И это огромное, бескрайнее, немыслимое пространство от Онеги до реки Выг, от Выга до Кузовых островов и Соловков наполняется для него жизнью, живыми людьми, мирянами, священниками, иноческой братией, свет от которых идет постоянно, вне зависимости от времени года, расстояний и погодных условий, днем и ночью, во время постов и праздников, в минуты горя и радости. Это и есть сообщество верных, соединенных тайной Божественной благодати, что, по мысли отца Сергия Булгакова, являет собой существо Церкви, которое открывается в насущном и ежедневном: в забрасывающих сети рыбаках, в возводящих тони работных людях, в идущих по морю иноках.
И вот теперь, когда суда подошли к острову, как сообщает Житие Зосимы, «вышла вся братия встречать мощи святого со свечами и светильниками, и вынесли их с почетом из судна, и положили на одре. И торжественно внесли с псалмопениями в святую церковь Преображения Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа. И поклонялись мощам святого до утра. Утром же совершили надгробное пение. И многие страдавшие различными недугами, приходя с верою, облобызав мощи святого, получали исцеление и возвращались домой здоровыми, радуясь и благодаря Христа Бога и Пречистую Его Матерь, одаривших угодника своего таким почитанием. Братия же, видя многие чудеса, совершающиеся от гроба преподобного, радовалась обретению такого “бесценного бисера”, приносящего плод душевного спасения».
В жизнеописаниях соловецких подвижников нет упоминания о том, что Герман принимал участие в обретении мощей Савватия и их перенесении на остров, но, право, трудно предположить, чтобы Зосима осуществил это достойное деяние без участия человека, стоявшего у истоков иноческой жизни на острове и лично знавшего святого пустынножителя.
«Мудр и опытен благодаря многолетним монашеским трудам и праведной жизни» был сей старец. Эти слова о Германе из Жития преподобного Зосимы в полной мере отражают уважительное отношение Соловецкого игумена к подвижнику, благодаря ободряющим словам которого — «дерзай, любимый, ибо тебя Бог благоволил (избрать) для места этого!» — Зосима исполнился «дерзновения и устремился на подвиг телесный и духовный: телесный — в созидании монастыря непрестанном, духовный же — в вооружении на невидимых врагов постом и молитвой».
Следовательно, эпизод в нашей книге, рассказывающий об участии Германа в перезахоронении мощей преподобного Савватия, есть в большей части дань художественному вымыслу, изобразительному рисунку повествования, без которого образ немногословного соратника преподобных Савватия и Зосимы был бы, на наш взгляд, несколько формальным, лишенным той удивительной теплоты и открытости, которые характеризовали этого человека.
Можно утверждать, что Герман был тем связующим звеном между соловецкими иноками и поморами, без которого взаимодействие, да и вообще нормальная соседская жизнь были бы просто невозможны. Пожалуй, преподобный старец как никто иной из соловецких началоположников знал поморский быт и менталитет местного населения, с которым ему, по долгу иноческих послушаний, приходилось общаться.
Дважды покинув остров (при Савватии и при Зосиме) на длительный срок, Герман полностью погрузился в быт и повседневность поморов; он сам отчасти стал помором, полюбив эти неуютные на первый взгляд и суровые земли.
Итак, кто же были эти люди, рядом с которыми трудами и молитвами преподобных Савватия, Зосимы и Германа был устроен Спасо-Преображенский Соловецкий монастырь?
Традиционно к поморам было принято относить население так называемого Поморского берега Белого моря, иначе говоря, побережья Онежской губы от Онеги до Кеми (по большей части это были выходцы из Великого Новгорода). Однако впоследствии поморами себя стали также именовать обитатели приморских Архангелогородских земель и Кольского полуострова. Непростые климатические условия проживания, неразрывная связь с Белым (Дышащим) морем, вернее сказать, зависимость от него, и, наконец, отсутствие крепостного права сформировали особый, если угодно, социальный этнос, группу людей, которых, по словам известного русского этнографа и путешественника Сергея Васильевича Максимова (1831 — 1901), отличала «какая-то крепкая самоуверенность в личных достоинствах и развязность в движениях».
Эти люди, на протяжении многих поколений занимавшиеся смертельно опасным морским промыслом, знавшие о том, как выживать в суровых условиях Беломорья и Арктического Севера, неколебимо соблюдавшие традиционный уклад и ментально ощущавшие себя единственными хозяевами бескрайних просторов от Онеги до Кольского полуострова и Мезени, имели свое представление о том, как должно жить праведно, достойно и по чину.
Ярко и самобытно Поморский берег, то самое экзистенциально бескрайнее пространство Беломорья, в своей книге «Год на Севере» описывает С. В. Максимов:
«Морем, суженным множеством луд, между которыми самые большие и метко названные — Медвежьи Головы, плыли мы от Сумы по направлению к следующему поморскому селению Колежме. Виделись нам на протяжении пути этого на берегу и наволоках две избы, на трехверстном расстоянии одна от другой, — соляные варницы... Место это, прозванное железными воротами, ежеминутно грозило опасностью из каждого острия огромных камней, замечательно обточенных морским волнением, и нам, и нашему карбасу, который теперь оказался окончательно утлым, ненадежным, ничтожным... После многих нечеловеческих усилий пробрались мы через узенький проход, или собственно ворота, сделанные более усилиями рук человеческих, чем течением моря... а вот, наконец, и вожделенное селение Колежма.
Село это разбросано в поразительном беспорядке и, вероятно, оттого, что первоначальные жители предпочитали близость моря удобству местоположения. Местность вплотную изрыта огромными скалами, неправильно раскиданными, отделяющими один дом от другого на заметно большие расстояния. Оба ряда домов идут по обеим сторонам речонки, на противоположной стороне которой видится церковь... слышится ужасный свист ветра».
Именно такую картину имел возможность наблюдать и преподобный Герман, когда в 30-х годах XV столетия он посещал поморские земли. Но следует заметить, что за этими грозными и величественными картинами природы Русского Севера всегда стояли люди — коренастого, жилистого сложения, невысокого роста, всегда аккуратно и крайне функционально одетые, немногословные, хорошо знающие себе цену, свято почитающие традиции предков. Пожалуй, северный традиционализм в первую очередь проявлялся в быту поморов, воспринимавших семью как основу основ, как малую церковь, где каждый несет свое послушание, а дисциплина и субординация цементировали воображаемые стены данного, построенного еще прадедами здания, дома.
Итак, поморский дом строился из специально отобранной ели или крупной смолистой сосны, которую рубили топором в морозы. И даже в начале XVIII века, когда в столярный обиход вошла пила, строительный лес предпочитали именно рубить, а не пилить. Дело в том, что у спиленного дерева поры легко впитывают влагу, и бревно начинает гнить, тогда как у срубленной сосны поры залиты смолой, и проникновение влаги невозможно.
Затем срубленные стволы тесали, очищая от сучьев и коры, и просушивали.
На Севере традиционно дом рубили в «обло», то есть с выступающими концами связанных бревен по углам, что исключало расползание венцов со временем, а также наглухо стягивало швы между бревнами.
Выдающийся исследовать деревянной архитектуры Русского Севера, реставратор Александр Викторович Ополовников (1911 — 1994) писал: «Каждый венец требовал от плотника громадного терпения, мастерства, верного глаза и твердой руки. Ведь надо было сделать пазы, врубки, потайные зубья, притесать одно бревно к другому так плотно, чтобы между ними не вошло даже лезвие тонкого ножа. Гвозди были не нужны: без них сруб прочнее, устойчивее, долговечнее». К этому описанию следует добавить, что для уплотнения стыки бревен «мшили», то есть прокладывали мхом.
В итоге возводилась изба пяти- или даже шестистенка (по количеству капитальных бревенчатых стен, не перегородок), что традиционно укладывалась по углам (сплошной фундамент встречается редко) на гранитные валуны, до половины врытые в землю.
Отличительными конструктивными особенностями поморского дома были высокая рубленая подклеть — нижний нежилой этаж, как правило, используемый в качестве хлева, амбара, погреба, ледника, хранилища рыболовных снастей, а также поветь — хозяйственная неотапливаемая пристройка к жилой части дома на уровне второго этажа, куда вел деревянный взвоз.
Также для поднятия самого сруба над уровнем земли (в целях его защиты от затопления во время половодья или морских приливов) использовались так называемые заплотины — система бревенчатых срубов, порой заполненных камнями.
Наконец, все это грандиозное разноуровневое сооружение накрывалось единой кровлей, что требовало от поморского мастера особого профессионального навыка.
Кровельный лес, а позже лемех (последний часто использовался в церковном деревянном зодчестве) тесался топором, который, по словам А. В. Ополовникова, «в руках северного плотника — универсальное и всемогущее орудие». Конечно, работа топором, в отличие от пилы, значительно более затратна и неспешна, но сила привычки и незыблемая власть традиций у поморов были велики, а посему все этапы строительства дома — от подклети до охлупня (конькового бревна на кровле) выполнялись именно таким образом.
Ключевым элементом крыши были так называемые «курицы» — молодые еловые стволы, естественным образом изогнутые под «прямым углом» на месте их перехода в корневище (это место называлось «кокора»), Кстати, именно такие «кокоры» широко использовались поморами и при судостроении.
Итак, «курицы» выкладывались «кокорами» вниз поперек горизонтальных подкровельных бревен — слег, что, в свою очередь, крепились к фронтальной и торцевой стенам сруба на специальные бревна — самцы.
Венчали же кровельную конструкцию коньковое бревно и так называемые потоки, специальным образом выдолбленные бревна для отвода воды с крыши.