в радости, достигнув совершенства.
Да и сами мы свидетели добродетельного его жития, потому что жил этот блаженный Савватий в Доме Пречистой Богородицы Кириллова монастыря.
Ныне же даем вашей святости духовный совет: да не будете лишены такого дара, уготованного вам от Бога, но идя скоро, со рвением, перенесите мощи блаженного в свой монастырь, чтобы там, где он многие годы потрудился телесно, были положены и святые мощи его».
Очевидная духовная и молитвенная связь двух крупнейших монастырей Русской Фиваиды свидетельствует о том, что уже в 60-х годах XV столетия на Севере существовала своего рода иноческая ойкумена, монашеское сообщество, далеко выходящее за рамки исключительно территориальной принадлежности. Так, Белозерье объединяется с Ошевенским краем (Каргопольские земли), Комельский лес (ныне Горязовецкий район Вологодской области) взаимодействует с Онегой, а Соловки связаны Псковом и Новгородом.
Бесспорно, главным объединяющим началом Северной Фиваиды при очевидной климатической, экономической и ментальной близости живущих здесь людей становится, по мысли историка Г. П. Федотова, хранение в наибольшей чистоте заветов преподобных Сергия Радонежского и Кирилла Белозерского, а именно — смиренной кротости, любви к уединенному богомыслию и нестяжания. Причем нестяжания в самом строгом смысле, не личного, а именно монастырского отказа от собственности.
В монографии «Святые Древней Руси» читаем такие слова: «Эти святые легко прощают и оскорбителей своих, и разбойников, покушающихся на монастырское имущество... Мистическое самоуглубление, бегство в пустыню не мешает северным подвижникам прославлять любовь как “главизну добродетелей” и излучать ее при всяком соприкосновении с людьми».
То обстоятельство, что все эти годы монахи Кириллова Белозерского монастыря не забывали о своем великом сподвижнике Савватии, говорит о многом. Например, о том, что информация из Валаамской обители, с Соловков и с Поморского берега Белого моря — мест, где подвизался отшельник, доходила до кирилловской братии. О том, каким образом, мы можем лишь предполагать — рассказы паломников и странствующих монахов, свидетельства купцов, рыбаков и иного «работного люда». Следовательно, весь этот гигантский, занимающий Ростово-Суздальские, Вологодские, Белозерские, Новгородские и Поморские земли организм жил, в него были включены монахи и миряне, представители разных народностей, разных духовных школ и традиций. И преподобный Савватий Соловецкий для многих из них являлся примером, если угодно, духовным абсолютом, идеалом, к которому должно стремиться. Важно заметить, что отшельник, как, впрочем, и подавляющее большинство анахоретов Северной Фиваиды, не звал за собой, был чужд дидактике и совсем не походил на миссионера. Напротив, Савватий бежал из этого мира во исполнение слов преподобного Максима Исповедника: «Блажен человек, не привязанный ни к какой вещи тленной или временной». Но в этом его бегстве, исходе, освобождении от страстей и соблазнов было много больше учительства и назидания остающимся в миру, была своего рода таинственная жертва, приносимая ежедневно, изо дня в день, из года в год безо всякой надежды, что она будет принята и понята современниками, близкими, друзьями. Был пример того, насколько далеко можно уйти в поиске и постижении свободы, «соработничества» человеческого и Божественного естества.
«Блаженный же игумен Зосима, прочитав послание из Кириллова монастыря, возрадовался душою... и в тот же час стал он готовиться, вместе со множеством братии, к путешествию в судах по морю» — на побережье, в устье реки Выг, где в часовне и был погребен Савватий.
На тот момент с кончины первого соловецкого отшельника прошло ровно 30 лет.
Немаловажную роль в обретении мощей Савватия сыграл уже известный нам новгородский купец Иоанн, которого прозорливый старец не благословил выходить в море, чем спас от неминуемой гибели в буре. Иоанн стал первым мирянином, увидевшим почившего Савватия: «И, приблизившись, сказал он святому: “Благослови, отче Савватий, раба своего в путь”. И, склонившись, увидел, что тот предал душу Господу. И стоял Иоанн размышляя, и молился про себя, возводя взор к образу Господа: “О Владыко Господи: как мне поступить? Какое принять решение? Боюсь оставить мощи преподобного сего без приготовления к погребению, Милостивый, но и не смею прикоснуться к святому его телу недостойными руками своими — да не навлеку на себя беду за свое недостоинство!” И вспомнил слова Господа, сказавшего жене кровоточивой: “Вера твоя спасла тебя”. И, дерзнув с великою верою, приступил, взял его, возложил себе на плечи, словно “легкое бремя Христово”, отнес и положил посреди часовни — и, поцеловав со слезами, вышел».
Имя «некоего христолюбивого мужа по имени Иван» также упоминается в письме иноков Кирилло-Белозерского монастыря преподобному Зосиме: “Некоторые же из братии нашего монастыря, бывавшие в Великом Новгороде, слышали от некоего христолюбивого мужа по имени Иван следующий рассказ. Вот что он поведал: ‘Однажды, идя в море из реки Выг (в селе Сорока), встретил я старца-отшельника по имени Савватий, жившего на Соловецком острове. И удостоил меня Бог вместе с игуменом Нафанаилом похоронить святые мощи его у часовни близ Выга-реки. И молитвами его совершал Бог преславные чудеса’ ”. И рассказал о брате своем Федоре, который лишь поклонился гробу преподобного — и от какой страшной смерти был сохранен в море молитвами блаженного Савватия! — и о многих других чудесах и знамениях, которые совершались у гроба его святого».